Неточные совпадения
— Ну, коротко сказать, я убедился, что
никакой земской деятельности нет
и быть не может, — заговорил он, как будто кто-то сейчас обидел его, — с одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
Все члены этой семьи, в особенности женская половина, представлялись ему покрытыми какою-то таинственною, поэтическою завесой,
и он не только не видел в них
никаких недостатков, но под этою поэтическою, покрывавшею их, завесой предполагал самые возвышенные чувства
и всевозможные совершенства.
В глазах родных он не имел
никакой привычной, определенной деятельности
и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник
и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка
и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей
и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло,
и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой;
и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет
никаких доказательств в том, что ему будет отказано.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки в мире, кроме ее,
и эти девушки имеют все человеческие слабости,
и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая
никаких слабостей
и превыше всего человеческого.
Для матери не могло быть
никакого сравнения между Вронским
и Левиным.
― Никогда, мама,
никакой, — отвечала Кити, покраснев
и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
— У меня нет
никакого горя, — говорила она успокоившись, — но ты можешь ли понять, что мне всё стало гадко, противно, грубо,
и прежде всего я сама. Ты не можешь себе представить, какие у меня гадкие мысли обо всем.
—
Никакой, — смеясь
и выставляя свои сплошные зубы, сказал Вронский. — Виноват, — прибавил он, взяв из ее руки бинокль
и принявшись оглядывать чрез ее обнаженное плечо противуположный ряд лож. — Я боюсь, что становлюсь смешон.
Он помнил, как он пред отъездом в Москву сказал раз своему скотнику Николаю, наивному мужику, с которым он любил поговорить: «Что, Николай! хочу жениться»,
и как Николай поспешно отвечал, как о деле, в котором не может быть
никакого сомнения: «
И давно пора, Константин Дмитрич».
Левин чувствовал себя столь твердым
и спокойным, что
никакой ответ, он думал, не мог бы взволновать его. Но он никак не ожидал того, что отвечал Степан Аркадьич.
Он не позволял себе думать об этом
и не думал; но вместе с тем он в глубине своей души никогда не высказывая этого самому себе
и не имея на то
никаких не только доказательств, но
и подозрений, знал несомненно, что он был обманутый муж,
и был от этого глубоко несчастлив.
Доктор остался очень недоволен Алексеем Александровичем. Он нашел печень значительно увеличенною, питание уменьшенным
и действия вод
никакого. Он предписал как можно больше движения физического
и как можно меньше умственного напряжения
и, главное,
никаких огорчений, то есть то самое, что было для Алексея Александровича так же невозможно, как не дышать;
и уехал, оставив в Алексее Александровиче неприятное сознание того, что что-то в нем нехорошо
и что исправить этого нельзя.
Всё это она говорила весело, быстро
и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее
никакого значения. Он слышал только ее слова
и придавал им только тот прямой смысл, который они имели.
И он отвечал ей просто, хотя
и шутливо. Во всем разговоре этом не было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
— Да, папа, — отвечала Кити. — Но надо знать, что у них трое детей, никого прислуги
и почти
никаких средств. Он что-то получает от Академии, — оживленно рассказывала она, стараясь заглушить волнение, поднявшееся в ней вследствие странной в отношении к ней перемены Анны Павловны.
— Ах, как глупо, гадко! Не было мне
никакой нужды… Всё притворство! — говорила она, открывая
и закрывая зонтик
Но любить или не любить народ, как что-то особенное, он не мог, потому что не только жил с народом, не только все его интересы были связаны с народом, но он считал
и самого себя частью народа, не видел в себе
и народе
никаких особенных качеств
и недостатков
и не мог противопоставлять себя народу.
Кроме того, хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин
и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему
и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел
никакого определенного суждения о народе,
и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
В случавшихся между братьями разногласиях при суждении о народе Сергей Иванович всегда побеждал брата, именно тем, что у Сергея Ивановича были определенные понятия о народе, его характере, свойствах
и вкусах; у Константина же Левина
никакого определенного
и неизменного понятия не было, так что в этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому себе.
— Признаю, — сказал Левин нечаянно
и тотчас же подумал, что он сказал не то, что думает. Он чувствовал, что, если он призна̀ет это, ему будет доказано, что он говорит пустяки, не имеющие
никакого смысла. Как это будет ему доказано, он не знал, но знал, что это, несомненно, логически будет ему доказано,
и он ждал этого доказательства.
— Я думаю, — сказал Константин, — что
никакая деятельность не может быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, — сказал он, с решительностью повторяя слово философская, как будто желая показать, что он тоже имеет право, как
и всякий, говорить о философии.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день,
и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал
никакой усталости; ему только хотелось еще
и еще поскорее
и как можно больше сработать.
Управляющий, бывший вахмистр, которого Степан Аркадьич полюбил
и определил из швейцаров за его красивую
и почтительную наружность, не принимал
никакого участия в бедствиях Дарьи Александровны, говорил почтительно: «никак невозможно, такой народ скверный»
и ни в чем не помогал.
Некоторые из тех самых мужиков, которые больше всех с ним спорили за сено, те, которых он обидел, или те, которые хотели обмануть его, эти самые мужики весело кланялись ему
и, очевидно, не имели
и не могли иметь к нему
никакого зла или
никакого не только раскаяния, но
и воспоминания о том, что они хотели обмануть его.
Алексей Александрович без ужаса не мог подумать о пистолете, на него направленном,
и никогда в жизни не употреблял
никакого оружия.
Без сомнения, он никогда не будет в состоянии возвратить ей своего уважения; но не было
и не могло быть
никаких причин ему расстроивать свою жизнь
и страдать вследствие того, что она была дурная
и неверная жена.
Теперь же, если уже ему бросали эту перчатку, то он смело поднимал ее
и требовал назначения особой комиссии для изучения
и поверки трудов комиссии орошения полей Зарайской губернии; но зато уже он не давал
никакого спуску
и тем господам.
Но вспомнив, что ожидает ее одну дома, если она не примет
никакого решения, вспомнив этот страшный для нее
и в воспоминании жест, когда она взялась обеими руками за волосы, она простилась
и уехала.
Всё это было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя
и принял участие только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику
и не иметь с ним более
никаких разговоров.
— Нет, — сморщившись от досады за то, что его подозревают в такой глупости, сказал Серпуховской. — Tout ça est une blague. [Всё это глупости.] Это всегда было
и будет.
Никаких коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти людей независимых, как ты
и я.
Алексей Александрович откашлялся
и, не глядя на своего противника, но избрав, как он это всегда делал при произнесении речей, первое сидевшее перед ним лицо — маленького, смирного старичка, не имевшего никогда
никакого мнения в комиссии, начал излагать свои соображения.
Если бы Левин не имел свойства объяснять себе людей с самой хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы для него
никакого затруднения
и вопроса; он бы сказал себе: дурак или дрянь,
и всё бы было ясно.
Слезы потекли у нее из глаз; он нагнулся к ее руке
и стал целовать, стараясь скрыть свое волнение, которое, он знал, не имело
никакого основания, но которого он не мог преодолеть.
Он тоже помолчал несколько времени
и заговорил потом уже менее пискливым, холодным голосом, подчеркивая произвольно избранные, не имеющие
никакой особенной важности слова.
— Вот, сказал он
и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н,
и, т? Буквы эти значили:«когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было
никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Свияжский расспрашивал его про его дело в деревне, как
и всегда, не предполагая
никакой возможности найти что-нибудь не найденное в Европе,
и теперь это нисколько не неприятно было Левину.
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся
и бросил телеграмму. Что это был обман
и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть
никакого сомнения.
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу
и сел подле нее. Когда он говорил по-русски
и говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. —
И очень благодарен за твое решение. Я тоже полагаю, что, так как он едет, то
и нет
никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
«
Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он любит, для которой хотел погибнуть
и погубить себя
и которая не может жить без него. Нет
никакой надобности!» Она сжала губы
и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими жилами, которые медленно потирали одна другую.
Он даже не имел
никаких планов
и целей для будущей жизни; он предоставлял решение этого другим, зная, что всё будет прекрасно.
Оставшись один
и вспоминая разговоры этих холостяков, Левин еще раз спросил себя: есть ли у него в душе это чувство сожаления о своей свободе, о котором они говорили? Он улыбнулся при этом вопросе. «Свобода? Зачем свобода? Счастие только в том, чтобы любить
и желать, думать ее желаниями, ее мыслями, то есть
никакой свободы, — вот это счастье!»
Сначала полагали, что жених с невестой сию минуту приедут, не приписывая
никакого значения этому запозданию. Потом стали чаще
и чаще поглядывать на дверь, поговаривая о том, что не случилось ли чего-нибудь. Потом это опоздание стало уже неловко,
и родные
и гости старались делать вид, что они не думают о женихе
и заняты своим разговором.
Ей казалось, что он, зная это, скорее может разлюбить ее; а она ничего так не боялась теперь, хотя
и не имела к тому
никаких поводов, как потерять его любовь.
Он сын, кажется, московского камер-лакея
и не получил
никакого образования.
Он знал, что надо было много внимания
и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения,
и для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техники тут
никакой не было.
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума
и сердца,
и которым они хотели назвать всё, что переживаемо было художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оно им было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели
никакого понятия, но хотели говорить.
— Нынче кончится, посмотрите, — сказала Марья Николаевна хотя
и шопотом, но так, что больной, очень чуткий, как замечал Левин, должен был слышать ее. Левин зашикал на нее
и оглянулся на больного. Николай слышал; но эти слова не произвели на него
никакого впечатления. Взгляд его был всё тот же укоризненный
и напряженный.
Пока священник читал отходную, умирающий не показывал
никаких признаков жизни; глаза были закрыты. Левин, Кити
и Марья Николаевна стояли у постели. Молитва еще не была дочтена священником, как умирающий потянулся, вздохнул
и открыл глаза. Священник, окончив молитву, приложил к холодному лбу крест, потом медленно завернул его в епитрахиль
и, постояв еще молча минуты две, дотронулся до похолодевшей
и бескровной огромной руки.
На второй месяц муж бросил ее
и на восторженные ее уверения в нежности отвечал только насмешкой
и даже враждебностью, которую люди, знавшие
и доброе сердце графа
и не видевшие
никаких недостатков в восторженной Лидии, никак не могли объяснить себе.
— Вы бы лучше думали о своей работе, а именины
никакого значения не имеют для разумного существа. Такой же день, как
и другие, в которые надо работать.