Неточные совпадения
— Как хотите, — сказала Вершина и
тем же голосом, без остановки и перехода, заговорила о
другом: — Черепнин мне надоедает, — сказала она и засмеялась.
— Наклеила новые обои, да скверно, — рассказывал он. — Не подходит кусок к куску. Вдруг в столовой над дверью совсем
другой узор, вся комната разводами да цветочками, а над дверью полосками да гвоздиками. И цвет совсем не
тот. Мы было не заметили, да Фаластов пришел, смеется. И все смеются.
Ведь она для себя старается, — думал он. — Ей самой будет лучше, когда он будет начальником и будет получать много денег. Значит, не он ей, а она ему должна быть благодарна. Да и во всяком случае с нею ему удобнее, чем с кем бы
то ни было
другим.
И, раз начавши говорить, уже он не мог остановиться и все на разные лады пересказывал одно и
то же, пока его не перебил кто-то, заговорив о
другом. Тогда он опять погрузился в молчание.
— Ну, если по дружбе,
то я рад, я очень рад, — говорил Володин с радостным и глупым смехом, сдавая карты, — ты хороший человек, Ардаша, и я тебя очень даже люблю. А если бы не по дружбе,
то это был бы
другой разговор. А если по дружбе,
то я рад. Я тебе туза сдал за это, — сказал Володин и открыл козыря.
— Что ж мне по Марте скучать! — ответил Володин. — Я ей честь честью сделал предложение, а коли ежели она не хочет,
то что же мне! Я и
другую найду, — разве уж для меня и невест не найдется? Да этого добра везде сколько угодно.
И он входил, невольно подчиняясь ее тихой ворожбе. Может быть, ей скорее Рутиловых удалось бы достичь своей цели, — ведь Передонов одинаково далек был от всех людей, и почему бы ему было не связаться законным браком с Мартою? Но, видно, вязко было
то болото, куда залез Передонов, и никакими чарами не удавалось перебултыхнуть его в
другое.
— Никакой дерзости, а я только правду сказал, что вы в
других тетрадках ошибок по пяти прозевали, а у меня все подчеркнули и поставили два, а у меня лучше было написано, чем у
тех, кому вы три поставили.
И после
того голоса у всех
других людей казались слабыми, жалкими.
Меж
тем Нартанович, не торопясь, привязал сына к скамейке, — руки затянул над головой ремнем, ноги в щиколотках обвел каждую отдельно веревкой и притянул их к скамейке порознь, раздвинув их, одну к одному краю скамьи,
другую — к
другому, и еще веревкой привязал его по пояснице.
Нартанович посмотрел на Передонова своими спокойными синими глазами и сказал: — В
другой раз милости просим, —
то лепше ему будет.
Хор из гимназистов пел хорошо, и потому церковь посещалась первогильдейным купечеством, чиновниками и помещичьими семьями Простого народа бывало не много,
тем более, что обедню здесь служили, сообразно с желанием директора, позже, чем в
других церквах.
И вот Варвара и Грушина пошли в лавочку на самый дальний конец города и купили там пачку конвертов, узких, с цветным подбоем, и цветной бумаги. Выбрали и бумагу и конверты такие, каких не осталось больше в лавке, — предосторожность, придуманная Грушиною для сокрытия подделки. Узкие конверты выбрали для
того, чтобы подделанное письмо легко входило в
другое.
Если так,
то это, действительно,
другой разговор.
— В
другое ведомство, — опять обратился Скучаев к Передонову. — Хотя бы в духовное, например. Если взять духовный сан,
то священник из вас вышел бы серьезный, обстоятельный. Я могу посодействовать. У меня есть преосвященные хорошие знакомые.
—
То другой «Колокол», — сказал Передонов, — Мицкевич тоже издавал «Колокол».
Они, говорит, люди не бедные, заплатили побольше, а
то они, говорит, боятся, что он с
другими мальчиками избалуется.
— Его там, в гимназии, дурным словам учат, а он не хочет сказать кто. Он не должен укрывать. А
то и сам учится гадостям, и
других покрывает.
Передонов выбирал родителей, что попроще: придет, нажалуется на мальчика,
того высекут, — и Передонов доволен. Так нажаловался он прежде всего на Иосифа Крамаренка его отцу, державшему в городе пивной завод, — сказал, что Иосиф шалит в церкви. Отец поверил и наказал сына. Потом
та же участь постигла еще нескольких
других. К
тем, которые, по мнению Передонова, стали бы заступаться за сыновей, он и не ходил: еще пожалуются в округ.
— Не смейся, пострел, — сказала Людмила, взяла его за
другое ухо и продолжала: — сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это — его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для
того, о ком мечтают, и это — его желание, — цветок и золотое солнце над ним. И третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для
того, кто любит, и это — его любовь, — бедный цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, — понимаешь, мой светик?
Он стоит
того, чтобы я наставила ему рога; если он допускает, что
другие исполняют его обязанности,
то пусть
другие имеют и его права.
— Я всегда, — отвечал он, — я в бога верую, не так, как
другие. Может быть, я один в гимназии такой. За
то меня и преследуют. Директор — безбожник.
Когда, поздно ночью, Передонов вернулся и Варвара увидела его разбитые очки, он сказал ей, что они сами лопнули. Она поверила и решила, что виною
тому злой язык у Володина. Поверил в злой язык и сам Передонов. Впрочем, на
другой день Грушина подробно рассказала Варваре о драке в клубе.
Между
тем как Передонов таким образом лишал королей и дам возможности досаждать ему подсматриваниями, надвигалась на него неприятность с
другой стороны.
Между
тем, в стороне два молоденьких полицейских чиновника сели играть в дурачки. Партии разыгрывались у них живо. Выигравший хохотал от радости и показывал
другому длинный нос. Проигравший сердился.
— Если у вас изволят шарики воровать, а вы изволите в это время быть в
другом месте, а шарики брошены,
то вам надо было загодя
другие шарики завести, чтобы нам было чем играть. Мы шли, хотели поиграть, а если шариков нету,
то как же мы можем играть?
Прошла неделя. Хрипачей еще не было. Варвара начала злиться и ругаться. Передонова же повергло это ожидание в нарочито-угнетенное состояние. Глаза у Передонова стали совсем бессмысленными, словно они потухали, и казалось иногда, что это — глаза мертвого человека. Нелепые страхи мучили его. Без всякой видимой причины он начинал вдруг бояться
тех или
других предметов. С чего-то пришла ему в голову и томила несколько дней мысль, что его зарежут; он боялся всего острого и припрятал ножи да вилки.
Случилось, что на
другой день после такого разговора Передонову пришлось в одном классе читать крыловскую басню «Лжец». И несколько дней подряд с
тех пор он боялся ходить через мост, — брал лодку и переезжал, — а мост, пожалуй, еще провалится. Он объяснил Володину...
— Все — предатели. Прикидываются
друзьями, хотят вернее обмануть. А
того и не думают, что я обо всех их знаю такого, что им и в Сибири места мало.
Да, несомненно, она — пиковая или червонная дама. Может быть, она прячется и в
другой колоде или за
другими картами, а какая она — неизвестно. Беда в
том, что Передонов никогда ее не видел. Спросить у Варвары не стоит — соврет.
И
то, и
другое, может быть, желанно ей, но мало.
Разговор тотчас же перешел на
другие предметы: при Хрипаче все, по безмолвному согласию привыкших к хорошему обществу людей, сочли это весьма неловкою
темой для беседы и сделали вид, что разговор неудобен при дамах и что самый предмет ничтожен и маловероятен.
Он был вполне уверен, что все узнает скоро, что все известия доходят сами,
тем или
другим путем, но всегда достаточно своевременно.
Саша, опьяненный новым положением, кокетничал напропалую. Чем больше в маленькую гейшину руку всовывали билетиков,
тем веселее и задорнее блистали из узких прорезов в маске глаза у кокетливой японки. Гейша приседала, поднимала тоненькие пальчики, хихикала задушенным голосом, помахивала веером, похлопывала им по плечу
того или
другого мужчину и потом закрывалась веером, и поминутно распускала свой розовый зонтик. Нехитрые приемы, впрочем, достаточные для обольщения всех, поклоняющихся актрисе Каштановой.
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и
другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала
то правою,
то левою рукою.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у
другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на
другую квартиру.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.