У меня не был, а проезжал мимо не раз. Смотрел я на него из окна в бинокль: сидит в телеге, обернется лицом к усадьбе и вытаращит глаза. Думал я, думал: никогда у нас никакого „духа“ не бывало и вдруг завелся… Кого ни спросишь: что, мол, за дух такой? — никто ничего не знает, только говорят: строгость пошла. Разумеется, затосковал еще пуще.
А ну как и во мне этот „дух“ есть? и меня в преклонных моих летах в плен уведут?
Неточные совпадения
— Почему же «неподлежательно»? — перебил он меня мягко и как бы успокаивая. — По-моему, и «общение»… почему же и к нему не прибегнуть, ежели оно, так сказать… И меньшего брата можно приласкать…
Ну а надоел — не прогневайся! Вообще, я могу вас успокоить, что нынче слов не боятся. Даже сквернословие, доложу вам, — и то не признается вредным, ежели оно выражено в приличной и почтительной форме. Дело не в словах, собственно,
а в тайных намерениях и помышлениях, которые слова за собою скрывают.
— Это я берусь устроить, — сказал он уже совсем снисходительно, — нас, представителей правящих классов общества, так немного в этой глуши, что мы должны дорожить друг другом. Мы будем собираться и проводить вместе время — и тогда сближение совершится само собою.
Ну,
а затем-с… Не знаете ли вы и еще чего-нибудь за собою?
Так что, например, Поляков, Кокорев, Губонин —
ну, я готов держать пари, что Поляков сморкается не в горсть,
а в платок, и притом не в клетчатый бумажный,
а в настоящий батистовый, быть может, даже вспрыснутый духами!
— Нет, нет! не тому вы смеялись,
а совсем другому… Вы думаете, что я наконец проговорился…
ну, так что ж!
Ну обидели! допустим даже, что я сказал это!
Ну и сказал!
Ну и теперь повторяю: обидели!.. что ж дальше? Это мое личное мнение — понимаете! мнение,
а не поступок — и ничего больше! Надеюсь, что мнения… ненаказуемы… черт побери! Разве я протестую? разве я не доказал всей своей жизнью… Вон незнакомец какой-то ко мне в кухню влез,
а я и то ни слова не говорю… живи!
— Устал, — скажет, — инда задохся. Туков много внутри скопилось.
Ну а ты, свояк, что нос повесил?
Но и сон приходит какой-то особенный. Мечтания канувшего дня не прерываются,
а только быстрее и отрывочнее следуют одни за другими. Вот и опять «величие России», вот «Якуб-хан», вот «исторические вопросы»,
а вот и «
ну, уж нынче зима!» Не разберешь, где кончилось бодроствование и где начался сон…
—
Ну, хорошо; продать так продать.
А куда потом деться? надо же где-нибудь помирать?
— Ну-ну, батя! — сказал я, — увещевать отчего не увещевать, да не до седьмого пота! Куры яиц не несут,
а он правительство приплел… ишь ведь! Вон я намеднись в газетах читал: такой же батя, как и вы, опасение выражал, дабы добрые семена не были хищными птицами позобаны. Хоть я и не приравниваю себя к «добрым семенам» — где уж! —
а сдается, будто вы с Разуваевым сзобать меня собрались.
— Да так думается: десятинки две-три, не больше. Домичек небольшой, садик при нем, аллейка для прохладности… чисто, аккуратно!
А из живности: курочек с пяток,
ну, коровка, чтоб молочко свое было.
— Как-нибудь — это так точно-с.
А нам надо не как-нибудь,
а чтобы настоящим манером. Вашескородие! позвольте вам доложить! Совсем бы я на вашем месте…
ну, просто совсем бы не так я эту линию повел!
Ну,
а мне все равно: живите, только меня не трогайте!
Место — две десятины; в самый раз, значит, и то, пожалуй, за всем не усмотришь; забор подгнил,
а местами даже повалился — надо новый строить; дом, ежели маленько его поправить, то хватит надолго; и мебель есть,
а в одной комнате даже ванна мраморная стоит, в которой жидовин-откупщик свое тело белое нежил; руина…
ну, это, пожалуй, „питореск“, и больше ничего; однако существует легенда, будто по ночам здесь собираются сирые и неимущие, лижут кирпичи, некогда обагрявшиеся сивухой, и бывают пьяны.
— „Помилуйте… что же такое у нас?.. никто к нам… никто никогда… и вдруг!“ — „Да ведь надо же где-нибудь жить?“ — „Так-то так…
а все-таки…
ну, какую вы здесь прелесть нашли! городишко самый пустой, белого хлеба не сыщешь… никто к нам никогда… и вдруг вздумалось!..“ Это было так мило, что я не выдержал и расцеловал его.
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «
А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Неточные совпадения
Еще военный все-таки кажет из себя,
а как наденет фрачишку —
ну точно муха с подрезанными крыльями.
Хлестаков.
А мне нравится здешний городок. Конечно, не так многолюдно —
ну что ж? Ведь это не столица. Не правда ли, ведь это не столица?
Осип.
Ну,
а простова-то что у вас есть?
Городничий. Что, Анна Андреевна?
а? Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство!
Ну, признайся откровенно: тебе и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Осип. Да так. Бог с ними со всеми! Погуляли здесь два денька —
ну и довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович!
А лошади тут славные — так бы закатили!..