Неточные совпадения
Если и случалось иногда, что после разговора с
ним оказывалось, что ничего особенно радостного не случилось, — на другой день, на третий, опять точно так же
все радовались
при встрече с
ним.
Несмотря на то, что
он ничего не сказал ей такого, чего не мог бы сказать
при всех,
он чувствовал, что она
всё более и более становилась в зависимость от
него, и чем больше
он это чувствовал, тем
ему было приятнее, и
его чувство к ней становилось нежнее.
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена директора, и рассказала
все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать
при обеде сына (
он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
— Не может быть! — закричал
он, отпустив педаль умывальника, которым
он обливал свою красную здоровую шею. — Не может быть! — закричал
он при известии о том, что Лора сошлась с Милеевым и бросила Фертингофа. — И
он всё так же глуп и доволен? Ну, а Бузулуков что?
Казалось, очень просто было то, что сказал отец, но Кити
при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да,
он всё знает,
всё понимает и этими словами говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
Обдумав
всё, полковой командир решил оставить дело без последствий, но потом ради удовольствия стал расспрашивать Вронского о подробностях
его свиданья и долго не мог удержаться от смеха, слушая рассказ Вронского о том, как затихавший титулярный советник вдруг опять разгорался, вспоминая подробности дела, и как Вронский, лавируя
при последнем полуслове примирения, ретировался, толкая вперед себя Петрицкого.
Он чувствовал
всю мучительность своего и её положения,
всю трудность
при той выставленности для глаз
всего света, в которой
они находились, скрывать свою любовь, лгать и обманывать; и лгать, обманывать, хитрить и постоянно думать о других тогда, когда страсть, связывавшая
их, была так сильна, что
они оба забывали оба
всем другом, кроме своей любви.
Когда
он был тут, ни Вронский, ни Анна не только не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы
они не могли повторить
при всех, но
они не позволяли себе даже и намеками говорить то, чего бы мальчик не понял.
Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, — прибавила она, вспоминая
при этом Алексея Александровича со
всеми подробностями
его фигуры, манеры говорить и
его характера и в вину ставя
ему всё, что только могла она найти в
нем нехорошего, не прощая
ему ничего зa ту страшную вину, которою она была пред
ним виновата.
Левин сосчитал телеги и остался довольным тем, что вывезется
всё, что нужно, и мысли
его перешли
при виде лугов на вопрос о покосе.
Чем долее Левин косил, тем чаще и чаще
он чувствовал минуты забытья,
при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой
всё сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые блаженные минуты.
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека.
Весь большой луг, который кашивали два дня
при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось.
Он не чувствовал никакой усталости;
ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
В конце мая, когда уже
всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах.
Он писал ей, прося прощения в том, что не обдумал
всего, и обещал приехать
при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
В нынешнем году мужики взяли
все покосы из третьей доли, и теперь староста приехал объявить, что покосы убраны и что
он, побоявшись дождя, пригласил конторщика,
при нем разделил и сметал уже одиннадцать господских стогов.
И, вновь перебрав условия дуэли, развода, разлуки и вновь отвергнув
их, Алексей Александрович убедился, что выход был только один — удержать ее
при себе, скрыв от света случившееся и употребив
все зависящие меры для прекращения связи и, главное, — в чем самому себе
он не признавался — для наказания ее.
Возвращаясь с мужем со скачек, в минуту волнения она высказала
ему всё; несмотря на боль, испытанную ею
при этом, она была рада этому.
Смутное сознание той ясности, в которую были приведены
его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего
его нужным человеком, и, главное, ожидание свидания —
всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что
он невольно улыбался.
Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера
при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз
всею грудью.
Если
он при этом известии решительно, страстно, без минуты колебания скажет ей: брось
всё и беги со мной!» — она бросит сына и уйдет с
ним.
Он полагал, что жизнь человеческая возможна только за границей, куда
он и уезжал жить
при первой возможности, а вместе с тем вел в России очень сложное и усовершенствованное хозяйство и с чрезвычайным интересом следил за
всем и знал
всё, что делалось в России.
Этот милый Свияжский, держащий
при себе мысли только для общественного употребления и, очевидно, имеющий другие какие-то, тайные для Левина основы жизни и вместе с тем
он с толпой, имя которой легион, руководящий общественным мнением чуждыми
ему мыслями; этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассуждениях, вымученных жизнью, но неправый своим озлоблением к целому классу и самому лучшему классу России; собственное недовольство своею деятельностью и смутная надежда найти поправку
всему этому —
всё это сливалось в чувство внутренней тревоги и ожидание близкого разрешения.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно
при каждом движении
его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один разговор со Свияжским, хотя и много умного было сказано
им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил
все его слова и поправлял в своем воображении то, что
он отвечал
ему.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя
им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают
при этом только пение
его голоса и знают твердо, что, что бы
он ни говорил,
они не дадутся
ему в обман. В особенности чувствовал
он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак не
он, Резунов.
Вронскому, бывшему
при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять
все предлагаемые принцу различными лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени Цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и состоит
весь русский дух?
При пилюлях Сергея Ивановича
все засмеялись, и в особенности громко и весело Туровцын, дождавшийся наконец того смешного, чего
он только и ждал, слушая разговор. Степан Аркадьич не ошибся, пригласив Песцова. С Песцовым разговор умный не мог умолкнуть ни на минуту. Только что Сергей Иванович заключил разговор своей шуткой, Песцов тотчас поднял новый.
Как ни было это дурно, это было всё-таки лучше, чем разрыв,
при котором она становилась в безвыходное, позорное положение, а
он сам лишался
всего, что любил.
Поэтому Вронский
при встрече с Голенищевым дал
ему тот холодный и гордый отпор, который
он умел давать людям и смысл которого был таков: «вам может нравиться или не нравиться мой образ жизни, но мне это совершенно
всё равно: вы должны уважать меня, если хотите меня знать».
— Да, я пишу вторую часть Двух Начал, — сказал Голенищев, вспыхнув от удовольствия
при этом вопросе, — то есть, чтобы быть точным, я не пишу еще, но подготовляю, собираю материалы. Она будет гораздо обширнее и захватит почти
все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал
он длинное, горячее объяснение.
Самое дорогое
ему лицо, лицо Христа, средоточие картины, доставившее
ему такой восторг
при своем открытии,
всё было потеряно для
него, когда
он взглянул на картину
их глазами.
Он стал смотреть на свою картину
всем своим полным художественным взглядом и пришел в то состояние уверенности в совершенстве и потому в значительности своей картины, которое нужно было
ему для того исключающего
все другие интересы напряжения,
при котором одном
он мог работать.
Ему казалось, что
при нормальном развитии богатства в государстве
все эти явления наступают, только когда на земледелие положен уже значительный труд, когда
оно стало в правильные, по крайней мере, в определенные условия; что богатство страны должно расти равномерно и в особенности так, чтобы другие отрасли богатства не опережали земледелия; что сообразно с известным состоянием земледелия должны быть соответствующие
ему и пути сообщения, и что
при нашем неправильном пользовании землей железные дороги, вызванные не экономическою, но политическою необходимостью, были преждевременны и, вместо содействия земледелию, которого ожидали от
них, опередив земледелие и вызвав развитие промышленности и кредита, остановили
его, и что потому, так же как одностороннее и преждевременное развитие органа в животном помешало бы
его общему развитию, так для общего развития богатства в России кредит, пути сообщения, усиление фабричной деятельности, несомненно необходимые в Европе, где
они своевременны, у нас только сделали вред, отстранив главный очередной вопрос устройства земледелия.
Вронский
при брате говорил, как и
при всех, Анне вы и обращался с нею как с близкою знакомой, но было подразумеваемо, что брат знает
их отношения, и говорилось о том, что Анна едет в имение Вронского.
Она знала, что никогда
он не будет в силах понять
всей глубины ее страданья; она знала, что за
его холодный тон
при упоминании об этом она возненавидит
его.
Во время разлуки с
ним и
при том приливе любви, который она испытывала
всё это последнее время, она воображала
его четырехлетним мальчиком, каким она больше
всего любила
его. Теперь
он был даже не таким, как она оставила
его;
он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел. Что это! Как худо
его лицо, как коротки
его волосы! Как длинны руки! Как изменился
он с тех пор, как она оставила
его! Но это был
он, с
его формой головы,
его губами,
его мягкою шейкой и широкими плечиками.
Несмотря на то, что она только что говорила, что
он лучше и добрее ее,
при быстром взгляде, который она бросила на
него, охватив
всю его фигуру со
всеми подробностями, чувства отвращения и злобы к
нему и зависти за сына охватили ее. Она быстрым движением опустила вуаль и, прибавив шагу, почти выбежала из комнаты.
И
всё это сделала Анна, и взяла ее на руки, и заставила ее попрыгать, и поцеловала ее свежую щечку и оголенные локотки; но
при виде этого ребенка ей еще яснее было, что то чувство, которое она испытывала к
нему, было даже не любовь в сравнении с тем, что она чувствовала к Сереже.
То, что она уехала, не сказав куда, то, что ее до сих пор не было, то, что она утром еще ездила куда-то, ничего не сказав
ему, —
всё это, вместе со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она
при Яшвине почти вырвала из
его рук карточки сына, заставило
его задуматься.
— Мне жалко, что я расстроил ваше женское царство, — сказал
он, недовольно оглянув
всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить
при нем.
— Хорошо, я поговорю. Но как же она сама не думает? — сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то
при этом вспоминая странную новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась, именно когда дело касалось задушевных сторон жизни. «Точно она на свою жизнь щурится, чтобы не
всё видеть», подумала Долли. — Непременно, я для себя и для нее буду говорить с ней, — отвечала Дарья Александровна на
его выражение благодарности.
Во время же игры Дарье Александровне было невесело. Ей не нравилось продолжавшееся
при этом игривое отношение между Васенькой Весловским и Анной и та общая ненатуральность больших, когда
они одни, без детей, играют в детскую игру. Но, чтобы не расстроить других и как-нибудь провести время, она, отдохнув, опять присоединилась к игре и притворилась, что ей весело.
Весь этот день ей
всё казалось, что она играет на театре с лучшими, чем она, актерами и что ее плохая игра портит
всё дело.
Перед отъездом Вронского на выборы, обдумав то, что те сцены, которые повторялись между
ними при каждом
его отъезде, могут только охладить, а не привязать
его, Анна решилась сделать над собой
все возможные усилия, чтобы спокойно переносить разлуку с
ним. Но тот холодный, строгий взгляд, которым
он посмотрел на нее, когда пришел объявить о своем отъезде, оскорбил ее, и еще
он не уехал, как спокойствие ее уже было разрушено.
Когда
он узнал
всё, даже до той подробности, что она только в первую секунду не могла не покраснеть, но что потом ей было так же просто и легко, как с первым встречным, Левин совершенно повеселел и сказал, что
он очень рад этому и теперь уже не поступит так глупо, как на выборах, а постарается
при первой встрече с Вронским быть как можно дружелюбнее.
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле
него, почти
всё время говорил с
ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи.
При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми
он поговорил и о политике, и о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил графа Боля, про визит к которому
он совсем забыл.
И
он вспомнил то робкое, жалостное выражение, с которым Анна, отпуская
его, сказала: «Всё-таки ты увидишь
его. Узнай подробно, где
он, кто
при нем. И Стива… если бы возможно! Ведь возможно?» Степан Аркадьич понял, что означало это: «если бы возможно» — если бы возможно сделать развод так, чтоб отдать ей сына… Теперь Степан Аркадьич видел, что об этом и думать нечего, но всё-таки рад был увидеть племянника.
Раздражение, разделявшее
их, не имело никакой внешней причины, и
все попытки объяснения не только не устраняли, но увеличивали
его. Это было раздражение внутреннее, имевшее для нее основанием уменьшение
его любви, для
него — раскаяние в том, что
он поставил себя ради ее в тяжелое положение, которое она, вместо того чтоб облегчить, делает еще более тяжелым. Ни тот, ни другой не высказывали причины своего раздражения, но
они считали друг друга неправыми и
при каждом предлоге старались доказать это друг другу.
И Анна обратила теперь в первый раз тот яркий свет,
при котором она видела
всё, на свои отношения с
ним, о которых прежде она избегала думать.
Он видел, что
при этом общем подъеме общества выскочили вперед и кричали громче других
все неудавшиеся и обиженные: главнокомандующие без армий, министры без министерств, журналисты без журналов, начальники партий без партизанов.
Более
всего его при этом изумляло и расстраивало то, что большинство людей
его круга и возраста, заменив, как и
он, прежние верования такими же, как и
он, новыми убеждениями, не видели в этом никакой беды и были совершенно довольны и спокойны.
Прежде (это началось почти с детства и
всё росло до полной возмужалости), когда
он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для
всех, для человечества, для России, для
всей деревни,
он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою,
всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда
он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя,
он, хотя не испытывал более никакой радости
при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело
его необходимо, видел, что
оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что
оно всё становится больше и больше.
Левин знал тоже, что, возвращаясь домой, надо было прежде
всего итти к жене, которая была нездорова; а мужикам, дожидавшимся
его уже три часа, можно было еще подождать; и знал, что несмотря на
всё удовольствие, испытываемое
им при сажании роя, надо было лишиться этого удовольствия и, предоставив старику без себя сажать рой, пойти толковать с мужиками, нашедшими
его на пчельнике.
Из чего
они все хлопочут и стараются показать
при мне свое усердие?