Неточные совпадения
—
Я говорила, что на крышу нельзя сажать пассажиров, — кричала по-английски девочка, — вот подбирай!
—
Я жалею, что сказал тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. —
Я посылал узнать, где он живет, и послал ему вексель его Трубину,
по которому
я заплатил. Вот что он
мне ответил.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для
меня вопрос жизни и смерти.
Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем
я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой
по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но
я знаю, что ты
меня любишь и понимаешь, и от этого
я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
—
Я тебе говорю, чтò
я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но
я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно
по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
— Одно утешение, как в этой молитве, которую
я всегда любил, что не
по заслугам прости
меня, а
по милосердию. Так и она только простить может.
— Ну-с, он появился здесь вскоре после тебя, и, как
я понимаю, он
по уши влюблен в Кити, и ты понимаешь, что мать….
—
Я одно хочу сказать… — начала княгиня, — и
по серьезно-оживленному лицу ее Кити угадала, о чем будет речь.
—
Мне очень лестно, графиня, что вы так помните мои слова, — отвечал Левин, успевший оправиться и сейчас же
по привычке входя в свое шуточно-враждебное отношение к графине Нордстон. — Верно, они на вас очень сильно действуют.
— Не знаю,
я не пробовал подолгу.
Я испытывал странное чувство, — продолжал он. —
Я нигде так не скучал
по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама
по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно как…
— Какой опыт? столы вертеть? Ну, извините
меня, дамы и господа, но,
по моему, в колечко веселее играть, — сказал старый князь, глядя на Вронского и догадываясь, что он затеял это. — В колечке еще есть смысл.
— Прощайте, мой дружок, — отвечала графиня. — Дайте поцеловать ваше хорошенькое личико.
Я просто, по-старушечьи, прямо говорю, что полюбила вас.
— И
я рада, — слабо улыбаясь и стараясь
по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает», подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. — Ну, пойдем,
я тебя проведу в твою комнату, — продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем,
я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и
по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как
я рада, что ты приехала.
Мне легче, гораздо легче стало.
—
По крайней мере, если придется ехать,
я буду утешаться мыслью, что это сделает вам удовольствие… Гриша, не тереби, пожалуйста, они и так все растрепались, — сказала она, поправляя выбившуюся прядь волос, которою играл Гриша.
— Кити, что ж это такое? — сказала графиня Нордстон,
по ковру неслышно подойдя к ней. —
Я не понимаю этого.
— Нет,
я не останусь, — ответила Анна улыбаясь; но, несмотря на улыбку, и Корсунский и хозяин поняли
по решительному тону, с каким она отвечала, что она не останется.
— Впрочем, Анна,
по правде тебе сказать,
я не очень желаю для Кити этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в тебя в один день.
— Очень рад, — сказал он холодно, —
по понедельникам мы принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — и как хорошо, что у
меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и что
я мог показать тебе свою нежность, — продолжал он тем же шуточным тоном.
«Ведь всё это было и прежде; но отчего
я не замечала этого прежде?» — сказала себе Анна. — Или она очень раздражена нынче? А в самом деле, смешно: ее цель добродетель, она христианка, а она всё сердится, и всё у нее враги и всё враги
по христианству и добродетели».
— Да после обеда нет заслуги! Ну, так
я вам дам кофею, идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер,
по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. —
Я прибавлю.
— Извините
меня, доктор, но это право ни к чему не поведет. Вы у
меня по три раза то же самое спрашиваете.
— Вот как! — проговорил князь. — Так и
мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь
я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром
по морозцу гулять. А?
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и
по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. —
Я не понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
— Что ж делать?
Мне там свиданье, всё
по этому делу моего миротворства.
— Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно, — начал он с улыбкою. — Но
я попробую. Дайте тему. Всё дело в теме. Если тема дана, то вышивать
по ней уже легко.
Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Всё умное так надоело…
— И
мне то же говорит муж, но
я не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович,
по моему, просто глуп.
Я шопотом говорю это… Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда
мне велели находить его умным,
я всё искала и находила, что
я сама глупа, не видя его ума; а как только
я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало, не правда ли?
—
Я удивляюсь родителям. Говорят, это брак
по страсти.
— Тем хуже для тех, кто держится этой моды.
Я знаю счастливые браки только
по рассудку.
—
Я хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что
по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
—
Я вот что намерен сказать, — продолжал он холодно и спокойно, — и
я прошу тебя выслушать
меня.
Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые нельзя преступать безнаказанно. Нынче не
я заметил, но, судя
по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как можно было желать.
Еще в первое время
по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал
я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное
мне дело сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года,
я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать
меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и
я буду к этому равнодушен».
— Прикупим. Да ведь
я знаю, — прибавил он смеясь, — вы всё поменьше да похуже; но
я нынешний год уж не дам вам по-своему делать. Всё буду сам.
— Ты ведь не признаешь, чтобы можно было любить калачи, когда есть отсыпной паек, —
по твоему, это преступление; а
я не признаю жизни без любви, — сказал он, поняв
по своему вопрос Левина. Что ж делать,
я так сотворен. И право, так мало делается этим кому-нибудь зла, а себе столько удовольствия…
— Ах, эти
мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что
я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что
я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал
мне по двести рублей.
Но
мне обидно смотреть на это обеднение
по какой-то, не знаю как назвать, невинности.
— Простите
меня, что
я приехал, но
я не мог провести дня, не видав вас, — продолжал он по-французски, как он всегда говорил, избегая невозможно-холодного между ними вы и опасного ты по-русски.
—
Я должен сказать вам, что вы неприлично вели себя нынче, — сказал он ей по-французски.
— Так что ж?
Я не понимаю. Дело в том, любите ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё
по имени.
— Разумеется,
я вас знаю, очень знаю, — сказал ей князь с улыбкой,
по которой Кити с радостью узнала, что друг ее понравился отцу. — Куда же вы так торопитесь?
— И
по делом
мне, и
по делом
мне! — быстро заговорила Кити, схватывая зонтик из рук Вареньки и глядя мимо глаз своего друга.
— Как
по делом?
Я не понимаю, — сказала она.
—
По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое
мне дело было до чужого человека? И вот вышло, что
я причиной ссоры и что
я делала то, чего
меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Чтобы казаться лучше пред людьми, пред собой, пред Богом; всех обмануть. Нет, теперь
я уже не поддамся на это! Быть дурною, но
по крайней мере не лживою, не обманщицей!
— Всё не то.
Я не могу иначе жить, как
по сердцу, а вы живете
по правилам.
Я вас полюбила просто, а вы, верно, только затем, чтобы спасти
меня, научить
меня!
—…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что,
по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием,
я не знаю чем, чтоб это сделать.
Дороги не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут
меня и
по дурным.
— Что рука Агафьи Михайловны? — сказал Левин, ударяя себя
по голове. —
Я и забыл про нее.
— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, сказал: — Так прислать вам двух коров? Если вы хотите считаться, то извольте заплатить
мне по пяти рублей в месяц, если вам не совестно.
—
Я говорю по-французски, и ты так же скажи.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего дурного не доказывает, что все дети дерутся; но, говоря это, в душе своей Левин думал: «нет,
я не буду ломаться и говорить по-французски со своими детьми, но у
меня будут не такие дети; надо только не портить, не уродовать детей, и они будут прелестны. Да, у
меня будут не такие дети».