Неточные совпадения
— Если тебе хочется, съезди, но я
не советую, — сказал Сергей Иванович. — То
есть, в отношении ко мне, я этого
не боюсь, он тебя
не поссорит
со мной; но для тебя, я советую тебе лучше
не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
Она знала, что старуху ждут
со дня на день, знала, что старуха
будет рада выбору сына, и ей странно
было, что он, боясь оскорбить мать,
не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
—
Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж
со мною посадил, и я очень рада
была. Всю дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
Когда он вошел в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и
со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это
было, он
не расстался с своими мечтами и что он без них жить
не может.
Еще Анна
не успела напиться кофе, как доложили про графиню Лидию Ивановну. Графиня Лидия Ивановна
была высокая полная женщина с нездорово-желтым цветом лица и прекрасными задумчивыми черными глазами. Анна любила ее, но нынче она как будто в первый раз увидела ее
со всеми ее недостатками.
— Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали, — отвечала она. —
Не говорите, пожалуйста,
со мной про оперу, вы ничего
не понимаете в музыке. Лучше я спущусь до вас и
буду говорить с вами про ваши майолики и гравюры. Ну, какое там сокровище купили вы недавно на толкучке?
Вронский
был не только знаком
со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
Левин
был благодарен Облонскому за то, что тот
со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин боялся разговора о Щербацких, ничего
не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он
не смел заговорить.
Действительно, Левин
был не в духе и, несмотря на всё свое желание
быть ласковым и любезным
со своим милым гостем,
не мог преодолеть себя. Хмель известия о том, что Кити
не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его.
Это
не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича
со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера и в вину ставя ему всё, что только могла она найти в нем нехорошего,
не прощая ему ничего зa ту страшную вину, которою она
была пред ним виновата.
Вронский
не мог понять, как она,
со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и
не желать выйти из него; но он
не догадывался, что главная причина этого
было то слово сын, которого она
не могла выговорить.
— Я! — повторила она. — Да, я мучаюсь иногда; но это пройдет, если ты никогда
не будешь говорить
со мной об этом. Когда ты говоришь
со мной об этом, тогда только это меня мучает.
Со времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда
не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то
был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два раза
был на даче. Один раз обедал, другой раз провел вечер с гостями, но ни разу
не ночевал, как он имел обыкновение делать это в прежние годы.
На выходе из беседки Алексей Александрович, так же как всегда, говорил
со встречавшимися, и Анна должна
была, как и всегда, отвечать и говорить; но она
была сама
не своя и как во сне шла под-руку с мужем.
— Нет, вы
не ошиблись, — сказала она медленно, отчаянно взглянув на его холодное лицо. — Вы
не ошиблись. Я
была и
не могу
не быть в отчаянии. Я слушаю вас и думаю о нем. Я люблю его, я его любовница, я
не могу переносить, я боюсь, я ненавижу вас… Делайте
со мной что хотите.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька
не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe и
поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты и, простившись
со всеми, собралась уходить.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда
со мной ничего
не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и
не сказав, что
было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
Для Сергея Ивановича меньшой брат его
был славный малый, с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но с умом хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий.
Со снисходительностью старшего брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но
не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит
со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать,
было не понято его братом. Он
не знал только, почему это
было не понято: потому ли, что он
не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат
не хотел, или потому, что
не мог его понять. Но он
не стал углубляться в эти мысли и,
не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
Письмо
было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней всё
не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада
будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща
со всеми еще зa границей».
Если бы
не было этого, она бы оставалась одна
со своими мыслями о муже, который
не любил ее.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего дурного
не доказывает, что все дети дерутся; но, говоря это, в душе своей Левин думал: «нет, я
не буду ломаться и говорить по-французски
со своими детьми, но у меня
будут не такие дети; надо только
не портить,
не уродовать детей, и они
будут прелестны. Да, у меня
будут не такие дети».
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх за свою трусость и теперь оказался так силен, что Алексей Александрович долго и
со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал, что он ни в каком случае
не будет драться.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги;
не было ни жестокого слова, ни упрека, но
не было и снисходительности. Главное же —
был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо
было в нем обращением
со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
— Нет, вы
не хотите, может
быть, встречаться
со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас
не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы
не знаете? Это новый, совсем новый тон.
Для человека
со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы,
не могли
быть затруднительны; но дело в том, что у него далеко
не было этих 100 000.
Из разговора
со стариком Левин узнал, что он
был и
не прочь от нововведений.
Помещик, очевидно, говорил свою собственную мысль, что так редко бывает, и мысль, к которой он приведен
был не желанием занять чем-нибудь праздный ум, а мысль, которая выросла из условий его жизни, которую он высидел в своем деревенском уединении и
со всех сторон обдумал.
Кроме того, этот вопрос
со стороны Левина
был не совсем добросовестен. Хозяйка зa чаем только что говорила ему, что они нынче летом приглашали из Москвы Немца, знатока бухгалтерии, который за пятьсот рублей вознаграждения учел их хозяйство и нашел, что оно приносит убытка 3000 с чем-то рублей. Она
не помнила именно сколько, но, кажется, Немец высчитал до четверти копейки.
— Ну, в этом вы, по крайней мере, сходитесь
со Спенсером, которого вы так
не любите; он говорит тоже, что образование может
быть следствием бо́льшего благосостояния и удобства жизни, частых омовений, как он говорит, но
не умения читать и считать…
— Ну вот, я очень рад или, напротив, очень
не рад, что сошелся
со Спенсером; только это я давно знаю. Школы
не помогут, а поможет такое экономическое устройство, при котором народ
будет богаче,
будет больше досуга, — и тогда
будут и школы.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго
не спал. Ни один разговор
со Свияжским, хотя и много умного
было сказано им,
не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный,
со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего
не было во сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это
было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Левин ничего
не отвечал теперь —
не потому, что он
не хотел вступать в спор
со священником, но потому, что никто ему
не задавал таких вопросов, а когда малютки его
будут задавать эти вопросы, еще
будет время подумать, что отвечать.
— Вот, ты всегда приписываешь мне дурные, подлые мысли, — заговорила она
со слезами оскорбления и гнева. — Я ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг
быть с мужем, когда он в горе, но ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь
не понимать…
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он
не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити,
со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он
не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы
не ошибиться, возбуждении.
Отчаяние его еще усиливалось сознанием, что он
был совершенно одинок
со своим горем.
Не только в Петербурге у него
не было ни одного человека, кому бы он мог высказать всё, что испытывал, кто бы пожалел его
не как высшего чиновника,
не как члена общества, но просто как страдающего человека; но и нигде у него
не было такого человека.
— Вы найдете опору, ищите ее
не во мне, хотя я прошу вас верить в мою дружбу, — сказала она
со вздохом. — Опора наша
есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
Сереже
было слишком весело, слишком всё
было счастливо, чтоб он мог
не поделиться
со своим другом швейцаром еще семейною радостью, про которую он узнал на гулянье в Летнем Саду от племянницы графини Лидии Ивановны. Радость эта особенно важна казалась ему по совпадению с радостью чиновника и своей радостью о том, что принесли игрушки. Сереже казалось, что нынче такой день, в который все должны
быть рады и веселы.
— Если свет
не одобряет этого, то мне всё равно, — сказал Вронский, — но если родные мои хотят
быть в родственных отношениях
со мною, то они должны
быть в таких же отношениях с моею женой.
То, что она уехала,
не сказав куда, то, что ее до сих пор
не было, то, что она утром еще ездила куда-то, ничего
не сказав ему, — всё это, вместе
со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из его рук карточки сына, заставило его задуматься.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а у меня
есть ли это? Я
не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя
не было и
не было еще этого, — сказал он
со взглядом на ее живот, который она поняла, — я все свои силы клал на дело; а теперь
не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом
со Степаном Аркадьичем
не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это
был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Это еще более волновало Левина. Бекасы
не переставая вились в воэдухе над осокой. Чмоканье по земле и карканье в вышине
не умолкая
были слышны
со всех сторон; поднятые прежде и носившиеся в воздухе бекасы садились пред охотниками. Вместо двух ястребов теперь десятки их с писком вились над болотом.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое
не умрет
со мною, что у меня
будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины
не будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать
не хочет. Ведь это ужасно!
Анна
была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся
не робеть пред непривычною роскошью и
не могущих принимать долгого участия в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела
со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Было самое скучное, тяжелое в деревне осеннее время, и потому Вронский, готовясь к борьбе,
со строгим и холодным выражением, как он никогда прежде
не говорил с Анной, объявил ей о своем отъезде.
Но Левин много изменился
со времени своей женитьбы; он
был терпелив и если
не понимал, для чего всё это так устроено, то говорил себе, что,
не зная всего, он
не может судить, что, вероятно, так надобно, и старался
не возмущаться.
Но деление на молодых и старых
не совпадало с делением партий. Некоторые из молодых, по наблюдениям Левина, принадлежали к старой партии, и некоторые, напротив, самые старые дворяне шептались
со Свияжским и, очевидно,
были горячими сторонниками новой партии.