Неточные совпадения
Пробыв в Москве, как в чаду, два месяца, почти
каждый день видаясь с Кити в свете, куда он стал ездить, чтобы встречаться с нею, Левин внезапно решил, что этого
не может быть, и уехал в деревню.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они и друзья, хотя они обедали вместе и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что
каждый думает только о своем, и одному до другого нет дела. Облонский уже
не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения и знал, что надо делать в этих случаях.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как я?… Ох!
не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на
каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в голову…
Она, как часто бывает, глядя на часы, ждала ее
каждую минуту и пропустила именно ту, когда гостья приехала, так что
не слыхала звонка.
Анна ничего
не могла придумать, но сердце ее прямо отзывалось на
каждое слово, на
каждое выражение лица невестки.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к
каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение
не души его…
«Я
не оскорбить хочу, —
каждый раз как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и
не знаю как».
Неужели между мной и этим офицером-мальчиком существуют и могут существовать какие-нибудь другие отношения, кроме тех, что бывают с
каждым знакомым?» Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно
не могла понимать того, что читала.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря
каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?
Он находил это естественным, потому что делал это
каждый день и при этом ничего
не чувствовал и
не думал, как ему казалось, дурного, и поэтому стыдливость в девушке он считал
не только остатком варварства, но и оскорблением себе.
Она ему
не подавала никакого повода, но
каждый раз, когда она встречалась с ним, в душе ее загоралось то самое чувство оживления, которое нашло на нее в тот день в вагоне, когда она в первый раз увидела его.
— Скверная история, но уморительная.
Не может же Кедров драться с этим господином! Так ужасно горячился? — смеясь переспросил он. — А какова нынче Клер? Чудо! — сказал он про новую французскую актрису. — Сколько ни смотри,
каждый день новая. Только одни французы могут это.
Вронский был
не только знаком со всеми, но видал
каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
Но
каждый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней совсем
не то и
не тем тоном, каким хотел говорить.
Она говорила себе: «Нет, теперь я
не могу об этом думать; после, когда я буду спокойнее». Но это спокойствие для мыслей никогда
не наступало;
каждый paз, как являлась ей мысль о том, что она сделала, и что с ней будет, и что она должна сделать, на нее находил ужас, и она отгоняла от себя эти мысли.
Уж
не раз испытав с пользою известное ему средство заглушать свою досаду и всё, кажущееся дурным, сделать опять хорошим, Левин и теперь употребил это средство. Он посмотрел, как шагал Мишка, ворочая огромные комья земли, налипавшей на
каждой ноге, слез с лошади, взял у Василья севалку и пошел рассевать.
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец
не купит
не считая, если ему
не отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я
каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
Присутствие этого ребенка вызывало во Вронском и в Анне чувство, подобное чувству мореплавателя, видящего по компасу, что направление, по которому он быстро движется, далеко расходится с надлежащим, но что остановить движение
не в его силах, что
каждая минута удаляет его больше и больше от должного направления и что признаться себе в отступлении — всё равно, что признаться в погибели.
Вронский уже несколько раз пытался, хотя и
не так решительно, как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и
каждый раз сталкивался с тою поверхностностию и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на его вызов.
Был промежуток между скачками, и потому ничто
не мешало разговору. Генерал-адъютант осуждал скачки. Алексей Александрович возражал, защищая их. Анна слушала его тонкий, ровный голос,
не пропуская ни одного слова, и
каждое слово его казалось ей фальшиво и болью резало ее ухо.
Но Кити в
каждом ее движении, в
каждом слове, в
каждом небесном, как называла Кити, взгляде ее, в особенности во всей истории ее жизни, которую она знала чрез Вареньку, во всем узнавала то, «что было важно» и чего она до сих пор
не знала.
Сергей Иванович говорил, что он любит и знает народ и часто беседовал с мужиками, что̀ он умел делать хорошо,
не притворяясь и
не ломаясь, и из
каждой такой беседы выводил общие данные в пользу народа и в доказательство, что знал этот народ.
Они медленно двигались по неровному низу луга, где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал. Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой; тут был молодой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший
каждый ряд. Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок. Он,
не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Его она видела
каждый день, вас давно
не видала.
Поднятие этого дела враждебным министерством было, по мнению Алексея Александровича, нечестно, потому что в
каждом министерстве были и
не такие дела, которых никто, по известным служебным приличиям,
не поднимал.
Не знают, как на
каждом шагу он оскорблял меня и оставался доволен собой.
Взглянув в эти глаза,
каждому казалось, что он узнал ее всю, и, узнав,
не мог
не полюбить.
Он стоял за
каждый свой грош (и
не мог
не стоять, потому что стоило ему ослабить энергию, и ему бы
не достало денег расплачиваться с рабочими), а они только стояли зa то, чтобы работать спокойно и приятно, то есть так, как они привыкли.
В его интересах было то, чтобы
каждый работник сработал как можно больше, притом чтобы
не забывался, чтобы старался
не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное — беззаботно и забывшись,
не размышляя.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при
каждом движении его руки и ноги, Левин долго
не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано им,
не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном доме, встречались
каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил
каждый день видеть жену, для того чтобы прислуга
не имела права делать предположения, но избегал обедов дома. Вронский никогда
не бывал в доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне дома, и муж знал это.
Алексей Александрович сочувствовал гласному суду в принципе, но некоторым подробностям его применения у нас он
не вполне сочувствовал, по известным ему высшим служебным отношениям, и осуждал их, насколько он мог осуждать что-либо высочайше утвержденное. Вся жизнь его протекла в административной деятельности и потому, когда он
не сочувствовал чему-либо, то несочувствие его было смягчено признанием необходимости ошибок и возможности исправления в
каждом деле.
Они уважали друг друга, но почти во всем были совершенно и безнадежно несогласны между собою —
не потому, чтоб они принадлежали к противоположным направлениям, но именно потому, что были одного лагеря (враги их смешивали в одно), но в этом лагере они имели
каждый свой оттенок.
Ничего, казалось,
не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в
каждом звуке, в
каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему, в которую он
не мог
не верить и которая душила его счастьем.
У них шел свой разговор с Левиным, и
не разговор, а какое-то таинственное общение, которое с
каждою минутой всё ближе связывало их и производило в обоих чувство радостного страха пред тем неизвестным, в которое они вступали.
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны, что девушка,
не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья
не может обойтись без помощницы, что в
каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
— Пойдемте к мама! — сказала она, взяв его зa руку. Он долго
не мог ничего сказать,
не столько потому, чтоб он боялся словом испортить высоту своего чувства, сколько потому, что
каждый раз, как он хотел сказать что-нибудь, вместо слов, он чувствовал, что у него вырвутся слезы счастья. Он взял ее руку и поцеловал.
Сморщенное лицо Алексея Александровича приняло страдальческое выражение; он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но никак
не мог выговорить; нижняя губа его дрожала, но он всё еще боролся с своим волнением и только изредка взглядывал на нее. И
каждый раз, как он взглядывал, он видел глаза ее, которые смотрели на него с такою умиленною и восторженною нежностью, какой он никогда
не видал в них.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить
не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после
каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего
не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в том: можешь ли ты продолжать жить с своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
Он
не верил ни одному слову Степана Аркадьича, на
каждое слово его имел тысячи опровержений, но он слушал его, чувствуя, что его словами выражается та могущественная грубая сила, которая руководит его жизнью и которой он должен будет покориться.
Несколько раз обручаемые хотели догадаться, что надо сделать, и
каждый раз ошибались, и священник шопотом поправлял их. Наконец, сделав, что нужно было, перекрестив их кольцами, он опять передал Кити большое, а Левину маленькое; опять они запутались и два раза передавали кольцо из руки в руку, и всё-таки выходило
не то, что требовалось.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение на лицах обручаемых
не изменилось; напротив, путаясь руками, они смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь
каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Не одни сестры, приятельницы и родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить
каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой
не отвечали и часто
не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
Он как бы снимал с нее те покровы, из-за которых она
не вся была видна;
каждая новая черта только больше выказывала всю фигуру во всей ее энергической силе, такою, какою она явилась ему вдруг от произведенного стеарином пятна.
Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на
каждом шагу видел, что это было совсем
не то, что он воображал.
Она теперь с радостью мечтала о приезде Долли с детьми, в особенности потому, что она для детей будет заказывать любимое
каждым пирожное, а Долли оценит всё ее новое устройство. Она сама
не знала, зачем и для чего, но домашнее хозяйство неудержимо влекло ее к себе. Она, инстинктивно чувствуя приближение весны и зная, что будут и ненастные дни, вила, как умела, свое гнездо и торопилась в одно время и вить его и учиться, как это делать.
Надо было говорить, чтобы
не молчать, а он
не знал, что говорить, тем более, что брат ничего
не отвечал, а только смотрел,
не спуская глаз, и, очевидно, вникал в значение
каждого слова.
Левин находил, что непростительно есть, спать, говорить даже теперь, и чувствовал, что
каждое движение его было неприлично. Она же разбирала щеточки, но делала всё это так, что ничего в этом оскорбительного
не было.
Прежде
каждое отдельное желание, вызванное страданием или лишением, как голод, усталость, жажда, удовлетворялись отправлением тела, дававшим наслаждение; но теперь лишение и страдание
не получали удовлетворения, а попытка удовлетворения вызывала новое страдание.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе
не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь,
каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.