Неточные совпадения
— Власть твоя
посылать этих собак к губному старосте, — сказал незнакомец, — только поверь мне, староста тотчас велит развязать им руки. Лучше бы самому
тебе отпустить их на все четыре стороны. Впрочем, на то твоя боярская воля.
— Есть еще адамова голова, коло болот растет, разрешает роды и подарки приносит. Есть голубец болотный; коли хочешь
идти на медведя, выпей взвару голубца, и никакой медведь
тебя не тронет. Есть ревенка-трава; когда станешь из земли выдергивать, она стонет и ревет, словно человек, а наденешь на себя, никогда в воде не утонешь.
— Сжалься надо мной! — зарыдал он, — излечи меня! Я задарю
тебя, озолочу
тебя,
пойду в кабалу к
тебе! Сжалься надо мной, старик!
—
Пойдем, князь,
пойдем, будет с
тебя!
— Нужды нет, Никита Романыч, еще раз пообедаешь! Ступай, Елена, ступай, похлопочи! А
ты, боярин, закуси чем бог
послал, не обидь старика опального! И без того мне горя довольно!
«Ну, говорит, не быть же боле
тебе, неучу, при моем саадаке, а из чужого лука стрелять не стану!» С этого дня
пошел Борис в гору, да посмотри, князь, куда уйдет еще!
— Не слушай его, государь, — умолял Малюта, — он пьян,
ты видишь, он пьян! Не слушай его!
Пошел, бражник, вишь, как нарезался!
Пошел, уноси свою голову!
— Я сравняю
тебя с начальными людьми. Будет
тебе идти корм и всякий обиход противу начальных людей. Да у
тебя, я вижу, что-то на языке мотается, говори без зазору, проси чего хочешь! — Государь! не заслужил я твоей великой милости, недостоин одежи богатой, есть постарше меня. Об одном прошу, государь.
Пошли меня воевать с Литвой,
пошли в Ливонскую землю. Или, государь, на Рязань
пошли, татар колотить!
— Максимушка! — сказал он, принимая заискивающий вид, насколько позволяло зверское лицо его, — не в пору
ты уезжать затеял! Твое слово понравилось сегодня царю. Хоть и напугал
ты меня порядком, да заступились, видно, святые угодники за нас, умягчили сердце батюшки-государя. Вместо чтоб казнить, он похвалил
тебя, и жалованья
тебе прибавил, и собольею шубой пожаловал! Посмотри, коли
ты теперь в гору не
пойдешь! А покамест чем
тебе здесь не житье?
— Кланяюсь
тебе земно, боярин Малюта! — сказал царевич, останавливая коня. — Встретили мы тотчас твою погоню. Видно, Максиму солоно пришлось, что он от
тебя тягу дал. Али
ты, может, сам
послал его к Москве за боярскою шапкой, да потом раздумал?
— От государя? Он
тебе сказал — от государя? Настежь ворота! Подайте золотое блюдо с хлебом-солью! Вся дворня чтобы
шла навстречу посланным государя!
— Да благословит же святая троица и московские чудотворцы нашего великого государя! — произнес он дрожащим голосом, — да продлит прещедрый и премилостивый бог без счету царские дни его! не
тебя ожидал я, князь, но
ты послан ко мне от государя, войди в дом мой. Войдите, господа опричники! Прошу вашей милости! А я
пойду отслужу благодарственный молебен, а потом сяду с вами пировать до поздней ночи.
— Вишь, как господь
тебя соблюл, боярыня, — сказал незнакомый старик, любопытно вглядываясь в черты Елены, — ведь возьми конь немного левее, прямо попала бы в плёс; ну да и конь-то привычный, — продолжал он про себя, — место ему знакомо;
слава богу, не в первый раз на мельнице!
— Выпей, боярыня! — сказал он, — теперь некого
тебе бояться! Они ищут постоялого двора! Найдут ли, не найдут ли, а уж сюда не вернутся; не по такой дороге я их
послал, хе-хе! Да что
ты, боярыня, винца не отведаешь? А впрочем, и не отведывай! Это вино дрянь! Плюнь на него; я
тебе другого принесу!
«Вишь, тетка его подкурятина! — подумал Михеич, — куда вздумал
посылать! Верст пять будет избушка, в ней жди до ночи, а там черт знает кто придет, больше скажет.
Послал бы я
тебя самого туда, хрен этакий! Кабы не боярин, уж я бы дал
тебе! Вишь, какой, в самом деле! Тьфу! Ну, Галка, нечего делать, давай искать чертовой избушки!»
— Ну, батюшка Ванюха, я и сам не знаю, что делать. Авось
ты чего не пригадаешь ли? Ведь один-то ум хорош, а два лучше! Вот и мельник ни к кому другому, а к
тебе послал: ступай, говорит, к атаману, он поможет; уж я, говорит, по приметам вижу, что ему от этого будет всякая удача и корысть богатая! Ступай, говорит, к атаману!
— Нашел! — вскричал он вдруг и вскочил с места. — Дядя Коршун! Нас с
тобой князь от смерти спас — спасем и мы его; теперь наша очередь! Хочешь
идти со мной на трудное дело?
— Пожалуй, я
пойду с
тобой; веди куда знаешь!
—
Тебе что за дело? Спрашивают
тебя, хочешь ли
идти со мной да с дедушкой Коршуном?
— Ну, за это люблю.
Иди куда поведут, а не спрашивай: кудь? Расшибут
тебе голову, не твое дело, про то мы будем знать, а
тебе какая нужда! Ну, смотри ж, взялся за гуж, не говори: не дюж; попятишься назад, раком назову!
— А что, дядя Коршун, устал небось спотыкаться? Ведь пока дело-то недурно
идет; что-то будет дале? Да чего
ты так брови-то понасупил, дядя? Аль жаль
тебе, что дело затеяли?
— Слушай, дядя, — сказал он, — кто
тебя знает, что с
тобою сегодня сталось! Только я
тебя неволить не буду. Говорят, сердце вещун. Пожалуй, твое сердце и недаром чует беду. Оставайся, я один
пойду в Слободу.
Как и будешь
ты во славном во Новегороде, и
ты ударь челом ему, Новугороду, и
ты скажи, скажи ему, Новугороду: а и дай же то, боже,
тебе ли, Новугороду, век вековать, твоим ли детушкам
славы добывать!
—
Иди же за мной, такой-сякой сын, право! А
ты, балалайка, здесь погоди. Коли что будет, свистни!
— Не могу! — сказал он, — не могу
идти за
тобою. Я обещал царю не выходить из его воли и ожидать, где бы я ни был, суда его!
— Боярин! — вскричал Перстень, и голос его изменился от гнева, — издеваешься
ты, что ли, надо мною? Для
тебя я зажег Слободу, для
тебя погубил своего лучшего человека, для
тебя, может быть, мы все наши головы положим, а
ты хочешь остаться? Даром мы сюда, что ли, пришли? Скоморохи мы
тебе, что ли, дались? Да я бы посмотрел, кто бы стал глумиться надо мной! Говори в последний раз,
идешь али нет?
Когда придет
тебе пора ехать, я вместе с братиею буду молиться, дабы, где
ты ни
пойдешь, бог везде исправил путь твой!
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где
ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что
ты и невесть куда пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну,
слава богу, добро, что
ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Да это она и есть, сокол
ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо
пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый
ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка
ты наш, отец
ты наш, сокол
ты наш, сохрани бог, долго ль до беды!
— Князь, — сказал Перстень, — должно быть, близко стан; я чаю, за этим пригорком и огни будут видны. Дозволь, я
пойду повысмотрю, что и как; мне это дело обычное, довольно я их за Волгой встречал; а
ты бы пока ребятам дал вздохнуть да осмотреться.
— Спасибо, князь, спасибо
тебе! А коли уж на то
пошло, то дай мне разом высказать, что у меня на душе.
Ты, я вижу, не брезгаешь мной. Дозволь же мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему христианскому обычаю, побрататься с
тобой! Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал я наверно, что доведется нам еще долгое время жить вместе, я б не просил
тебя; уж помнил бы, что
тебе непригоже быть моим названым братом; а теперь…
— Сам
ты татарин! — возразил Перстень, негодуя. — Разве так
идет орда? Разве бывает, чтоб татары
шли пешие? А этого не видишь впереди на сером коне? Разве на нем татарская бронь?
«Эй, Борис, ступай в застенок, боярина допрашивать!» — «
Иду, государь, только как бы он не провел меня, я к этому делу не привычен, прикажи Григорию Лукьянычу со мной
идти!» — «Эй, Борис, вон за тем столом земский боярин мало пьет, поднеси ему вина, разумеешь?» — «Разумею, государь, да только он на меня подозрение держит,
ты бы лучше Федьку Басманова
послал!» А Федька не отговаривается, куда
пошлют, туда и
идет.
— И того не стану, да и
тебе не дам! Здесь,
слава богу, не Александрова слобода!
— Атаман! — заговорила в один голос вольница, — не оставляй нас! Куда мы
пойдем без
тебя!
—
Идем с
тобой, коли атаман
идет!
— А
ты, — сказал Серебряный, — ни за что не
пойдешь со мной?
— Прости, атаман, — сказал он, — жаль мне
тебя, жаль, что
идешь на Волгу; не таким бы
тебе делом заниматься.
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что
ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь...
— Что с ним будешь делать! — сказал Перстень, пожимая плечами. — Видно, уж не отвязаться от него, так и быть,
иди со мной, дурень, только после не пеняй на меня, коли
тебя повесят!
— Да, вишь
ты, — сказал он, придавая лицу своему доверчивое выражение, — говорит Басманов, что царь разлюбил его, что
тебя, мол, больше любит и что
тебе, да Годунову Борису Федорычу, да Малюте Скурлатову только и
идет от него ласка.
— Эх, конь! — говорил он, топая ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог не
послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы было в ту пору этому седоку, как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь
ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь
ты, дурень, который конь
тебе боле по сердцу?
— С чем же
ты пойдешь? — спросил боярин.
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь.
Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать
тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на
тебя ничего, а грехи-то у меня с
тобою одни! Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! А
ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
— Пробори меня, царь Саул! — говорил он, отбирая в сторону висевшие на груди его кресты, — пробори сюда, в самое сердце! Чем я хуже тех праведных?
Пошли и меня в царствие небесное! Аль завидно
тебе, что не будешь с нами, царь Саул, царь Ирод, царь кромешный?
— Ведомо, — отвечал Серебряный и нахмурился. — Я
шел сюда и думал, что опричнине конец, а у вас дела хуже прежнего. Да простит бог государю! А
тебе грех, Борис Федорыч, что
ты только молчишь да глядишь на все это!
— А до того, — ответил Годунов, не желая сразу настаивать на мысли, которую хотел заронить в Серебряном, — до того, коли царь
тебя помилует,
ты можешь снова на татар
идти; за этими дело не станет!
— Да постой, не туда
ты идешь, князь, — прибавил Годунов, видя, что Серебряный направляется к красным сеням, и, взяв его за руку, он проводил его на заднее крыльцо.
— Так, бабуся, так! — сказал он. — От них-то все зло и
пошло на Руси! Они-то и боярина оговорили! Не верь им, государь, не верь им! Песьи у них морды на сбруе, песий и брех на языке! Господин мой верно служил
тебе, а это Вяземский с Хомяком наговорили на него. Вот и бабуся правду сказала, что таких сыроядцов и не видано на Руси!
— Я дело другое, князь. Я знаю, что делаю. Я царю не перечу; он меня сам не захочет вписать; так уж я поставил себя. А
ты, когда поступил бы на место Вяземского да сделался бы оружничим царским, то был бы в приближении у Ивана Васильевича,
ты бы этим всей земле послужил. Мы бы с
тобой стали
идти заодно и опричнину, пожалуй, подсекли бы!