Неточные совпадения
Десять орудий, по пяти
на каждом
борту, большое бомбическое орудие
на носу и две медные пушки
на корме представляли боевую силу корвета.
Смолили ванты [Ванты — веревочная лестница, идущая от
бортов к марсам и от марсов выше, до верхушки мачты.], разбирали бухты [Бухта — длинный конец веревки, сложенной в несколько рядов.] веревок, а двое маляров, подвешенные
на беседках [Беседка — маленькая скамеечка вроде тех,
на которых красят стены городских домов.], красили толстую горластую дымовую трубу.
Через двадцать минут пароход пристал к
борту корвета. Положена была сходня, и несколько десятков лиц сошли
на палубу. Вызванный для встречи двух приехавших адмиралов караул отдавал им честь, и их встретили капитан и вахтенный офицер.
Они быстро прошли в кают-компанию, поднялись
на палубу, и оба, облокотившись о
борт и прижавшись друг к другу, не находя слов, безмолвно смотрели
на свинцовую, слегка рябившую воду затихшего рейда.
И Володя шагал по правой стороне, полный горделивого сознания, что и он в некотором роде страж безопасности «Коршуна». Он добросовестно и слишком часто подходил к закутанным фигурам часовых, сидевших
на носу и продуваемых ветром, чтобы увериться, что они не спят, перегибался через
борт и смотрел, хорошо ли горят огни, всматривался
на марсель и кливера — не полощут ли.
Пробило шесть склянок. Еще оставалось две. Володя ужасно устал ходить и прислонился к
борту. Но только что он выбрал удобное положение, как почувствовал, что вот-вот и он сейчас заснет. Дрема так и звала его в свои объятия. У
борта за ветром так было хорошо… ветер не продувал… И он уже невольно стал клевать носом и уж, кажется, минуту-другую был в полусознательном состоянии, как вдруг мысль, что он
на вахте и заснул, заставила его вздрогнуть и поскорее уйти от предательского
борта.
Море черно. Черно и кругом
на горизонте. Черно и
на небе, покрытом облаками. А корвет, покачиваясь и поклевывая носом, бежит себе, рассекая эту непроглядную тьму, подгоняемый ровным свежим ветром, узлов по восьми.
На корвете тишина. Только слышатся свист и подвывание ветра в снастях да тихий гул моря и всплески его о
борта корвета.
Иногда при сильном размахе корвет черпает
бортом, и тогда верхушки волн яростно вскидываются
на палубу и выливаются
на другой стороне
борта через шпигаты [Шпигаты — отверстия в
бортах корабля для стока воды и для снастей.].
С такой же яростью нападали
на маленький «Коршун» и волны, и только бешено разбивались о его бока, перекатывались через бак и иногда, если рулевые плошали, вливались верхушками через подветренный
борт. Все их торжество ограничивалось лишь тем, что они обдавали своими алмазными брызгами вахтенных матросов, стоявших у своих снастей
на палубе.
Лейтенант Поленов, который должен был ехать
на баркасе, получив от капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным садиться
на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся у
борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и воду давать понемногу.
С корвета отпустили веревку,
на которой держался баркас, и он, словно мячик, запрыгал
на волнах, удаляясь от
борта.
Несмотря
на довольно свежий ветер и порядочное волнение, эти маленькие одномачтовые, пузатые лоцманские боты необыкновенно легко перепрыгивали с волны
на волну и, накренившись, почти чертя
бортами воду, под всеми своими парусами и не взявши рифов, взапуски летели, словно белокрылые чайки.
— Туда же… лезет! Оскорбил, говорит, матроса. Вы-то, господа, не забиждайте матроса, а свой брат, небось, не забидит. Может, и крепостных имеет, живет в холе и трудов настоящих не знает, а учит. Ты поживи-ка
на свете, послужи-ка как следовает, тогда посмотрим, как-то ты сам не вдаришь никого… Так, зря мелет! — закончил боцман и плюнул за
борт.
Разнообразная птица: гуси, индюки, утки и куры, рассаженные по клеткам, тоже давали о себе знать гоготаньем, кудахтаньем и петушиным криком… по
бортам были развешаны стручья перца, разная зелень, длинные связки недозрелых бананов и апельсинов
на ветках.
Боровшийся всю первую склянку своей вахты с великим искушением притулиться к
борту и вздремнуть, Володя, оживившийся и внезапно возбужденный, глядел
на восток.
Он ощущал потребность юной, отзывчивой души немедленно поделиться своими ощущениями смутного восторга и оттого, что восход так хорош, и оттого, что ему самому так полно чувствуется и хочется весь мир обнять, и он подошел к своему приятелю — Бастрюкову, который, выкурив трубочку, стоял у
борта, посматривая
на океан, и проговорил...
Выровненные
на диво, эти койки выглядывали из своих неглубоких гнезд, образуя красивую белую кайму вокруг
бортов корвета и представляя собой естественную защиту от неприятельских пуль во время боя.
Ползая
на четвереньках, они терли ее песком и камнем, потом обильно поливали водой из брандспойта и из парусинных ведер, которые то и дело опускали за
борт на длинных концах.
Срывая и крутя перед собой гребешки волн, рассыпающихся водяной пылью, шквал с грозным гулом напал
на корвет, окутав его со всех сторон мглой. Страшный тропический ливень стучит
на палубе и
на стекле люков. Яростно шумит он в рангоуте и во вздувшихся снастях, кладет корвет набок, так что подветренный
борт почти чертит воду и мчит его с захватывающей дух быстротой несколько секунд. Кругом одна белеющая, кипящая пена.
Вся палуба полна теперь голыми телами,
на которые льются струи воды из двух брандспойтов, шланги которых опущены за
борт. Раздается смех и фырканье. Каждый старается попасть под струю теплой (23—24°С) океанской воды.
Не прошло и получаса, как с ревом, наводящим ужас, ураган напал
на корвет, срывая верхушки волн и покрывая все видимое пространство вокруг седой водяной пылью. Громады волн с бешенством били корвет, вкатываясь с наветренного
борта и заливая бак. Стало совсем темно. Лил страшный ливень, сверкала ослепительная молния, и, не переставая, грохотал гром. И вой урагана, и рев моря, и грохот — все это сливалось в каком-то леденящем кровь концерте.
Грот-мачта вдруг закачалась и, едва только успели отбежать люди, повалилась
на подветренный
борт, обрывая в своем падении ванты и такелаж и валя корвет еще более набок… Волны, громадные волны, были совсем близко и, казалось, готовы были залить корвет.
Доктор перекидывался словами с Ашаниным. Желая попробовать температуру воды, он опустил руку за
борт, как вдруг малаец, сидевший у мачты, что-то заговорил
на своем гортанном языке и, показывая
на руку, серьезно и внушительно покачал головой.
Наконец, все готово. Уголь нагружен малайскими рабочими, которым, казалось, было нипочем таскать
на палящем зное корзины, полные угля, с большой шаланды (барка), стоящей у
борта корвета,
на палубу и укладывать его в угольные ящики.
Он переодевался в своей каюте в штатское платье, чтоб ехать
на берег, и положил
на маленький столик, бывший под иллюминатором, свои часы, как вдруг увидал в каюте тонкое удилище и
на нем лесу с привязанными крючками. Крючки скользнули по столу и захватили часы с цепочкой, но Ашанин вовремя схватил тонкую и гибкую бамбуковую жердь и таким образом спас свое достояние. Заглянув в иллюминатор, он увидал маленькую лодчонку, быстро удалявшуюся от
борта и скоро скрывшуюся среди тесно стоявших джонок.
Ашанин сообщил об этом
на вахту, и тогда старший офицер приказал прогнать все шампуньки от
борта.
Но ни ругань, ни угрожающие пантомимы боцманов и унтер-офицеров не действовали. Китайцы смеялись и, отъехавши
на несколько сажен от
борта, останавливались и, если не видали освирепевших от своего бессилия боцманов, снова приставали к
борту.
Шлюпка пристала к
борту. Фалрепные с фонарями освещали трап. Тогда Володя при свете фонарей еще раз взглянул
на гребцов-китайцев. Действительно — лица, не обещающие ничего доброго.
Однако подлецы приближались к
борту, не обращая внимания
на наши выстрелы…
Матросы работали, как бешеные, понимая, как дорога каждая секунда, и не прошло со времени падения человека за
борт пяти-шести минут, как «Коршун» почти неподвижно покачивался
на океанской зыби, и баркас, вполне снаряженный, полный гребцов, с мичманом Лопатиным
на руле, спускался
на шлюпочных талях
на воду.
— Держите
на SSW! — крикнул с
борта Лопатину Степан Ильич.
Двойка уже с четверть часа как дожидалась у
борта, и доктор с Володей, наконец, уехали
на берег.
Как только что шлюпки отвалили от
борта и понеслись по рейду, Кошкин и Быков взяли по одному рифу у парусов, но Ашанин находил, что рифы еще рано брать, и понесся
на своем катере впереди всех.
Какое-то жуткое и вместе с тем приятное чувство охватило Володю, когда катер, накренившись, почти чертя
бортом воду, летел по рейду под парусами, до места вытянутыми, хорошо вздувшимися, послушный воле Ашанина, который сидел
на наветренном
борте,
на руле.
Еще минута-другая… и катер, совсем лежавший
на боку и чертя
бортом воду, пронесся под кормой.
Через пять минут катер был у
борта, и Володя выскочил
на палубу, несколько сконфуженный и недоумевающий, зачем его потребовали: кажется, шкоты были вытянуты до места, повороты правильны, и концов за шлюпкой не болталось.
Огромная, крытая ковром столовая с длинными столами и с диванами по
бортам, помещавшаяся в кормовой рубке, изящный салон, где стояло пианино, библиотека, курительная, светлые, поместительные пассажирские каюты с ослепительно чистым постельным бельем, ванны и души, расторопная и внимательная прислуга, обильные и вкусные завтраки и обеды с хорошим вином и ледяной водой, лонгшезы и столики наверху, над рубкой, прикрытой от палящих лучей солнца тентом, где пассажиры, спасаясь от жары в каютах, проводили большую часть времени, — все это делало путешествие
на море более или менее приятным, по крайней мере для людей, не страдающих морской болезнью при малейшей качке.
И матросы сильнее наваливались
на вымбовки [Вымбовки — толстые и довольно длинные палки, вставляемые в голову шпиля.], упираясь
на них грудью, и якорная цепь с тихим лязгом выбиралась через клюз [Клюз — сквозное отверстие в
борту для якорных цепей.].
— Прозевал прибавку парусов у адмирала и теперь зря суетится. Эх, моряк с Невского проспекта! — с сердцем проговорил вполголоса Степан Ильич и, прислонясь к
борту, жадно впился глазами в бинокль, направленный
на «Витязь».
Через несколько минут баркас пристал к левому
борту «Витязя», и Ашанин, несколько смущенный и взволнованный, ступил
на палубу «Витязя», встреченный вахтенным офицером.
Вышел наверх и Ашанин. Чувствуя себя пассажиром, он приютился в сторонке, к
борту у шканцев, чтобы не мешать авралу, и посматривал то
на адмирала, стоявшего, расставив фертом ноги,
на полуюте, то
на свой «Коршун». И Ашанин, уже давно проникшийся особенной знакомой морякам любовью к своему судну, горячо желал, чтобы «Коршун» снялся с дрейфа скорее «Витязя».