Неточные совпадения
Она сказала ему«
ты», и он с благодарностью взглянул на нее и тронулся, чтобы взять ее руку, но она с отвращением отстранилась
от него.
— Как же
ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского платья? — сказал он, оглядывая его новое, очевидно
от французского портного, платье. — Так! я вижу: новая фаза.
— Чего
ты не понимаешь? — так же весело улыбаясь и доставая папироску, сказал Облонский. Он ждал
от Левина какой-нибудь странной выходки.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду
от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
— Нет,
ты постой, постой, — сказал он. —
Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с
тобою. Ведь вот мы с
тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что
ты меня любишь и понимаешь, и
от этого я
тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Приеду когда-нибудь, — сказал он. — Да, брат, женщины, — это винт, на котором всё вертится. Вот и мое дело плохо, очень плохо. И всё
от женщин.
Ты мне скажи откровенно, — продолжал он, достав сигару и держась одною рукой зa бокал, —
ты мне дай совет.
— Не буду, не буду, — сказала мать, увидав слезы на глазах дочери, — но одно, моя душа:
ты мне обещала, что у
тебя не будет
от меня тайны. Не будет?
— А я
тебя ждал до двух часов. Куда же
ты поехал
от Щербацких?
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение!
От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
—
Ты его не найдешь. Я живу совершенно независимо
от него.
Все эти следы его жизни как будто охватили его и говорили ему: «нет,
ты не уйдешь
от нас и не будешь другим, а будешь такой же, каков был: с сомнениями, вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями и вечным ожиданием счастья, которое не далось и невозможно
тебе».
— Она так жалка, бедняжка, так жалка, а
ты не чувствуешь, что ей больно
от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я не понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
— Что, что
ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я умираю
от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
— Да что ж это такое? — сказала она с таким искренним и комическим удивлением. — Что
тебе от меня надо?
— А знаешь, я о
тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я
тебе говорил и говорю: нехорошо, что
ты не ездишь на собрания и вообще устранился
от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Письмо было
от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «Я получил письмо
от Долли, она в Ергушове, и у ней всё не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом,
ты всё знаешь. Она так рада будет
тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
— Хочешь пройтись, пойдем вместе, — сказал он, не желая расставаться с братом,
от которого так и веяло свежестью и бодростью. — Пойдем, зайдем и в контору, если
тебе нужно.
Одна из молодых баб приглядывалась к Англичанке, одевавшейся после всех, и когда она надела на себя третью юбку, то не могла удержаться
от замечания: «ишь
ты, крутила, крутила, всё не накрутит!» — сказала она, и все разразились хохотом.
—
Ты всегда после этого точно из бани, — сказал Петрицкий. — Я
от Грицки (так они звали полкового командира),
тебя ждут.
— Что сделано, то сделано, и
ты знаешь, я никогда не отрекаюсь
от того, что сделал. И потом мне прекрасно.
— Нет, — сморщившись
от досады за то, что его подозревают в такой глупости, сказал Серпуховской. — Tout ça est une blague. [Всё это глупости.] Это всегда было и будет. Никаких коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти людей независимых, как
ты и я.
― То-то и есть,
ты взял чужую мысль, отрезал
от нее всё, что составляет ее силу, и хочешь уверить, что это что-то новое, ― сказал Николай, сердито дергаясь в своем галстуке.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв
от радости. — Как
ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «
ты», то «вы»)? Вот не ждала! А я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
—
Ты с ума сошел! — вскрикнула она, покраснев
от досады. Но лицо его было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив платья с кресла, пересела ближе к нему. — Что
ты думаешь? скажи всё.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче будет вдвоем.
Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. —
Ты пойми, что мне видеть
тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу быть, может быть, полезна
тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто счастье жизни ее зависело
от этого.
—
Тебе бы так мучительно было одному, — сказала она и, подняв высоко руки, которые закрывали ее покрасневшие
от удовольствия щеки, свернула на затылке косы и зашпилила их. — Нет, — продолжала она, — она не знала… Я, к счастию, научилась многому в Содене.
— Я? не буду плакать… Я плачу
от радости. Я так давно не видела
тебя. Я не буду, не буду, — сказала она, глотая слезы и отворачиваясь. — Ну,
тебе одеваться теперь пора, — оправившись, прибавила она, помолчав и, не выпуская его руки, села у его кровати на стул, на котором было приготовлено платье.
— Лучше
тебя нет!.. — с отчаянием закричал он сквозь слезы и, схватив ее за плечи, изо всех сил стал прижимать ее к себе дрожащими
от напряжения руками.
— Да, но
ты бы подальше
от жаровни, — сказала мать.
— А
ты знаешь, Весловский был у Анны. И он опять к ним едет. Ведь они всего в семидесяти верстах
от вас. И я тоже непременно съезжу. Весловский, поди сюда!
— Не понимаю
тебя, — сказал Левин, поднимаясь на своем сене, — как
тебе не противны эти люди. Я понимаю, что завтрак с лафитом очень приятен, но неужели
тебе не противна именно эта роскошь? Все эти люди, как прежде наши откупщики, наживают деньги так, что при наживе заслуживают презрение людей, пренебрегают этим презрением, а потом бесчестно нажитым откупаются
от прежнего презрения.
— С Кити нельзя про это говорить! Что ж
ты хочешь, чтоб я напугала ее? Вот нынче весной Натали Голицына умерла
от дурного акушера.
— Было, — сказала она дрожащим голосом. — Но, Костя,
ты не видишь разве, что не я виновата? Я с утра хотела такой тон взять, но эти люди… Зачем он приехал? Как мы счастливы были! — говорила она, задыхаясь
от рыданий, которые поднимали всё ее пополневшее тело.
— Что это за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав
от приятеля, что его выгоняют из дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!] Какая
тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно до последней степени!] Что же
тебе показалось, если молодой человек…
— Должно дома, — сказал мужик, переступая босыми ногами и оставляя по пыли ясный след ступни с пятью пальцами. — Должно дома, — повторил он, видимо желая разговориться. — Вчера гости еще приехали. Гостей — страсть…. Чего
ты? — Он обернулся к кричавшему ему что-то
от телеги парню. — И то! Даве тут проехали все верхами жнею смотреть. Теперь должно дома. А вы чьи будете?..
— Что
ты думаешь? Что
ты думаешь обо мне?
Ты не презирай меня. Я не стою презрения. Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я, — выговорила она и, отвернувшись
от нее, заплакала.
— Что, Костя, и
ты вошел, кажется, во вкус? — прибавил он, обращаясь к Левину, и взял его под руку. Левин и рад был бы войти во вкус, но не мог понять, в чем дело, и, отойдя несколько шагов
от говоривших, выразил Степану Аркадьичу свое недоумение, зачем было просить губернского предводителя.
— Ну,
ты не поверишь, я так
от этого отвык, что это-то мне и совестно. Как это? Пришел чужой человек, сел, посидел безо всякого дела, им помешал, себя расстроил и ушел.
— Да, разумеется, она очень жалкая, — сказала Кити, когда он кончил. —
От кого
ты письмо получил?
— Ну, скажи, что я должен делать, чтобы
ты была покойна? Я всё готов сделать для того, чтобы
ты была счастлива, — говорил он, тронутый ее отчаянием, — чего же я не сделаю, чтоб избавить
тебя от горя какого-то, как теперь, Анна! — сказал он.
— Ах, кстати, — сказал Степан Аркадьич, — я
тебя хотел попросить при случае, когда
ты увидишься с Поморским, сказать ему словечко о том, что я бы очень желал занять открывающееся место члена комиссии
от соединенного агентства кредитно-взаимного баланса южно-железных дорог.
— Позволь мне не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для кого бы то ни было. Она заслужила его,
ты скажешь. Она знает это и не просит
тебя; она прямо говорит, что она ничего не смеет просить. Но я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем
тебя. За что она мучается? Кому
от этого лучше?
— Ах, я сказал: для
тебя. Более всего для
тебя, — морщась, точно
от боли, повторил он, — потому что я уверен, что большая доля твоего раздражения происходит
от неопределенности положения.
— Насчет этого
ты можешь быть совершенно спокоен, — сказала она и, отвернувшись
от него, стала пить кофей.
— А,
ты не уехала еще? Я хотела сама быть у
тебя, — сказала она, — нынче я получила письмо
от Стивы.
— Ну, что
ты делаешь? — сказал Сергей Иванович, отставая
от других и ровняясь с братом.