Неточные совпадения
— Конечно, — сказал Передонов, — я на всякой могу, на
какой захочу.
Не одна мне Варвара.
— Ну, что ж княгиня! — сказал Рутилов. — Тебе с ней
не котят крестить. Пусть бы она тебе место сначала дала, — окрутиться успеешь. А то
как же так, зря, ничего
не видя!
— Да уж на этот счет ты
не беспокойся, — горячо говорил Рутилов. — Они и теперь барышни пухленькие, а если
не совсем вошли в объем, так это только до поры до времени. Выйдут замуж, и они раздобреют,
как старшая. Лариса-то у нас, сам знаешь,
какая кулебяка стала.
— Боишься скандала, так ты вот что сделай, — с хитрою улыбкою сказал Рутилов: — сегодня же венчайся,
не то завтра: домой явишься с молодой женой, и вся недолга. Правда, хочешь, я это сварганю, завтра же вечером? С
какою хочешь?
Засмеялась и Марта. Передонов смотрел равнодушно: он
не принимал никакого участия в чужих делах, —
не любил людей,
не думал о них иначе,
как только в связи со своими выгодами и удовольствиями. Вершина самодовольно улыбнулась и сказала...
Марта смеялась тоненьким, радостным смехом,
как смеются благонравные дети. Вершина рассказала все быстро и однообразно, словно высыпала, —
как она всегда говорила, — и разом замолчала, сидела и улыбалась краем рта, и оттого все ее смуглое и сухое лицо пошло в складки, и черноватые от курева зубы слегка приоткрылись. Передонов подумал и вдруг захохотал. Он всегда
не сразу отзывался на то, что казалось ему смешным, — медленны и тупы были его восприятия.
Он
не знал, о чем говорить с Мартою. Она была ему нелюбопытна,
как все предметы, с которыми
не были кем-то установлены для него приятные Или неприятные отношения.
Владя побежал, и слышно было,
как песок шуршит под его ногами. Вершина осторожно и быстро посмотрела в бок на Передонова сквозь непрерывно испускаемый ею дым. Передонов сидел молча, глядел прямо перед собою затуманенным взором и жевал карамельку. Ему было приятно, что те ушли, — а то, пожалуй, опять бы засмеялись. Хотя он и узнал наверное, что смеялись
не над ним, но в нем осталась досада, — так после прикосновения жгучей крапивы долго остается и возрастает боль, хотя уже крапива и далече.
— Скажите, пожалуйста, — с нескрываемою насмешкою в голосе сказала она, — а на вид она гораздо старше вас. Конечно, это
не мое дело, а только со стороны жалко, что такой хороший молодой человек должен жить
не так,
как бы он заслуживал по своей красоте и душевным качествам.
Передонов самодовольно оглядывал себя. Но
не было улыбки на его румяном лице, и казалось, что он обижен тем, что
не все его понимают,
как Вершина. А Вершина продолжала...
— Слушай, Ардальон Борисыч, что я тебе хотел сказать, — заговорил Володин. — Всю дорогу думал,
как бы
не забыть, и чуть
не забыл.
— Может быть, — сказал он, — вы, Ардальон Борисыч, знаете все вкусные кушанья, которые делают у вас на родине, но
как же вы можете знать все вкусные кушанья, которые делаются у меня на родине, если вы никогда на моей родине
не были?
—
Как вам угодно, Ардальон Борисыч, — пожимая плечами, сказал Володин, — а только я вам хотел угодить, а если вы
не хотите, то
как хотите.
— Позвольте, Ардальон Борисыч, — горячо заговорил Володин, — вы слышали, да, может быть,
не дослышали. Я вам расскажу,
как все это дело было.
Шутки Преполовенской дали новый оборот медленным мыслям Передонова; да и ерлы крепко засели в его голове. С чего это Володин выдумал такое кушанье? Передонов
не любил размышлять. В первую минуту он всегда верил тому, что ему скажут. Так поверил он и влюбленности Володина в Варвару. Он думал: вот окрутят с Варварой, а там,
как поедут на инспекторское место, отравят его в дороге ерлами и подменят Володиным: его похоронят
как Володина, а Володин будет инспектором. Ловко придумали!
— Сестра! — кричала она, — знаем мы,
какая ты есть сестра. А отчего к тебе директорша
не ходит? а? что?
—
Как ты можешь мне указывать! Я в своем дому, что хочу, то и делаю. Захочу — и сейчас вас выгоню вон, и чтобы духу вашего
не пахло. Но только я к вам милостива. Живите, ничего, только чтоб
не фордыбачить.
Хозяйка
не слушала, подступала к оторопелой Варваре и размахивала кулаками у ее лица. Передонов держался позади Варвары. Он бы и убежал, да любопытно было посмотреть,
как хозяйка и Варвара подерутся.
— Ведь вы знаете,
какой он дурак, — что говорит сам
не знает.
Известно было, что Передонов отдает предпочтение жирным женщинам, а тощих порицает. Варвару сокрушало, что она тонка и все худеет.
Как бы нагулять побольше жиру? — вот в чем была одна из главнейших ее забот. У всех спрашивала она:
не знаете ли средства? Теперь Преполовенская была уверена, что Варвара по ее указанию будет усердно натираться крапивою, и так сама себя накажет.
Передонов и Ершова обнялись и пустились в пляс по траве кругом груши. Лицо у Передонова попрежнему оставалось тупым и
не выражало ничего. Механически,
как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове. Ершова повизгивала, покрикивала, помахивала руками и вся шаталась.
— Уж
не знаю, право,
как и быть, — жаловалась Варвара, — ершистый такой стал, что просто страх. Поверите ли, голова кругам идет. Женится, а я на улицу ступай.
Не успела она опомниться,
как лежала в одной рубашке на постели.
Софья держала крепко Варварины ноги и повторяла: — Да вы
не ерзайте, — экая ерза
какая!
Ей казалось, что он соглашается: он смотрел так же сумрачно,
как всегда, и
не спорил.
— Ну вот,
не хочешь, чудород! Что ж, ты век бобылем жить станешь? — уверенно возразил Рутилов. — Или в монастырь собираешься? Или еще Варя
не опротивела? Нет, ты подумай только,
какую она рожу скорчит, если ты молодую жену приведешь.
К такой
не знаешь,
как и подступиться.
— Коли у тебя есть пятачок, так
как же ты
не свинья! — крикнул он радостно.
— Чудород, да
как же я-то
не одурманился? — спросил Рутилов.
— Ты средство знаешь, — говорил Передонов. — Ты, может быть, через рот дышал, а в нос
не пускал, или слова такие говорил, а я ничего
не знаю,
как надо против волшебства. Я
не чернокнижник. Пока
не зачурался, все одурманенный стоял.
Вокруг чайного стола сидели гости: Грушина, — она же теперь ежеденничала у Варвары, — Володин, Преполовенская, ее муж, Константин Петрович, высокий человек лет под сорок, матово-бледный, черноволосый и необычайно молчаливый. Варвара принарядилась, — надела белое платье. Пили чай, беседовали. Варвару,
как всегда, беспокоило, что Передонов долго
не возвращался. Володин с веселым блеющим хохотом рассказал, что Передонов пошел куда-то с Рутиловым. Это увеличило Варварино беспокойство.
— Я и сам могу, Марья Осиповна, а только
как мы в компании приятно время проводим, то отчего же
не поддержать чужую шутку! А если это вам
не нравится, то
как вам будет угодно, —
как вы к нам изволите, так и мы к вам изволим.
— Ой, голубушка, Варвара Дмитриевна, вы так
не говорите, — за это большие неприятности могут быть, коли узнают. Особенно, если учитель. Начальство страсть
как боится, что учителя мальчишек бунтовать научат.
— И зачем она меня родила? И что она тогда думала?
Какая теперь моя жизнь! Она мне
не мать, а только родительница. Потому
как настоящая мать заботится о своем детище, а моя только родила меня и отдала на казенное воспитание с самых малых лет.
—
Не знаю уж,
какого жениха они ждут, — обидчиво сказал Володин, — хоть бы приданое большое было, а то ведь гроши дадут. Это она в тебя, Ардальон Борисыч, втюрилась.
— И следует, ей-богу, следует, — с одушевлением сказал Володин. — Потому
как ежели она в законный брак
не хочет вступать, а между прочим к себе в окно молодых людей пускает, то уж это что ж! Уж это значит — ни стыда, ни совести нет у человека.
— А вы читали «Человек в футляре» Чехова? — спросила она. —
Не правда ли,
как метко?
Володин смотрел на Передонова с уважением. Надежда Васильевна легонько вздохнула и — делать нечего — принялась пустословить и сплетничать,
как умела. Хоть и
не люб ей был такой разговор, но она поддерживала его с ловкостью и веселостью бойкой и выдержанной девицы.
—
Не лягайся, — говорил ему Передонов, — распрыгался,
как баран. Погоди еще, натянут тебе нос.
Передонов все еще
не хотел назначить дня для свадьбы. Опять он требовал, чтобы ему сначала место дали инспекторское. Помня,
как много у него готовых невест, он
не раз,
как и прошлою зимою, грозил Варваре...
Подполковник Николай Вадимович Рубовский, невысокий плотный человек с густыми бровями, веселыми серыми глазами и прихрамывающею походкою, отчего его шпоры неровно и звонко призвякивали, был весьма любезен и за то любим в обществе. Он знал всех людей в городе, все их дела и отношения, любил слушать сплетни, но сам был скромен и молчалив,
как могила, и никому
не делал ненужных неприятностей.
И Вершина высыпала на Владю
не мало укоризненных слов, дымя папироскою и криво улыбаясь,
как она всегда улыбалась, о чем бы ни шла речь.
— Знаем мы,
как вы
не думаете. Только мы вам
не отдадим вашей Польши. Мы вас завоевали. Мы вам сколько благодеяний сделали, да, видно,
как волка ни корми, он все в лес смотрит.
Сообразно с этим Нартанович так и держал себя: был любезен, даже слишком любезен в обращении, никогда притом
не утрачивал шляхетского своего гонора и говорил лишь самое необходимое,
как бы из боязни в лишних разговорах обнаружить что-нибудь лишь ему одному принадлежащее.
Недаром Владя странно ведет себя, совсем
не так,
как ожидал Передонов:
не мечется,
не рыдает,
не кланяется отцу в ноги (ведь все поляки низкопоклонные),
не молит о прощении,
не бросается с своими мольбами к Передонову.
Теперь Владя
не мог уже пошевелиться и лежал, дрожа от ужаса, уверенный, что отец засечет его до полусмерти, так
как прежде, за малые вины, наказывал
не привязывая.
Покончив с этим делом, Нартанович сказал: — Ну, теперь розог наломать, да и стегать лайдака, если то
не будет противно пану видеть,
как твою шкуру стегают.
— Для этого-то
не стоило и привязывать, — сказал он сердито, — это с него,
как с гуся вода.
С ним отец обходился сегодня так,
как будто вчера ничего и
не было.
Рядом с ним стал пришедший попозже инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно было такое выражение,
как будто он хотел объяснить кому-то что-то такое, чего еще и сам никак
не мог понять. Никого так легко нельзя было удивить или испугать,
как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное, и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия, и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.