А между тем, как ни припоминал потом князь, выходило, что Аглая произнесла эти буквы не только без всякого вида шутки, или какой-нибудь усмешки, или даже какого-нибудь напирания на эти буквы, чтобы рельефнее выдать их затаенный смысл, но, напротив, с такою неизменною серьезностью, с такою невинною и наивною простотой, что можно было подумать, что эти самые буквы и были в балладе, и что так
было в книге напечатано.
Неточные совпадения
Слушателями
были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с
книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся
в трауре и с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже
в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
Это
была большая комната, высокая, темноватая, заставленная всякою мебелью, — большею частью большими деловыми столами, бюро, шкафами,
в которых хранились деловые
книги и какие-то бумаги.
Дайте мне их
книги, дайте мне их учения, их мемуары, и я, не
будучи литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику,
в которой докажу ясно как день, что каждая страница их
книг, брошюр, мемуаров написана прежде всего прежним русским помещиком.
Я ни одного собора готического не видала, я хочу
в Риме
быть, я хочу все кабинеты ученые осмотреть, я хочу
в Париже учиться; я весь последний год готовилась и училась и очень много
книг прочла; я все запрещенные
книги прочла.
— Уверяю вас, генерал, что совсем не нахожу странным, что
в двенадцатом году вы
были в Москве и… конечно, вы можете сообщить… так же как и все бывшие. Один из наших автобиографов начинает свою
книгу именно тем, что
в двенадцатом году его, грудного ребенка,
в Москве, кормили хлебом французские солдаты.
Вы, юноша, жаждали
в Швейцарии родины, стремились
в Россию, как
в страну неведомую, но обетованную; прочли много
книг о России,
книг, может
быть, превосходных, но для вас вредных; явились с первым пылом жажды деятельности, так сказать, набросились на деятельность!
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал
в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую
книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой
была развернута
книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что
книга из библиотеки, положил ее себе
в карман.
— Никогда не привозил. Я про нож этот только вот что могу тебе сказать, Лев Николаевич, — прибавил он, помолчав, — я его из запертого ящика ноне утром достал, потому что всё дело
было утром,
в четвертом часу. Он у меня всё
в книге заложен лежал… И… и… и вот еще, что мне чудно: совсем нож как бы на полтора… али даже на два вершка прошел… под самую левую грудь… а крови всего этак с пол-ложки столовой на рубашку вытекло; больше не
было…
На одном из листов, который
был в книге заглавным, едва разборчивым почерком было написано: «Мы, Иван, Данила, Петр, Сергей и Василий, высажены в анивском селении Томари-Анива Хвостовым 17 августа 1805 года, перешли на реку Тыми в 1810 году, в то время, когда пришли в Томари японцы».
На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным лицом, поставив локти на стол, читала книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои собственные мысли, которых не
было в книге.
Неточные совпадения
Была тут также лавочка // С картинами и
книгами, // Офени запасалися // Своим товаром
в ней.
«Уйди!..» — вдруг закричала я, // Увидела я дедушку: //
В очках, с раскрытой
книгою // Стоял он перед гробиком, // Над Демою читал. // Я старика столетнего // Звала клейменым, каторжным. // Гневна, грозна, кричала я: // «Уйди! убил ты Демушку! //
Будь проклят ты… уйди!..»
Потом остановились на мысли, что
будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали
книги, письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все,
в чем можно
было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
— Вам, старички-братики, и
книги в руки! — либерально прибавил он, — какое количество по душе назначите, я наперед согласен! Потому теперь у нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы
были!
Грустилов сначала растерялся и, рассмотрев
книгу, начал
было объяснять, что она ничего не заключает
в себе ни против религии, ни против нравственности, ни даже против общественного спокойствия.