Неточные совпадения
Королевские советники, уже готовые на уступки, скоро воспользовались простодушием
князя, выведали от него наши слабые стороны
и увеличили свои требования.
Светел был июньский день, но
князю, после пятилетнего пребывания в Литве, он казался еще светлее. От полей
и лесов так
и веяло Русью.
Ратники
и холопи были все в приказе у Михеича; они спешились
и стали развязывать вьюки. Сам
князь слез с коня
и снял служилую бронь. Видя в нем человека роду честного, молодые прервали хороводы, старики сняли шапки,
и все стояли, переглядываясь в недоумении, продолжать или нет веселие.
В эту минуту из-за избы раздалось несколько выстрелов, человек десять пеших людей бросились с саблями на душегубцев,
и в то же время всадники
князя Серебряного, вылетев из-за угла деревни, с криком напали на опричников.
— Скрутите
и этого! — сказал боярин,
и, глядя на зверское, но бесстрашное лицо его, он не мог удержаться от удивления. «Нечего сказать, молодец! — подумал
князь. — Жаль, что разбойник!»
Тут ратники подвели к
князю двух лошадей, на которых сидели два человека, связанные
и прикрученные к седлам. Один из них был старик с кудрявою, седою головой
и длинною бородой. Товарищ его, черноглазый молодец, казался лет тридцати.
Князь простил бы опричнику его дерзкие речи. Бесстрашие этого человека в виду смерти ему нравилось. Но Матвей Хомяк клеветал на царя,
и этого не мог снести Никита Романович. Он дал знак ратникам. Привыкшие слушаться боярина
и сами раздраженные дерзостью разбойников, они накинули им петли на шеи
и готовились исполнить над ними казнь, незадолго перед тем угрожавшую бедному мужику.
Судя по его одежде, можно было принять его за посадского или за какого-нибудь зажиточного крестьянина, но он говорил с такою уверенностью
и, казалось, так искренно хотел предостеречь боярина, что
князь стал пристальнее вглядываться в черты его.
Тогда показалось
князю, что на них отпечаток необыкновенного ума
и сметливости, а взгляд обнаруживает человека, привыкшего повелевать.
Князя, вероятно, не убедили бы темные речи незнакомца, но гнев его успел простыть. Он рассудил, что скорая расправа с злодеями немного принесет пользы, тогда как, предав их правосудию, он, может быть, откроет всю шайку этих загадочных грабителей. Расспросив подробно, где имеет пребывание ближний губной староста, он приказал старшему ратнику с товарищами проводить туда пленных
и объявил, что поедет далее с одним Михеичем.
И, принимая молчание
князя за согласие, он тотчас велел отвесть пленных в сторону, где предложенное им наказание было исполнено точно
и скоро, несмотря ни на угрозы, ни на бешенство Хомяка.
— Это самое питательное дело!.. — сказал Михеич, возвращаясь с довольным видом к
князю. — Оно, с одной стороны,
и безобидно, а с другой —
и памятно для них будет!
У
князя не было причин подозревать своих новых товарищей. Он позволил им ехать с собою,
и, после краткого отдыха, все четверо пустились в путь.
— А хоть
и лихие, — отвечал беззаботно
князь, — всё же они постоят за нас, коли неравно попадутся нам еще опричники!
— Вишь, боярин, — сказал незнакомец, равняясь с
князем, — ведь говорил я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег
и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не боле, а там скоро
и Москва!
— Вишь, что наладил, — проворчал опять Михеич, — отпусти разбойника, не вешай разбойника, да
и не хвались, что хотел повесить! Затвердила сорока Якова, видно с одного поля ягода! Не беспокойся, брат, — прибавил он громко, — наш
князь никого не боится; наплевать ему на твово Скурлатова; он одному царю ответ держит!
И, не дожидаясь ответа, Михеич захрапел. Вскоре уснул
и князь.
Старик
и князь подошли к мельнице.
Старик прилег к земле
и, еще задыхаясь от страха, стал шептать какие-то слова.
Князь смотрел под колесо. Прошло несколько минут.
Князь бросил мельнику горсть денег, оторвал от дерева узду коня своего, вскочил в седло,
и застучали в лесу конские подковы. Потом топот замер в отдаленье,
и лишь колесо в ночной тиши продолжало шуметь
и вертеться.
Опричники смутились; но новые товарищи подошли из соседних улиц
и обступили
князя.
Увидя мужчину, Елена хотела скрыться; но, бросив еще взгляд на всадника, она вдруг стала как вкопанная.
Князь также остановил коня. Он не верил глазам своим. Тысяча мыслей в одно мгновение втеснялись в его голову, одна другой противореча. Он видел пред собой Елену, дочь Плещеева-Очина, ту самую, которую он любил
и которая клялась ему в любви пять лет тому назад. Но каким случаем она попала в сад к боярину Морозову?
— Боярыня, — сказал он наконец,
и голос его дрожал, — видно, на то была воля божия…
и ты не так виновата… да, ты не виновата… не за что прощать тебя, Елена Дмитриевна, я не кляну тебя, — нет — видит бог, не кляну — видит бог, я… я по-прежнему люблю тебя! Слова эти вырвались у
князя сами собою.
В тот же миг
князь поднялся на стременах
и схватился за колья ограды. Елена с другой стороны уже стояла на скамье. Без размышления, без самосознания, они бросились друг к другу,
и уста их соединились…
Когда Серебряный отправился в Литву, Морозов воеводствовал где-то далеко; они не видались более десяти лет, но Дружина Андреевич мало переменился, был бодр по-прежнему,
и князь с первого взгляда везде бы узнал его, ибо старый боярин принадлежал к числу тех людей, которых личность глубоко врезывается в памяти.
Ну да
и вышел же молодец из тебя,
князь!
—
Князь, — сказал Морозов, — это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби
и жалуй ее. Ведь ты, Никита Романыч, нам, почитай, родной. Твой отец
и я, мы были словно братья, так
и жена моя тебе не чужая. Кланяйся, Елена, проси боярина! Кушай,
князь, не брезгай нашей хлебом-солью! Чем богаты, тем
и рады! Вот романея, вот венгерское, вот мед малиновый, сама хозяйка на ягодах сытила!
Князь отвечал обоим поклонами
и осушил кубок. Елена не взглянула на Серебряного. Длинные ресницы ее были опущены. Она дрожала,
и кубки на подносе звенели один о другой.
— Кто против этого,
князь. На то он царь, чтобы карать
и миловать. Только то больно, что не злодеев казнили, а всё верных слуг государевых: окольничего Адашева (Алексеева брата) с малолетным сыном; трех Сатиных; Ивана Шишкина с женою да с детьми; да еще многих других безвинных.
— Должно быть,
князь. Но садись, слушай далее. В другой раз Иван Васильевич, упившись, начал (
и подумать срамно!) с своими любимцами в личинах плясать. Тут был боярин
князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести. Царь давай
и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» —
и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому указу во храме божием!
Один только
и есть там высокого роду,
князь Афанасий Вяземский.
Несмотря ни на какие отговорки, Дружина Андреевич принудил своего гостя отведать многочисленных блюд: студеней разного роду, жарких, похлебок, кулебяк
и буженины. А когда поставили перед ними разные напитки, Морозов налил себе
и князю по стопе малвазии, встал из-за стола, откинул назад свои опальные волосы
и сказал, подняв высоко стопу...
Многое еще рассказывал Морозов про дела государственные, про нападения крымцев на рязанские земли, расспрашивал Серебряного о литовской войне
и горько осуждал Курбского за бегство его к королю.
Князь отвечал подробно на все вопросы
и наконец рассказал про схватку свою с опричниками в деревне Медведевке, про ссору с ними в Москве
и про встречу с юродивым, не решившись, впрочем, упомянуть о темных словах последнего.
Морозов посмотрел на
князя с грустным участием, но видно было, что внутри души своей он его одобряет
и что сам не поступил бы иначе, если бы был на его месте.
— Да будет же над тобой благословение божие, Никита Романыч! — сказал он, подымаясь со скамьи
и обнимая
князя, — да умягчит господь сердце царское. Да вернешься ты невредим из Слободы, как отрок из пещи пламенной,
и да обниму тебя тогда, как теперь обнимаю, от всего сердца, от всей души!
Так мыслил
князь,
и очаровательные картины рисовались в его воображении, но чувство чести, на миг уснувшее, внезапно пробудилось.
Он хотел даже обратить дворец в монастырь, а любимцев своих в иноков: выбрал из опричников 300 человек, самых злейших, назвал их братиею, себя игуменом,
князя Афанасия Вяземского келарем, Малюту Скуратова параклисиархом; дал им тафьи, или скуфейки,
и черные рясы, под коими носили они богатые, золотом блестящие кафтаны с собольею опушкою; сочинил для них устав монашеский
и служил примером в исполнении оного.
Очаровательный вид этот разогнал на время черные мысли, которые не оставляли Серебряного во всю дорогу. Но вскоре неприятное зрелище напомнило
князю его положение. Они проехали мимо нескольких виселиц, стоявших одна подле другой. Тут же были срубы с плахами
и готовыми топорами. Срубы
и виселицы, скрашенные черною краской, были выстроены крепко
и прочно, не на день, не на год, а на многие лета.
В одно мгновение двор опустел,
и князь остался один, глаз на глаз с медведем.
Он остановился,
и в то мгновение, как медведь, прижав уши к затылку, подвалился к нему, загребая его лапами,
князь сделал движение, чтобы выхватить саблю.
Один удар медвежьей лапы свалил
князя на землю, другой своротил бы ему череп, но, к удивлению своему,
князь не принял второго удара
и почувствовал, что его обдала струя теплой крови.
Князь встал
и увидел не замеченного им прежде опричника, лет семнадцати, с окровавленною саблей в руке. Медведь с разрубленною головою лежал на спине
и, махая лапами, издыхал у ног его.
Опричник, казалось, не гордился своею победой. Кроткое лицо его являло отпечаток глубокой грусти. Уверившись, что медведь не сломал
князя,
и не дожидаясь спасиба, он хотел отойти.
Вскоре вышли из дворца два стольника
и сказали Серебряному, что царь видел его из окна
и хочет знать, кто он таков? Передав царю имя
князя, стольники опять возвратились
и сказали, что царь-де спрашивает тебя о здоровье
и велел-де тебе сегодня быть у его царского стола.
Всего более поразили
князя редкие волосы в бороде
и усах.
— Ты видел его,
князь, пять лет тому, рындою при дворе государя; только далеко ушел он с тех пор
и далеко уйдет еще; это Борис Федорович Годунов, любимый советник царский.
Князь встал
и, следуя обычаю, низко поклонился царю. Тогда все, бывшие за одним столом с
князем, также встали
и поклонились Серебряному, в знак поздравления с царскою милостью. Серебряный должен был каждого отблагодарить особым поклоном.
Разговоры становились громче, хохот раздавался чаще, головы кружились. Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя.
Князь спросил об нем у соседей, но никто из земских не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол
и опустив голову на руки, сидел в задумчивости
и не участвовал в общем веселье.
Князь хотел было обратиться с вопросом к проходившему слуге, но вдруг услышал за собой...
Не колеблясь ни минуты,
князь поклонился царю
и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти
и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи
и холода благотворная теплота пробежала по его жилам
и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный царем, был старый
и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
— Подойди сюда,
князь! — сказал Иоанн. — Мои молодцы исторопились было над тобой. Не прогневайся. У них уж таков обычай, не посмотря в святцы, да бух в колокол! Того не разочтут, что казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя на тот свет; не у кого было б
и про Хомяка спросить. Поведай-ка, за что ты напал на него?