Неточные совпадения
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни,
чтобы не мешать матросам, то и дело проносящим тяжелые вещи, и посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все более и более становился доволен, что идет в море, и уж мечтал о том, как он сам будет капитаном
такого же красавца-корвета.
Что же касается до того,
чтобы не тронуть матроса, то, несмотря на одобрение этого распоряжения в принципе многими, особенно, фельдшером и писарем, большинство нашло, что, безусловно, исполнить
такое приказание решительно невозможно и что — как-никак, а учить иной раз матроса надо, но, конечно, с опаской, не на глазах у начальства, а в тайности, причем, по выражению боцмана Никифорова, бить следовало не зря, а с «рассудком»,
чтобы не «оказывало» знаков и не вышло каких-нибудь кляуз.
Машина была застопорена. Винт поднят из воды,
чтобы не мешать ходу, и укреплен в
так называемом винтовом колодце.
— Курс такой-то… Последний ход 8 узлов… Паруса такие-то… Огни в исправности… Спокойной вахты! Дождь, слава богу, перестал, Василий Васильевич!.. — весело говорит закутанная в дождевик поверх пальто высокая плотная фигура лейтенанта в нахлобученной на голове зюйдвестке [
Так называются непромокаемые шляпы моряков.] и быстро спускается вниз,
чтобы поскорее раздеться и броситься в койку под теплое одеяло, а там пусть наверху воет ветер.
Убедившись, наконец, после двух-трех появлений с целью «проветриться» среди ночи, что у молодого мичмана все исправно, что паруса стоят хорошо, что реи правильно обрасоплены [Обрасопить — повернуть реи
так,
чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно ветра.] и, главное, что ветер не свежеет, старший офицер часу во втором решился идти спать.
— Так-то оно
так, ваше благородие, а все-таки, если не здря, а за дело, никак без эстого невозможно. Я вот, барин, пятнадцать лет во флоте околачиваюсь, всего навидался, но
чтобы без боя — не видал… И никак без него невозможно! — тоном, полным глубокого убеждения, повторил старый матрос.
Володя слушал в волнении, полный негодования. Он не мог себе и представить,
чтобы могли быть
такие ужасные вещи.
— То-то оно и есть! — подтвердил Митрич и после минуты молчания прибавил, обращаясь ко всем: — давечь, в ночь, как рифы брали, боцман хотел было искровянить одного матроса… Уже раз звезданул… А около ардимарин случись… Не моги, говорит, Федотов, забижать матроса, потому, говорит,
такой приказ капитанский вышел,
чтобы рукам воли не давать.
Через пять минут «Коршун» уже повернул на другой галс [Повернуть на другой галс — значит сделать поворот, то есть, относительно ветра поставить судно в
такое положение,
чтобы ветер дул в его правую сторону, когда до поворота он дул в левую, и обратно.] и несся к тому месту, где погибало судно.
— Они по-нашему, братцы, не привычны, — авторитетно говорит фор-марсовый Ковшиков, рыжий, с веснушками, молодой парень, с добродушно-плутоватыми смеющимися глазами и забубенным видом лихача и забулдыги-матроса. — Я пил с ими, когда ходил на «Ласточке» в заграницу… Нальет это он в рюмочку рому или там абсини [Абсент.] —
такая у них есть водка — и отцеживает вроде быдто курица, а
чтобы сразу — не согласны! Да и больше все виноградное вино пьют.
Нет, нет! Как ни дороги близкие, а все-таки вперед, вперед по морям за новыми впечатлениями,
чтобы сделаться и хорошим моряком и образованным человеком, подобно капитану!
К вечеру корвет был совсем готов к уходу. Стоячий такелаж был давно вытянут, цистерны налиты свежей водой,
чтобы по возможности избежать питья океанской опресненной воды,
так как эта вода безвкусна; угольные ящики полны; живности и птицы было взято столько, сколько можно было взять, не загромождая слишком верхней палубы, и все расчеты с берегом покончены.
— А то как же? И мне попадало, как другим… Бывало, на секунд, на другой запоздают матросы закрепить марсель,
так он всех марсовых на бак, а там уж известно — линьками бьют, и без жалости, можно сказать, наказывали… Я марсовым был. Лют был капитан, а все же и над им правда верх взяла. Без эстого нельзя,
чтобы правда не забрала силы… а то вовсе бы житья людям не было, я
так полагаю…
К этому надо прибавить, что воистину затейливые и неожиданные словечки ругательного характера не имели ни малейшего признака раздражения или гнева, а
так лились себе из уст Федотова с той же непосредственностью, с какой птица поет, и словно бы для того только,
чтобы напомнить и здесь, под голубым небом тропиков, что и он и все корветские находятся на оторванном, плавучем уголке далекой родины.
—
Так, пожалуйста,
чтобы оно было не более четверти часа, много двадцати минут, а то люди утомятся. День будет жаркий.
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что
такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и идет с секстаном наверх брать высоты солнца,
чтобы определить долготу места.
Нужно ли распространяться о благотворном значении всех этих занятий, вызванных инициативой благороднейшего и образованного капитана? Можно только пожалеть, что чтения эти были единичным явлением, и пожелать,
чтобы было побольше
таких капитанов, заботящихся о просвещении матросов.
— По счастию, оно далеко… Вызовите всех наверх, — обратился капитан к вахтенному офицеру, — убирать паруса и спускать брам-стеньги и стеньги, ставить штормовые паруса и лечь на левый галс [На левый галс, то есть
таким образом,
чтобы ветер дул в правую сторону корабля. Этим способом можно уйти от центра урагана.].
— Что не мешает ему быть неприятным… Когда-нибудь да это изменится… Не
так ли, Федор Васильевич? Этот контраст между тем, что там, в нижнем городе, и здесь, наверху, слишком уж резок и должен сгладиться… Иначе к чему же цивилизация? Неужели только затем,
чтобы горсть людей теснила миллионы беззащитных по своему невежеству?.. Ведь это несправедливо…
Наконец он торопливо разделся, задул свечку, быстро юркнул в кровать, осторожно раздвинув полог, тщательно затянул отверстие,
чтобы не проникли москиты, и сладко потянулся на широкой мягкой постели с безукоризненно чистым бельем, ощущая давно не испытанное наслаждение спать на берегу в
такой роскошной кровати, не думая о вахте.
Прохладная вода в большой мраморной ванне и затем душ освежили Володю, но ненадолго. Довольно было одеться и пройти несколько шагов до веранды,
чтобы облиться потом. Солнце, палящее солнце, повисшее каким-то огненным шаром с безоблачного, голубого неба,
так и накаливало. Чувствовалась какая-то истома… Хотелось освободиться от одежд…
— А я, вашескобродие, на отчаянность пошел. Думаю: пропаду или доберусь до своих и явлюсь на корвет,
чтобы не было подозрения, что я нарушил присягу и бежал… Увидал я, значит, раз, что близко судно идет, близко
так, я перекрестился да незаметно и бултых в море… На судне, значит, увидали и подняли из воды. На счастье оно шло сюда, и сегодня, как мы пришли, отвезли меня на корвет… Извольте допросить французов.
«Маменькиных сынков» и «белоручек», спустя рукава относящихся к службе и надеющихся на связи,
чтобы сделать карьеру, Степан Ильич терпеть не мог и называл почему-то
таких молодых людей «мамзелями», считая эту кличку чем-то весьма унизительным.
Мистер Кенеди надеялся, что Ирландия освободится из-под английского ига, а Володя верил горячей верой семнадцатилетнего юнца, что всем обездоленным на свете будет лучше. После
такого решения они расходились по каютам,
чтобы лечь спать.
— Всех наверх в дрейф [Лечь в дрейф — расположить паруса
таким образом,
чтобы от действия ветра на одни из них судно шло вперед, а от действия его на другие — пятилось назад. Во время лежания в дрейфе судно попеременно то подвигается вперед, то назад, а следовательно остается почти на одном и том же месте.] ложиться! Топселя [Особый вид парусов.] долой! Фок и грот на гитовы [Гитовы — снасти, которыми убираются паруса;]! Баркас к спуску!
— А понял я в тех смыслах, что вовсе без всякого предела телесно обескураживать человека по новому закон-положению нельзя, хотя бы даже самого штафного матроса. Положен, значит, предел,
чтобы никого не доводить до отчаянности души, — говорил Копчиков, видимо сам упиваясь цветами своего красноречия. — Получи законную препорцию и уходи. Мол, мерсите вам: больше препорции нет по закон-положению. Но самая главная, можно сказать, загвоздка нынче, что ежели ты что-нибудь свиноватил,
так сейчас будут судом судить.
— Надо, господа, быть очень хорошим человеком,
чтобы поступить
так, как поступил Корнев. Очень немногие способны на это! — заключил капитан.
И он, братец ты мой, хоть и помазанник божий, а после трудов и ему в охоту погулять, — возразил Федотов, очевидно допускавший,
чтобы и король напивался до
такого же бесчувствия, как, случалось, напивался и он сам, боцман «Коршуна».
Глядя на «Коршун», можно было подумать, что он давно стоит на рейде, —
так скоро на нем убрались. И все на нем — и офицеры, и матросы — чувствуя, что «Коршун» не осрамился и стал на якорь превосходно, как-то весело и удовлетворенно глядели. Даже доктор проговорил, обращаясь к Андрею Николаевичу, когда тот, четверть часа спустя, вбежал в кают-компанию,
чтобы наскоро выкурить папироску...
— Вот кричал он вам на катер,
чтобы вы риф взяли,
так я вам скажу! Точно быка резали! — смеялся Лопатин.
Когда Володя от адмирала пошел к капитану,
чтобы сообщить о своей командировке, капитан поздравил его с
таким поручением.
Ашанина подмывало потешиться над этим патером,
чтобы отучить его впредь от
таких попыток спасти его грешную душу. И потому он
таким же тоном, тихим и таинственным, каким говорил иезуит, скрывая возмущенное чувство, ответил, что он до сих пор не думал об этом.
Хотя Ашанину казалось не особенно приятным это предложение принять участие в войне, да еще в чужой, и испытать,
так сказать, в чужом пиру похмелье, тем не менее, он, по ложному самолюбию, боясь,
чтобы его не заподозрили в трусости, поспешил ответить, что он будет очень рад.
«Читает… Значит, не
так уже скучно, как говорил Лопатин!» — радостно заключал Ашанин и снова спускался вниз,
чтобы минут через десять снова подняться наверх. Нечего и прибавлять, что он отказался ехать на берег кататься верхом, ожидая нетерпеливо приговора человека, которого он особенно уважал и ценил.
И, зная это, все понимали, что все-таки нужно было идти полным ходом,
чтобы выручать товарища в беде, и вполне сочувствовали отважному решению капитана.
—
Так передайте на вахту,
чтобы меня разбудили в четыре! — приказал Ашанину капитан. — И, разумеется, разбудите меня и раньше, если что-нибудь случится…
— Признаться, и я изумлен! — проговорил старший офицер. — Положим, командир клипера вел себя во время крушения молодцом, но все-таки я не слыхал,
чтобы капитанов, имевших несчастье разбить суда, представляли к наградам…
— И Корнев, наверно, отдал бы под суд или, по меньшей мере, отрешил меня от командования, если бы я поступил по правилам, а не
так, как велит совесть… Вот почему он благодарил меня вместо того,
чтобы отдать под суд! Сам он тоже не по правилам спешил к Сахалину и тоже в густой туман бежал полным ходом…
Так позвольте, господа, предложить тост за тех моряков и за тех людей, которые исполняют свой долг не за страх, а за совесть! — заключил капитан, поднимая бокал шампанского.
— А вот наш будущий мичман
так не желает в Россию и собирается просить адмирала,
чтобы он его оставил еще на три года в плавании.
Не найдя никаких погрешностей, заметить которые мог бы только
такой дока старший офицер, каким был Андрей Николаевич, он отдал бинокль Лопатину и торопливо сбежал с мостика,
чтобы носиться по всему корвету и приглядывать, как во время обычной утренней чистки моют, убирают и скоблят его любимый «Коршун».
Матросы
так и рвались,
чтобы отметить «Коршуну» за его недавнее первенство, вызвавшее адмиральский гнев. Капитан то и дело взглядывал на «Коршун» ни жив ни мертв. У старшего офицера на лице стояло
такое напряженное выражение нетерпения и вместе с тем страдания, что, казалось, он тут же на мостике растянется от отчаяния, если «Витязь» опоздает. И он командует громко, отрывисто и властно.
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и адмирал заботливо просил,
чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому выслать двадцать пар мичманских эполет,
чтобы поздравить ими молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит молодым людям, которым
так от него доставалось.
Но однажды, когда Ашанин вошел в капитанскую каюту,
чтобы возвратить книгу и взять другую из библиотеки капитана, он застал Василия Федоровича с
таким грустным, страдальческим выражением лица, что подумал, не болен ли капитан.
— То-то и есть!
Так как же вы хотите,
чтобы я вам ответил, как, с позволения сказать, какой-нибудь оболтус, для вашего утешения: придем, мол, в Кронштадт в такой-то день, в таком-то часу-с?.. Еще если бы у вас сильная машина была да вы могли бы брать запас угля на большие переходы, ну тогда еще можно было бы примерно рассчитать-с, а ведь мы не под парами главным образом ходим, а под парусами-с.