Неточные совпадения
Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня жизнь, в которой
каждое движение,
каждый шаг,
каждое впечатление были
не похожи ни на какие прежние.
Не стану возвращаться к их характеристике, а буду упоминать о
каждом кстати, когда придет очередь.
«Достал, — говорил он радостно
каждый раз, вбегая с кувшином в каюту, — на вот, ваше высокоблагородие, мойся скорее, чтоб
не застали да
не спросили, где взял, а я пока достану тебе полотенце рожу вытереть!» (ей-богу,
не лгу!).
В спорах о любви начинают примиряться; о дружбе еще
не решили ничего определительного и, кажется, долго
не решат, так что до некоторой степени
каждому позволительно составить самому себе идею и определение этого чувства.
Пожалуй, без приготовления, да еще без воображения, без наблюдательности, без идеи, путешествие, конечно, только забава. Но счастлив, кто может и забавляться такою благородною забавой, в которой нехотя чему-нибудь да научишься! Вот Regent-street, Oxford-street, Trafalgar-place —
не живые ли это черты чужой физиономии, на которой движется современная жизнь, и
не звучит ли в именах память прошедшего, повествуя на
каждом шагу, как слагалась эта жизнь? Что в этой жизни схожего и что несхожего с нашей?..
Я после
каждой прогулки возвращаюсь домой с набитыми всякой всячиной карманами, и потом, выкладывая
каждую вещь на стол, принужден сознаваться, что вот это вовсе
не нужно, это у меня есть и т. д.
Купишь книгу, которой
не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на море и
не нужен, и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом и т. п. Но прошу защититься от этого соблазна на
каждом шагу при этой дешевизне!
Пешеходы
не толкаются, в народе
не видать ни ссор, ни драк, ни пьяных на улице, между тем почти
каждый англичанин напивается за обедом.
Все бы это было очень хорошо, то есть эта практичность, но, к сожалению, тут есть своя неприятная сторона:
не только общественная деятельность, но и вся жизнь всех и
каждого сложилась и действует очень практически, как машина.
Каждый день прощаюсь я с здешними берегами, поверяю свои впечатления, как скупой поверяет втихомолку
каждый спрятанный грош. Дешевы мои наблюдения, немного выношу я отсюда, может быть отчасти и потому, что ехал
не сюда, что тороплюсь все дальше. Я даже боюсь слишком вглядываться, чтоб
не осталось сору в памяти. Я охотно расстаюсь с этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, что образ современного англичанина долго будет мешать другим образам…
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни прошло старцев, богомольцев, убогих, калек, перед
каждым отодвигается крошечное окно,
каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая рука
не устает высовываться, краюха хлеба неизбежно падает в
каждую подставленную суму.
Тогда он
не раздевался, а соснет где-нибудь в кресле, готовый
каждую минуту бежать на палубу.
Нет, тонкими ароматами этой удивительной почвы, питающей северные деревья и цветы рядом с тропическими, на
каждом клочке земли в несколько сажен, и
не отравляющей воздуха никаким ядовитым дыханием жаркого пояса.
Обошедши все дорожки, осмотрев
каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем
не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Приехав на место, рыщут по этому жару целый день, потом являются на сборное место к обеду, и
каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в чем
не бывало; выкупаются только и опять готовы есть.
Если прибегнешь за справками к путешественникам, найдешь у
каждого ту же разноголосицу показаний, и все они верны,
каждое своему моменту, именно моменту, потому что здесь все изменяется
не по дням, а по часам.
А между тем, каких усилий стоит
каждый сделанный шаг вперед! Черные племена до сих пор
не поддаются ни силе проповеди, ни удобствам европейской жизни, ни очевидной пользе ремесел, наконец, ни искушениям золота — словом,
не признают выгод и необходимости порядка и благоустроенности.
Каждый мужчина и женщина,
не моложе 16 лет, кроме коронных чиновников и их слуг, платят по 6 шиллингов в год подати.
Каменья эти, на взгляд, казались
не велики, так что Зеленый брался
каждый из них легко сбросить с места.
Но прежде Зеленый попробовал, с разрешения мистера Бена, столкнуть который-нибудь из камней в бездну, но увидел, что
каждый камень чуть
не больше его самого.
Он с умилением смотрел на
каждого из нас,
не различая, с кем уж он виделся, с кем нет, вздыхал, жалел, что уехал из России, просил взять его с собой, а под конец обеда, выпив несколько рюмок вина, совсем ослабел, плакал, говорил смесью разных языков, примешивая беспрестанно карашо, карашо.
Мы тряслись по плохой дороге рысью, за нами трясся мальчишка-готтентот, Зеленый заливался и пел: «Разве ждешь ты? да кого же?
не солдата ли певца?» Мы с бароном симпатизировали
каждому живописному рву, группе деревьев, руслу иссохшей речки и наслаждались молча.
На
каждом дереве и кусте лежит такая своеобразная и яркая красота, что
не пройдешь мимо его незаметно,
не смешаешь одного с другим.
Все равно: я хочу только сказать вам несколько слов о Гонконге, и то единственно по обещанию говорить о
каждом месте, в котором побываем, а собственно о Гонконге сказать нечего, или если уже говорить как следует, то надо написать целый торговый или политический трактат, а это
не мое дело: помните уговор — что писать!
Но дело в том, что эту провизию иногда есть нельзя: продавцы употребляют во зло доверенность покупателей; а поверить их нельзя:
не станешь вскрывать
каждый наглухо закупоренный и залитый свинцом ящик.
Но время взяло свое, и японцы уже
не те, что были сорок, пятьдесят и более лет назад. С нами они были очень любезны; спросили об именах, о чинах и должностях
каждого из нас и все записали, вынув из-за пазухи складную железную чернильницу, вроде наших старинных свечных щипцов. Там была тушь и кисть. Они ловко владеют кистью. Я попробовал было написать одному из оппер-баниосов свое имя кистью рядом с японскою подписью — и осрамился: латинских букв нельзя было узнать.
Известно, что этот микадо (настоящий, законный государь, отодвинутый узурпаторами-наместниками, или сиогунами, на задний план)
не может ни надеть два раза одного платья, ни дважды обедать на одной посуде. Все это
каждый день меняется, и сиогун аккуратно поставляет ему обновки, но простые, подешевле.
Они общежительны, охотно увлекаются новизной; и
не преследуй у них шпионы, как контрабанду,
каждое прошептанное с иностранцами слово, обмененный взгляд, наши суда сейчас же, без всяких трактатов, завалены бы были всевозможными товарами, без помощи сиогуна, который все барыши берет себе, нужды нет, что Япония, по словам властей, страна бедная и торговать будто бы ей нечем.
Они
не понимают, что Россия
не была бы Россией, Англия Англией, в торговле, войне и во всем, если б
каждую заперли на замок.
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят
каждый день выведывать о намерениях адмирала. Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам
не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки
не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», — сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать
не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Надо было
каждый раз нагибаться, чтоб парусом
не сшибло с ног.
Почва, по природе, болотистая, а ни признака болота нет, нет также какого-нибудь недопаханного аршина земли; одна гряда и борозда никак
не шире и
не уже другой. Самые домики, как ни бедны и ни грязны, но выстроены умно; все рассчитано в них;
каждым уголком умеют пользоваться: все на месте и все в возможном порядке.
Известно, что китайцы — ужасные педанты,
не признают городом того, который
не огорожен; оттого у них
каждый город окружен стеной, между прочим и Шанхай.
Стол был заставлен блюдами. «Кому есть всю эту массу мяс, птиц, рыб?» — вот вопрос, который представится
каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола
не готовится; они едят то же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть
не целые быки и бараны подаются на стол.
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед
каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул было руку, но второй полномочный заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда
не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и то
не едят! Ох уж эти мне эмблемы да символы!
Я устал и с удовольствием поглядывал на хребет
каждой лошадки; но жители
не дают лошадей, хотя я видел у одного забора множество их оседланных и привязанных.
Японцы осматривали до сих пор
каждое судно, записывали
каждую вещь,
не в видах торгового соперничества, а чтоб
не прокралась к ним христианская книга, крест — все, что относится до религии; замечали число людей, чтоб
не пробрался в Японию священник проповедовать религию, которой они так боятся.
Слуги проявляли необыкновенную деятельность: они продолжали бросаться вон и возвращаться бегом,
каждый с каким-нибудь блюдом, и скоро заставили весь стол, так что скатерти стало
не видно.
Отель был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по комнатам проходят испанцы, американцы, французские офицеры, об одном эполете, и наши. Французы, по обыкновению, кланяются всем и
каждому; англичане, по такому же обыкновению, стараются ни на кого
не смотреть; наши делают и то и другое, смотря по надобности, и в этом случае они лучше всех.
Он начал мне длинную какую-то речь по-французски, и хотя говорил очень сносно на этом языке, но я почти ничего
не понял, может быть, оттого, что он к
каждому слову прибавлял: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» [«Я говорю с вами откровенно, понимаете?» — фр.]
Нигде так
не применима русская пословица: «До Бога высоко, до царя далеко», как в Китае, нужды нет, что богдыхан собственноручно запахивает
каждый год однажды землю, экзаменует ученых и т. п.
Но ему объявили, что провизию мы желаем получать по-прежнему, то есть с платою, чрез голландцев, а если прямо от японцев, то
не иначе как чтоб и они принимали
каждый раз равноценные подарки.
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит денег и рассказывает
каждый день раза три, что мы будем есть, и даже — чего
не будем. «Нет, уж курочки и в глаза
не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже
не будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах? Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно есть». Схватит фуражку и побежит опять.
У подошвы
каждой горы стелется болото; и как ни суха, как ни хороша погода, но болота эти никогда
не высыхают: они или мерзнут, или грязны.
Мы вторую станцию едем от Усть-Маи, или Алданского селения. Вчера сделали тридцать одну версту, тоже по болотам, но те болота ничто в сравнении с нынешними. Станция положена, по их милости, всего семнадцать верст. Мы встали со светом, поехали еще по утреннему морозу; лошади скользят на
каждом шагу; они
не подкованы. Князь Оболенский говорит, что они тверже копытами, оттого будто, что овса
не едят.
Но ведь этак, скажут мне,
не напасешься вещей, если
каждый день будут являться проезжие, и устанешь угощать: оно бестолково.
Если
каждый день будут проезжие, тогда будет и трактир; если явятся требования на меха, тогда
не все будут отсылать вверх, а станут торговать и здесь.
На Мае есть, между прочим, отставной матрос Сорокин: он явился туда, нанял тунгусов и засеял четыре десятины, на которые истратил по 45 руб. на
каждую,
не зная, выйдет ли что-нибудь из этого.
Но моряк, конечно,
не потревожится никогда пустыми страхами воображения и
не поддастся мелочным и малодушным опасениям на
каждом шагу, по привычке к морю с ранней молодости.
После смешно было вспоминать, как, при
каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни на место других на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть, часа два, пока
не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и пошли дальше.