Неточные совпадения
Прежде Гоголь в беседе с близкими знакомыми выражал много добродушия и охотно вдавался во все капризы своего юмора и воображения; теперь он был очень скуп
на слова, и все, что ни говорил, говорил, как человек, у которого неотступно пребывала в голове
мысль, что «с словом надобно обращаться честно», или который исполнен сам к себе глубокого почтения.
Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от
мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело
на него без негодования.
Неровные взъерошенные брови и косая между ними складка указывали
на некоторую беспорядочность и непоследовательность в
мыслях.
Хотя сердце и
мысль его давно просились
на родину, но если бы теперь же пришло ему повеление вернуться
на Литву, не увидя ни Москвы, ни родных, он без ропота поворотил бы коня и с прежним жаром кинулся бы в новые битвы.
Он был когда-то в дружбе с ее родителями, да и теперь навещал ее и любил как родную. Елена его почитала как бы отца и поверяла ему все свои
мысли; одной лишь не поверила; одну лишь схоронила от боярина; схоронила себе
на горе, ему
на погибель!
И теперь,
на вопрос Морозова, она не сказала ему той заветной
мысли, а сказала лишь, что я-де плачу о том, что приедут царские свахи, приневолят меня за Вяземского!
Увидя мужчину, Елена хотела скрыться; но, бросив еще взгляд
на всадника, она вдруг стала как вкопанная. Князь также остановил коня. Он не верил глазам своим. Тысяча
мыслей в одно мгновение втеснялись в его голову, одна другой противореча. Он видел пред собой Елену, дочь Плещеева-Очина, ту самую, которую он любил и которая клялась ему в любви пять лет тому назад. Но каким случаем она попала в сад к боярину Морозову?
Морозов махнул рукой. Другие
мысли заняли старика. Задумался и Серебряный. Задумался он о страшной перемене в царе и забыл
на время об отношениях, в которые судьба поставила его к Морозову.
Так
мыслил князь, и очаровательные картины рисовались в его воображении, но чувство чести,
на миг уснувшее, внезапно пробудилось.
Очаровательный вид этот разогнал
на время черные
мысли, которые не оставляли Серебряного во всю дорогу. Но вскоре неприятное зрелище напомнило князю его положение. Они проехали мимо нескольких виселиц, стоявших одна подле другой. Тут же были срубы с плахами и готовыми топорами. Срубы и виселицы, скрашенные черною краской, были выстроены крепко и прочно, не
на день, не
на год, а
на многие лета.
Как ни бесстрашен бывает человек, он никогда не равнодушен к
мысли, что его ожидает близкая смерть, не славная смерть среди стука мечей или грома орудий, но темная и постыдная, от рук презренного палача. Видно, Серебряный, проезжая мимо места казней, не умел подавить внутреннего волнения, и оно невольно отразилось
на впечатлительном лице его; вожатые посмотрели
на князя и усмехнулись.
— Вы! — сказал он строго, — не думайте, глядя
на суд мой, что я вам начал мирволить! — И в то же время в беспокойной душе его зародилась
мысль, что, пожалуй, и Серебряный припишет его милосердие послаблению. В эту минуту он пожалел, что простил его, и захотел поправить свою ошибку.
И отец Левкий, и все попы слободские мне
на духу в великий грех ставили, что я к вам не
мыслю.
Как услышал князя Серебряного, как узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом деле, но как мученик пошел за него
на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из
мысли моей колебание, и стало мне ясно как день, что не
на вашей стороне правда!
Теперь
мысль об аде, оживленная наступающею грозой и пророческим голосом Онуфревны, проняла его насквозь лихорадочною дрожью. Он сел
на постель. Зубы его застучали один о другой.
Появление старика испугало было Елену; она вспомнила рассказы про леших, и странно подействовали
на нее морщины и белая борода незнакомца, но в голосе его было что-то добродушное; Елена, переменив внезапно
мысли, бросилась к нему в ноги.
Он разделял убеждения своего века в божественной неприкосновенности прав Иоанна; он умственно подчинялся этим убеждениям и, более привыкший действовать, чем
мыслить, никогда не выходил преднамеренно из повиновения царю, которого считал представителем божией воли
на земле.
Он понимал, что Серебряный его не обманет, что можно
на него вернее положиться, чем
на кого-либо из присяжных опричников, и ему приходило желание приблизить его к себе и сделать из него свое орудие; но вместе с тем он чувствовал, что орудие это, само по себе надежное, может неожиданно ускользнуть из рук его, и при одной
мысли о такой возможности расположение его к Серебряному обращалось в ненависть.
Мрачные эти картины глубоко подействовали
на Максима; все понятия о смирении духа, о безусловной покорности родительской власти, все
мысли, в которых он был воспитан, оживились в нем снова.
— Эх, князь, велико дело время. Царь может одуматься, царь может преставиться; мало ли что может случиться; а минует беда, ступай себе с богом
на все четыре стороны! Что ж делать, — прибавил он, видя возрастающую досаду Серебряного, — должно быть, тебе
на роду написано пожить еще
на белом свете. Ты норовом крут, Никита Романыч, да и я крепко держусь своей
мысли; видно, уж нашла коса
на камень, князь!
Вяземский не думал, что, упоминая о мельнице, он усилит в Иоанне зародившееся подозрение и придаст вероятие наговору Басманова; но Иоанн не показал вида, что обращает внимание
на это обстоятельство, а только записал его в памяти, чтобы воспользоваться им при случае; до поры же до времени затаил свои
мысли под личиною беспристрастия.
Князь узнал Басманова, и ревнивое воображение его закипело. Занятый одною
мыслью об Елене, он не обратил внимания
на речи мельника, но, услышав свое имя, подумал, что видит в Басманове нового неожиданного соперника.
Показали они, что князь ездил
на мельницу с тем, чтоб испортить государя, что он вымал царские следы и жег их
на огне; а некоторые показали даже, что Вяземский
мыслит ко князю Владимиру Андреевичу и хочет посадить его
на царский престол.
После последних слов Иоанна Морозов перестал противиться. Он дал себя одеть и молча смотрел, как опричники со смехом поправляли и обдергивали
на нем кафтан.
Мысли его ушли в глубь сердца; он сосредоточился в самом себе.
— Кабы не был он царь, — сказал мрачно Серебряный, — я знал бы, что мне делать; а теперь ничего в толк не возьму;
на него идти бог не велит, а с ним
мыслить мне невмочь; хоть он меня
на клочья разорви, с опричниной хлеба-соли не поведу!
В
мыслях Серебряного нелегко укладывалось два впечатления разом, и надежда идти
на татар вытеснила
на время овладевшее им уныние.
В царской опочивальне стояли две кровати: одна, из голых досок,
на которой Иван Васильевич ложился для наказания плоти, в минуты душевных тревог и сердечного раскаянья; другая, более широкая, была покрыта мягкими овчинами, пуховиком и шелковыми подушками.
На этой царь отдыхал, когда ничто не тревожило его
мыслей. Правда, это случалось редко, и последняя кровать большею частью оставалась нетронутою.
Оно часто бывало одною личиной, и царь, одаренный редкою проницательностью и способностью угадывать чужие
мысли, любил иногда обманывать расчеты того, с кем разговаривал, и поражать его неожиданным проявление гнева в то самое время, когда он надеялся
на милость.
Они дружески обнялись, и у Никиты Романовича повеселело
на сердце. Он привык к
мысли, что Годунов нелегко ошибается в своих предположениях, и недавние опасения его насчет Елены рассеялись.
Это печальное пение и
мысль о Максиме тяжело подействовали
на Серебряного, но ему вспомнились успокоительные слова Годунова и скоро изгладили грустное впечатление панихиды.
На изгибе дороги, входящей в темный лес, он оглянулся
на Александрову слободу, и когда скрылись от него золоченые главы дворца Иоаннова, он почувствовал облегчение, как будто тяжесть свалилась с его сердца.
Часто, Елена Дмитриевна, приходил мне Курбский
на память, и я гнал от себя эти грешные
мысли, пока еще была цель для моей жизни, пока была во мне сила; но нет у меня боле цели, а сила дошла до конца… рассудок мой путается…
Глядя
на царевича Феодора, нельзя было удержаться от
мысли, что слабы те руки, которым по смерти Иоанна надлежало поддерживать государство.
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто
на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая
мысль вырастает, как древо; и многое доброе и злое, что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.