Неточные совпадения
На
другой день я проснулся в восемь часов утра, и первою моею мыслью было возблагодарить подателя всех благ
за совершившееся во мне обновление…
Рауты и званые вечера следовали один
за другим; кроме того, нередко бывали именинные пироги и замечательно большое число крестин, так как жены городовых поминутно рожали.
— И все-таки. И чины получать, и даже о сочувствии заявлять — все можно, да с оговорочкой, любезный
друг, с оговорочкой! Умные-то люди как поступают? Сочувствовать, мол, сочувствуем, но при сем присовокупляем, что ежели приказано будет образ мыслей по сему предмету изменить, то мы и от этого, не отказываемся! Вот как настоящие умные люди изъясняются, те, которые и
за сочувствие, и
за несочувствие — всегда получать чины готовы!
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И то переберешь, и
другое припомнишь — все у нас есть! Ну, вы — умные люди! сами теперь по себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно! Одно слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же
за нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что? так ли я говорю?
— Опьянение опьянением, а есть и
другое кой-что. Зависть. Видит он, что
другие тихо да благородно живут, — вот его и берут завидки! Сам он благородно не может жить — ну, и смущает всех! А с нас, между прочим, спрашивают! Почему да как, да отчего своевременно распоряжения не было сделано? Вот хоть бы с вами — вы думаете, мало я из-за вас хлопот принял?
Признаюсь, и в моей голове блеснула та же мысль. Но мне так горько было думать, что потребуется «сие новое доказательство нашей благонадежности», что я с удовольствием остановился на
другом предположении, которое тоже имело
за себя шансы вероятности.
— Диви бы
за дело, а то…
другой бы даже
за удовольствие счел…
Картины из прошлого, одна
за другой, совершенно живые, так и метались перед моим умственным оком.
И мы и Очищенный охотно согласились. Балалайкин хлопнул в ладоши, и по знаку его два лжесвидетеля втащили в комнату громадный поднос, уставленный водками и закусками, а два
других лжесвидетеля последовали
за первыми с
другим подносом, обремененным разнообразным холодным мясом.
Тогда выступил вперед благонамеренный человек Гадюк и
за всех ответил:"А по-моему, ваше сиятельство, если вся эта программа и подлинно впоследствии выполнится, так и тут ни топиться, ни вешаться резону нет!"Задумался Рюрик; по нраву пришлись ему гадюковы слова; но, с
другой стороны, думается: удельный период, московский период, татарский период… нехорошо!
Как ни крепился добрый старик, но, ввиду столь единодушного выражения симпатий, не удержался и заплакал. Мы взяли
друг друга за руки и поклялись неизменно идти рука в руку, поддерживая и укрепляя
друг друга на стезе благонамеренности. И клятва наша была столь искрения, что когда последнее слово ее было произнесено, то комната немедленно наполнилась запахом скотопригонного двора.
— Собственно говоря, ведь двоеженство само по себе подлог, — скромно заметил я, — не будет ли, стало быть, уж чересчур однообразно — non bis in idem [Никто не должен дважды отвечать
за одно и то же.] — ежели мы, совершив один подлог, сейчас же приступим к совершению еще
другого, и притом простейшего?
— Нельзя-с; как бы потом не вышло чего:
за справку-то ведь мы же отвечаем. Да и вообще скажу: вряд ли иностранная благопристойность для нас обязательным примером служить может. Россия, по обширности своей, и сама
другим урок преподать может. И преподает-с.
И что ж! на
другой день
за ним — курьер!
— Или, опять, приду я, примерно, к Доминику, — продолжал он, — народу пропасть, ходят, бродят, один вошел,
другой вышел; служители тоже в разброде — кому тут
за тобой уследить! Съешь три куска кулебяки, а говоришь: один!
И, наконец, ежели и
за всеми предосторожностями без опакощения обойтись нельзя — он утешит, сказав: ничего! в
другой раз мы в подворотню шмыгнем!
Ежели хороший
друг оставляет — горько
за будущее; если оставляет объяснившийся прохвост — обидно
за прошедшее.
Но в этот день мне особенно посчастливилось:"гости"следовали один
за другим.
— А ежели всех постигает такая участь, так и мы от миру не прочь. Я уж Фаинушку спрашивал: пойдешь ты
за мною в народ? — Хоть на край света! говорит. Для науки, любезный
друг, и в холодной посидеть можно!
Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый зеленым сукном; в углу —
другой стол поменьше,
за которым, над кипой бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась
другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами,
за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.
Разумеется, Глумов только того и ждал. По его инициативе мы взяли
друг друга за руки и троекратно прокричали: рады стараться, Ваше пре-вос-хо-ди-тель-ствоо! Смотрим, ан и гороховое пальто тут же с нами руками сцепилось! И только что мы хотели ухватиться
за него, как его уж и след простыл.
А вон и барский дом, серый, намокший, едва выделяется из сумерек, а
за домом опять темная масса — это
другой сад, при самом доме.
Действительно, из-за крапивы, росшей на месте старого флигеля, показался
другой урядник, тоже в кепи и при шашке. Не успели они сделать
друг другу под козырек, как с разных сторон к ним подошло еще десять урядников. Один из них поймал по дороге пригульного поросенка,
другой — вынул из-под курицы только что снесенное яйцо; остальные не принесли ничего и были печальны.
В этой надежде приехал он в свое место и начал вредить. Вредит год, вредит
другой. Народное продовольствие — прекратил, народное здравие — упразднил, письмена — сжег и пепел по ветру развеял. На третий год стал себя проверять — что
за чудо! — надо бы, по-настоящему, вверенному краю уж процвести, а он даже остепеняться не начинал! Как ошеломил он с первого абцуга обывателей, так с тех пор они распахня рот и ходят…
Звонит час, звонит
другой, а что
за причина — не понимает.
Но иногда он принимает одну зарубку
за другую. Тогда выходит так: что ел, что кушал — все едино".
— Как же это так… один пьет,
другой — не пьет, а вдруг непьющий
за пьющего плати!
(Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)] и как весело живут тамошние помещики, переезжая всем домом от одного к
другому; днем едят, лакомятся вареньем и пастилою, играют в фанты, в жмурки, в сижу-посижу и танцуют кадрили и экосезы, а ночью гости,
за недостатком отдельных комнат, спят вповалку.
К тому же и хозяин постоялого двора предупредил нас, что в это утро должно слушаться в суде замечательное политическое дело, развязки которого вся кашинская интеллигенция ожидала с нетерпением [Само собою разумеется, что следующее
за сим описание окружного суда не имеет ничего общего с реальным кашинским окружным судом, а заключает в себе лишь типические черты, свойственные третьеразрядным судам, из которых некоторые уже благосклонно закрыты, а
другие ожидают своей очереди.
За исключением этого кратковременного случая, недостатка в пискарях никогда не замечалось, хотя в иной год попадались пискари крупнее, а в
другой — мельче.
Иван Иваныч. Не знаете?.. ну, так я и знал! Потревожили вас только… А впрочем, это не я, а вот он… (Указывает на Шестакова.)
Других перебивать любит, а сам… Много
за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам.) Вы свободны, господа! (Смотрит на прокурора.) Кажется, я могу… отпустить?
Или, говоря
другими словами, князь считал себя ответственным не только перед крестьянином, но и
за крестьянина.
Это было не в бровь, а прямо в глаз, но Кубышкин понял это только тогда, когда читатели потребовали от него объяснений. Тогда, делать нечего, пришлось этих публицистов рассчитать и посылать
за другими в гостиницу"Москва".
Другой разиня век свой ест два пирога, а платит
за три, а мы с тобой в одну минуту изловчились наоборот!
Как он сначала один город спалит, потом
за другой примется, камня на камне в них не оставит — все затем, чтоб как можно больше вверенному краю пользы принести.
Прибежал в поле. Видит — люди пашут, боронят, косят, сено гребут. Знает, что необходимо сих людей в рудники заточить, а
за что и каким манером — не понимает. Вытаращил глаза, отнял у одного пахаря косулю и разбил вдребезги, но только что бросился к
другому, чтоб борону у него разнести, как все испугались, и в одну минуту поле опустело. Тогда он разметал только что сметанный стог сена и убежал.
Сидит день, сидит
другой.
За это время опять у него"рассуждение"прикапливаться стало, да только вместо того, чтоб крадучись да с ласкою к нему подойти, а оно все старую песню поет: какой же ты, братец, осел! Ну, он и осердится. Отыщет в голове дырку (благо узнал, где она спрятана), приподнимет клапанчик, оттуда свистнет — опять он без рассуждения сидит.
Распорядился мерзавцевы речи на досках написать и ко всеобщему сведению на площадях вывесить, а сам встал у окошка и ждет, что будет. Ждет месяц, ждет
другой; видит: рыскают мерзавцы, сквернословят, грабят,
друг дружку
за горло рвут, а вверенный край никак-таки процвести не может! Мало того: обыватели до того в норы уползли, что и достать их оттуда нет средств. Живы ли, нет ли — голосу не подают…
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это
за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это
за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне
другого.
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движеньем всего тела;
за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный к зрителям;
за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом;
за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна к
другой с самым сатирическим выраженьем лица, относящимся прямо к семейству городничего.
Дверь отворяется, и выставляется какая-то фигура во фризовой шинели, с небритою бородою, раздутою губою и перевязанною щекою;
за нею в перспективе показывается несколько
других.