Они быстро прошли в кают-компанию,
поднялись на палубу, и оба, облокотившись о борт и прижавшись друг к другу, не находя слов, безмолвно смотрели на свинцовую, слегка рябившую воду затихшего рейда.
Спустили на воду катер, и через десять минут дружной гребли по тихому, будто замершему океану, переливающемуся зыбью, несколько офицеров в сопровождении мистера Кенеди
поднимались на палубу «Петрели», имея для дамы в виде гостинца несколько ананасов, бананов и апельсинов, сохранившихся с островов Зеленого мыса.
— Бросились в воду, ваше благородие, и поплыли… Теперь их, подлецов, и не видать!.. Ну, ж, и народец! — ворчал унтер-офицер,
поднимаясь на палубу.
Неточные совпадения
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [
на военных кораблях
поднимается во время стоянки
на якоре]. — Ред.], все — и офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился
на шканцах [Шканцы — часть
палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший офицер и только что вышедший из своей каюты капитан стояли
на мостике, а остальные офицеры выстроились
на шканцах.
Слегка балансируя по
палубе корвета, который довольно плавно
поднимался и опускался
на относительно спокойной качке, Ашанин торопливо, в несколько возбужденном состоянии юного моряка, идущего
на свою первую серьезную вахту, шел
на бак сменять подвахтенного гардемарина.
— Не бойся, голубчик. Ничего опасного нет! — произнес Володя, сам полный жгучего страха, и,
поднявшись по трапу, отдернул люк и очутился
на палубе.
На палубе появился крепкий и здоровый англичанин, с красным лицом, опушенным рыжими баками, с бритыми губами, в непромокаемом плаще, в высоких сапогах и с зюйд-весткой
на голове. Не спеша
поднялся он
на мостик и, слегка поклонившись, стал у компаса в позе настоящего «морского волка».
На минуту «Коршун» замедляет ход, и, быстро
поднявшись по веревочному трапу,
на палубу выскакивает высокий, худой калифорниец с нервным, загорелым лицом, опушенным густой черной бородой.
В восемь часов вечера Ашанин вступил
на вахту, сменив Лопатина. В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не было видно, и огоньки подвешенных
на палубе фонарей еле мигали тусклым светом. Ашанин проверил часовых
на баке, осмотрел отличительные огни и,
поднявшись на мостик, чутко прислушивался в те промежутки, когда не звонил колокол и не гудел свисток.
Когда Грэй
поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Когда пароход остановился против красивого города, среди реки, тесно загроможденной судами, ощетинившейся сотнями острых мачт, к борту его подплыла большая лодка со множеством людей, подцепилась багром к спущенному трапу, и один за другим люди из лодки стали
подниматься на палубу. Впереди всех быстро шел небольшой сухонький старичок, в черном длинном одеянии, с рыжей, как золото, бородкой, с птичьим носом и зелеными глазками.
Я слышал шаги многих людей на палубе, но тихо лежал в каюте и встал только когда пароход отошел от белградской пристани. Я
поднялся на палубу. Восход был чудный. Я любовался удалявшимся от меня Белградом, зеленевшими садами.
Поднявшись на палубу, он отыскал немного провизии — сухарей, вяленой свинины и подошел к борту. Шлюпка, качаясь, стукала кормой в шхуну; Аян спустился, но вдруг, еще не коснувшись ногами дна лодки, вспомнил что-то, торопливо вылез обратно и прошел в крюйс-камеру, где лежали бочонки с порохом.
Неточные совпадения
Меж тем
на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй
поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей
на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя
на палубе,
поднимается ли вода, или опускается самое дно моря? Вращением воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая
на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять
на середину бухты.
Палуба медленно-медленно
поднималась передним концом кверху, останавливалась
на секунду в колеблющемся равновесии и вдруг, дрогнув, начинала опускаться вниз все быстрее и быстрее, и вот, точно шлепнувшись о воду, шла опять вверх.
Блоки визжали и скрипели, гремели цепи, напрягаясь под тяжестью, вдруг повисшей
на них, рабочие, упершись грудями в ручки ворота, рычали, тяжело топали по
палубе. Между барж с шумом плескались волны, как бы не желая уступать людям свою добычу. Всюду вокруг Фомы натягивались и дрожали напряженно цепи и канаты, они куда-то ползли по
палубе мимо его ног, как огромные серые черви,
поднимались вверх, звено за звеном, с лязгом падали оттуда, а оглушительный рев рабочих покрывал собой все звуки.
Его жест смутил Фому, он
поднялся из-за стола и, отойдя к перилам, стал смотреть
на палубу баржи, покрытую бойко работавшей толпой людей. Шум опьянял его, и то смутное, что бродило в его душе, определилось в могучее желание самому работать, иметь сказочную силу, огромные плечи и сразу положить
на них сотню мешков ржи, чтоб все удивились ему…