Неточные совпадения
— Я? —
сказал Степан Аркадьич, — я
ничего так
не желал бы, как этого,
ничего. Это лучшее, что могло бы быть.
— Извини меня, но я
не понимаю
ничего, —
сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о брате Николае и о том, как он гадок, что мог забыть о нем.
— Мама, —
сказала она, вспыхнув и быстро поворачиваясь к ней, — пожалуйста, пожалуйста,
не говорите
ничего про это. Я знаю, я всё знаю.
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я
ничего дурного
не сделала. Что будет, то будет!
Скажу правду. Да с ним
не может быть неловко. Вот он,
сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
— Я
не во время, кажется, слишком рано, —
сказал он, оглянув пустую гостиную. Когда он увидал, что его ожидания сбылись, что
ничто не мешает ему высказаться, лицо его сделалось мрачно.
— Константин Дмитрич, —
сказала она ему, — растолкуйте мне, пожалуйста, что такое значит, — вы всё это знаете, — у нас в Калужской деревне все мужики и все бабы всё пропили, что у них было, и теперь
ничего нам
не платят. Что это значит? Вы так хвалите всегда мужиков.
— Извините меня, графиня, — но я, право,
ничего этого
не знаю и
ничего не могу вам
сказать, —
сказал он и оглянулся на входившего вслед за дамой военного.
— Ах, графиня, непременно свезите, ради Бога, свезите меня к ним! Я никогда
ничего не видал необыкновенного, хотя везде отыскиваю, — улыбаясь
сказал Вронский.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он
не курил целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что
ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она
сказала мне, что любит.
Долли холодно посмотрела на Анну. Она ждала теперь притворно-сочувственных фраз; но Анна
ничего такого
не сказала.
— Всё кончено, и больше
ничего, —
сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я
не могу его бросить; дети, я связана. А с ним жить я
не могу, мне мука видеть его.
— Да ты думаешь, она
ничего не понимает? —
сказал Николай. — Она всё это понимает лучше всех нас. Правда, что есть в ней что-то хорошее, милое?
И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер посыпал снег с крыш вагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он
сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она
ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.
Она все силы ума своего напрягла на то, чтобы
сказать то, что должно; но вместо того она остановила на нем свой взгляд, полный любви, и
ничего не ответила.
— Только
не изменяйте
ничего. Оставьте всё как есть, —
сказал он дрожащим голосом. — Вот ваш муж.
Алексей Александрович
ничего особенного и неприличного
не нашел в том, что жена его сидела с Вронским у особого стола и о чем-то оживленно разговаривала; но он заметил, что другим в гостиной это показалось чем-то особенным и неприличным, и потому это показалось неприличным и ему. Он решил, что нужно
сказать об этом жене.
— Решительно
ничего не понимаю, —
сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно, подумала она. Но в обществе заметили, и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала и хотела уйти в дверь; но он двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
—
Ничего не понимаю. Ах, Боже мой, и как мне на беду спать хочется! —
сказала она, быстро перебирая рукой волосы и отыскивая оставшиеся шпильки.
Алексей Александрович вздохнул и,
не сказав больше
ничего, отправился в спальню.
— Оченно скупы Константин Дмитрич, —
сказал он с улыбкой, обращаясь к Степану Аркадьичу, — окончательно
ничего не укупишь. Торговал пшеницу, хорошие деньги давал.
— Первое дело быть спокойным пред ездой, —
сказал он, —
не будьте
не в духе и
ничем не расстраивайтесь.
— Я уже просил вас держать себя в свете так, чтоб и злые языки
не могли
ничего сказать против вас. Было время, когда я говорил о внутренних отношениях; я теперь
не говорю про них. Теперь я говорю о внешних отношениях. Вы неприлично держали себя, и я желал бы, чтоб это
не повторялось.
— Я
не помню, я, кажется,
ничего не делала, —
сказала она.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной
ничего не бывает, —
сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и
не сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Кити отвечала, что
ничего не было между ними и что она решительно
не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную правду. Она
не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она
не могла
сказать матери, которой она
не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя
сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Да особенного
ничего нет, а только то, что Михаил Алексеевич (так звали живописца) прежде хотел ехать раньше, а теперь
не хочет уезжать, — улыбаясь
сказала Варенька.
— А знаешь, я о тебе думал, —
сказал Сергей Иванович. — Это ни на что
не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты
не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек,
ничего нет.
— Ни то, ни другое, ни третье. Я пробовал и вижу, что
ничего не могу сделать, —
сказал Левин.
— Кити пишет мне, что
ничего так
не желает, как уединения и спокойствия, —
сказала Долли после наступившего молчания.
— Я только одно еще
скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих детей. Я
не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела
сказать, что ее отказ в ту минуту
ничего не доказывает.
— Очень, очень вы смешны, — повторила Дарья Александровна, снежностью вглядываясь в его лицо. — Ну, хорошо, так как будто мы
ничего про это
не говорили. Зачем ты пришла, Таня? —
сказала Дарья Александровна по-французски вошедшей девочке.
— Положим, какой-то неразумный ridicule [смешное] падает на этих людей, но я никогда
не видел в этом
ничего, кроме несчастия, и всегда сочувствовал ему»,
сказал себе Алексей Александрович, хотя это и было неправда, и он никогда
не сочувствовал несчастиям этого рода, а тем выше ценил себя, чем чаще были примеры жен, изменяющих своим мужьям.
—
Ничего,
ничего не нужно, —
сказала она Аннушке, перестанавливавшей флаконы и щетки на уборном столике. — Поди, я сейчас оденусь и выйду.
Ничего,
ничего не нужно.
Опять она остановилась,
не находя связи в своих мыслях. «Нет, —
сказала она себе, —
ничего не надо» и, разорвав письмо, переписала его, исключив упоминание о великодушии, и запечатала.
«
Ничего не нужно»,
сказала она себе и, сложив бювар, пошла наверх, объявила гувернантке и людям, что она едет нынче в Москву, и тотчас принялась за укладку вещей.
Для чего она
сказала это, чего она за секунду
не думала, она никак бы
не могла объяснить. Она
сказала это по тому только соображению, что, так как Вронского
не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно
сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она
не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским,
не могла придумать
ничего лучшего.
Редко встречая Анну, он
не мог
ничего ей
сказать, кроме пошлостей, но он говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает в Петербург, о том, как ее любит графиня Лидия Ивановна, с таким выражением, которое показывало, что он от всей души желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже более.
— Но ты пойми, мне
ничего не нужно, —
сказал Вронский, — как только то, чтобы всё было, как было.
— Алексей Александрович, —
сказала она, взглядывая на него и
не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что я была, что я
сказала вам тогда, и приехала
сказать вам, что я
не могу
ничего переменить.
Еще меньше мог Левин
сказать, что он был дрянь, потому что Свияжский был несомненно честный, добрый, умный человек, который весело, оживленно, постоянно делал дело, высоко ценимое всеми его окружающими, и уже наверное никогда сознательно
не делал и
не мог сделать
ничего дурного.
— Я несогласен, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, —
сказал Левин. — Я занимаюсь этим, и у меня есть средства, а я
ничего не мог сделать. Банки
не знаю кому полезны. Я, по крайней мере, на что ни затрачивал деньги в хозяйстве, всё с убытком: скотина — убыток, машина — убыток.
— То мы вне закона: рента
ничего для нас
не объяснит, а, напротив, запутает. Нет, вы
скажите, как учение о ренте может быть…
Он видел теперь ясно, что Кауфман и Мичели
ничего не имеют
сказать ему.
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял, что под этими словами подразумевалось: «ты видишь и знаешь, что я плох, и, может быть, мы больше
не увидимся». Левин понял это, и слезы брызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но
ничего не мог и
не умел
сказать ему.
― Ах, невыносимо! ―
сказал он, стараясь уловить нить потерянной мысли. ― Он
не выигрывает от близкого знакомства. Если определить его, то это прекрасно выкормленное животное, какие на выставках получают первые медали, и больше
ничего, ― говорил он с досадой, заинтересовавшею ее.
― Алексей Александрович, оставьте Сережу! ― прошептала она еще раз. ― Я более
ничего не имею
сказать. Оставьте Сережу до моих… Я скоро рожу, оставьте его!
Ничего, казалось,
не было необыкновенного в том, что она
сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он
не мог
не верить и которая душила его счастьем.
— Со мной? Со мной счастье! —
сказал Левин, опуская окно кареты, в которой они ехали. —
Ничего тебе? а то душно. Со мной счастье! Отчего ты
не женился никогда?
— Пойдемте к мама! —
сказала она, взяв его зa руку. Он долго
не мог
ничего сказать,
не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что каждый раз, как он хотел
сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
— Я ведь
ничего не знаю, я только
сказал свое желание, — проговорил он извиняясь.