Неточные совпадения
Когда он вошел
в маленькую гостиную, где всегда
пил чай, и уселся
в своем кресле с
книгою, а Агафья Михайловна принесла ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна, он почувствовал что, как ни странно это
было, он не расстался с своими мечтами и что он без них жить не может.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года
буду у меня
в стаде две голландки, сама Пава еще может
быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за
книгу.
Она знала тоже, что действительно его интересовали
книги политические, философские, богословские, что искусство
было по его натуре совершенно чуждо ему, но что, несмотря на это, или лучше вследствие этого, Алексей Александрович не пропускал ничего из того, что делало шум
в этой области, и считал своим долгом всё читать.
Надо
было покориться, так как, несмотря на то, что все доктора учились
в одной школе, по одним и тем же
книгам, знали одну науку, и несмотря на то, что некоторые говорили, что этот знаменитый доктор
был дурной доктор,
в доме княгини и
в ее кругу
было признано почему-то, что этот знаменитый доктор один знает что-то особенное и один может спасти Кити.
С
книгой под мышкой он пришел наверх; но
в нынешний вечер, вместо обычных мыслей и соображений о служебных делах, мысли его
были наполнены женою и чем-то неприятным, случившимся с нею.
Алексей Александрович велел подать чай
в кабинет и, играя массивным ножом, пошел к креслу, у которого
была приготовлена лампа и начатая французская
книга о евгюбических надписях.
Но он ясно видел теперь (работа его над
книгой о сельском хозяйстве,
в котором главным элементом хозяйства должен
был быть работник, много помогла ему
в этом), — он ясно видел теперь, что то хозяйство, которое он вел,
была только жестокая и упорная борьба между им и работниками,
в которой на одной стороне, на его стороне,
было постоянное напряженное стремление переделать всё на считаемый лучшим образец, на другой же стороне — естественный порядок вещей.
В политико-экономических
книгах,
в Милле, например, которого он изучал первого с большим жаром, надеясь всякую минуту найти разрешение занимавших его вопросов, он нашел выведенные из положения европейского хозяйства законы; но он никак не видел, почему эти законы, неприложимые к России, должны
быть общие.
То же самое он видел и
в социалистических
книгах: или это
были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще
бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела,
в которое поставлена
была Европа и с которым земледельческое дело
в России не имело ничего общего.
Занятия его и хозяйством и
книгой,
в которой должны
были быть изложены основания нового хозяйства, не
были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны
в сравнении с мраком, покрывшим всю жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь
в сравнении с тою облитою ярким светом счастья предстоящею жизнью.
Левин вызвался заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина и заметив, что это делается не так, как
в Москве репетировал учитель, конфузясь и стараясь не оскорбить Левина, решительно высказала ему, что надо проходить по
книге так, как учитель, и что она лучше
будет опять сама это делать.
Анна без гостей всё так же занималась собою и очень много занималась чтением — и романов и серьезных
книг, какие
были в моде.
И, так просто и легко разрешив, благодаря городским условиям, затруднение, которое
в деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и, кликнув извозчика, сел и поехал на Никитскую. Дорогой он уже не думал о деньгах, а размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся социологией, и
будет говорить с ним о своей
книге.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и развернула
книгу, притворившись спокойною. Надо
было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и, главное, жалости о себе. Ей можно
было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не хотела борьбы, упрекала его за то, что он хотел бороться, но невольно сама становилась
в положение борьбы.
Некоторые отделы этой
книги и введение
были печатаемы
в повременных изданиях, и другие части
были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли
быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что
книга его появлением своим должна
будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот
в науке, то во всяком случае сильное волнение
в ученом мире.
Книга эта после тщательной отделки
была издана
в прошлом году и разослана книгопродавцам.
Но прошла неделя, другая, третья, и
в обществе не
было заметно никакого впечатления; друзья его, специалисты и ученые, иногда, очевидно из учтивости, заговаривали о ней. Остальные же его знакомые, не интересуясь
книгой ученого содержания, вовсе не говорили с ним о ней. И
в обществе,
в особенности теперь занятом другим,
было совершенное равнодушие.
В литературе тоже
в продолжение месяца не
было ни слова о
книге.
Только
в Северном Жуке,
в шуточном фельетоне о певце Драбанти, спавшем с голоса,
было кстати сказано несколько презрительных слов о
книге Кознышева, показывавших, что
книга эта уже давно осуждена всеми и предана на всеобщее посмеяние.
Перебирая предметы разговора такие, какие
были бы приятны Сергею Ивановичу и отвлекли бы его от разговора о Сербской войне и Славянского вопроса, о котором он намекал упоминанием о занятиях
в Москве, Левин заговорил о
книге Сергея Ивановича.