Неточные совпадения
А ты так умей собой овладеть, что, ежели сказано тебе «погоди!», так ты годи везде, на всяком месте, да от
всего сердца, да со
всею готовностью — вот как! даже когда
один с самим собой находишься — и тогда годи!
Ни
один свидетель на вопрос: где вы в таком-то часу были? — не ответит просто: был там-то, но непременно
всю свою душу при этом изольет.
— И что от него осталось? Чем разрешилось облако блеска, славы и власти, которое окружало его? — Несколькими десятками анекдотов в «Русской старине», из коих в
одном главную роль играет севрюжина! Вон там был сожжен знаменитый фейерверк, вот тут с этой террасы глядела на празднество залитая в золото толпа царедворцев, а вдали неслыханные массы голосов и инструментов гремели «Коль славен» под гром пушек! Где
все это?
И как меня вдруг потянуло туда, в задние низенькие комнаты, в эту провонялую, сырую атмосферу, на эти клеенчатые диваны, на
всем пространстве которых, без всякого сомнения, ни
одного непроплеванного места невозможно найти!
И эта
одна система может быть выражена в следующих немногих словах: не обременяя юношей излишними знаниями, всемерно внушать им, что назначение обывателей в том состоит, чтобы беспрекословно и со
всею готовностью выполнять начальственные предписания!
Мы веселились, не ограничиваясь
одним своим кварталом, но принимали участие в веселостях
всех частей и кварталов.
Все уж по нескольку раз перебывали у нас: и письмоводители частных приставов, и брантмейстеры, и помощники квартальных и старшие городовые;
все пили водку, восхищались икрой и балыком, спрашивали, нет ли Поль де Кокца в переводе почитать и проч. —
один Иван Тимофеич с какой-то необъяснимою загадочностью воздерживался от окончательного сближения.
Одним словом,
все опасности,
все неблагонадежности и неблагонамеренности,
все угрозы,
все, что подрывает, потрясает, разрушает, —
все тут было!
Я было приложил уж руку к сердцу, чтоб отвечать, что
всего довольно и ни в чем никакой надобности не ощущается: вот только посквернословить разве… Но, к счастию, Иван Тимофеич сделал знак рукой, что моя речь впереди, а покамест он желает говорить
один.
— Право, иной раз думаешь-думаешь: ну, чего? И то переберешь, и другое припомнишь —
все у нас есть! Ну, вы — умные люди! сами теперь по себе знаете! Жили вы прежде… что говорить, нехорошо жили! буйно!
Одно слово — мерзко жили! Ну, и вам, разумеется, не потакали, потому что кто же за нехорошую жизнь похвалит! А теперь вот исправились, живете смирно, мило, благородно, — спрошу вас, потревожил ли вас кто-нибудь? А? что? так ли я говорю?
— Не горячись, сделай милость. Во-первых, пользуясь стесненным положением жены Балалайкина, можно ее уговорить, за приличное вознаграждение, на формальный развод; во-вторых, ежели это не удастся, можно убедить Балалайку жениться и при живой жене.
Одним словом, необходимо прежде
всего твердо установить цель: во что бы ни стало женить Балалайку на"штучке"купца Парамонова — и затем мужественно идти к осуществлению этой цели.
3) Что Балалайкин наезжает в Кузьмине
один раз в неделю, по субботам, всегда в полной парадной форме посыльного и непременно на лихаче. Тогда в семье бывает ликованье, потому что Балалайкин привозит дочерям пряников, жене — моченой груши, а старой бабушке — штоф померанцевой водки.
Все семейные твердо уверены, что это — гостинцы ворованные.
Старик поперхнулся, и
все нутро его вдруг заколыхалось. Мы замерли в ожидании
одного из тех пароксизмов восторга, которые иногда овладевают старичками под наитием сладостных представлений, но он ограничился тем, что чихнул. Очевидно, это была единственная форма деятельного отношения к красоте, которая, при его преклонных летах, осталась для него доступною.
Тут-то я и ловил кильку, покуда не обнаружилось, что
вся эта история —
одно недоразумение.
—
Всего я испытал! и на золотых приисках был; такие, я вам скажу, самородки находил, что за
один мне разом пять лет каторги сбавили. Теперь он в горном институте, в музее, лежит.
—
Все оттуда! там
всему начало положено, там-с! Отыскивая для мятежных ханов невест, не много наживешь! Черта с два — наживешь тут! Там
все, и связи мои
все там начались! Я теперь у
всех золотопромышленников по
всем делам поверенным состою: женам шляпки покупаю, мужьям — прически. Сочтите, сколько я за это
одного жалованья получаю? А рябчики сибирские? а нельма? — это не в счет! Мне намеднись купец Трапезников мамонтов зуб из Иркутска в подарок прислал — хотите, покажу?
Так ли я, братцы, говорю?"Дрогнули сердца новгородцев, однако поняли вольные вечевые люди, что Гадюк говорит правду, и в
один голос воскликнули:"Так!"–"Так вот что я надумал: пошлемте-ка мы к варягам ходоков и велим сказать: господа варяги! чем набегом-то нас разорять, разоряйте вплотную: грабьте имущества, жгите города, насилуйте жен, но только, чтоб делалось у нас
все это на предбудущее время… по закону!
Только спят они и видят во сне
все трое
один и тот же ряд картин, прообразующих будущие судьбы их нового отечества.
Только
всего промеж нас и было. Осмотрела она меня — кажется, довольна осталась; и я ее осмотрел: вижу, хоть и в летах особа, однако важных изъянов нет. Глаз у ней правый вытек — педагогический случай с
одним"гостем"вышел — так ведь для меня не глаза нужны! Пришел я домой и думаю: не чаял, не гадал, а какой, можно сказать, оборот!
— Подлог, однако ж, дело нелишнее: как-никак, а без фальшивых векселей нам на нашей новой стезе не обойтись! Но жид… Это такая мысль! такая мысль! И знаете ли что: мы выберем жида белого, крупного, жирного; такого жида, у которого вместо требухи —
все ассигнации! только
одни ассигнации!
— Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там
все чередом сказано: с
одной стороны нельзя не сознаться, с другой — надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида… вот это — хорошо!
— А потому что потому-с. Начальство — вот в чем причина! Сенек-то много-с, так коли ежели каждый для себя особливой шапки потребует… А у нас на этот счет так принято: для сокращения переписки
всем чтобы
одна мера была! Вот мы и пригоняем-с. И правильно это, доложу вам, потому что народ — он глуп-с.
К. стыду отечества совершить очень легко, — сказал он к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются, и все-таки успеха не достигают. Когда я в Проломновской губернии жил, то был там
один начальствующий — так он всегда
все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: зачем это вы, вашество,
все к стыду да к стыду? А он: не могу, говорит: рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!
Все дела департаментские на цифры переложил, на всякий предмет свою особую форму ведомства преподал и строго-престрого следил, чтобы ни в
одной, значит, графе ни
одного пустого места не оставалось.
— А я так, напротив, полагаю, что сюжет этот не романом, а трагедией пахнет, — возразил я. — Помилуйте! с
одной стороны такая сила беззаветной любви, а с другой — раны, скорпионы и, наконец, толкач! Ведь его чинами обходили, на цепь сажали, под суд отдали, а он
все продолжал любить. Это ли не трагедия?
Возьми четыре-пять главных действующих лиц (статский советник, два убиенные начальника,
один начальник карающий и экзекутор, он же и казначей), прибавь к ним, в качестве второстепенных лиц, несколько канцелярских чиновников, курьеров и сторожей, для любовного элемента введи парочку просительниц, скомпонуй ряд любовных сцен (между статским советником и начальством, с
одной стороны, и начальством и просительницами — с другой), присовокупи несколько упражнений в описательном роде, смочи
все это психологическим анализом, поставь в вольный дух и жди, покуда не зарумянится.
— Да ведь это именно настоящая трагедия и есть! — горячился я, — подумайте! разве не ужасно видеть эти легионы людей, которые
всю жизнь ходят"промежду трагедиев" — и даже не понимают этого! Воля ваша, а это такая трагедия — и притом не в
одном, а в бесчисленном множестве актов, — об которой даже помыслить без содрогания трудно!
— Могу-с. Знал я
одного отставного ротмистра, который, от рожденья, самое среднее состояние имел, а между тем каждонедельно банкеты задавал и, между прочим, даже
одного румынского полководца у себя за столом принимал. А отчего? — оттого, сударь, что с клубными поварами был знаком! В клубе-то по субботам обед, ну, остатки, то да се, ночью
все это к ротмистру сволокут, а назавтра у него полководец пищу принимает.
— Да почесть что
одним засвидетельствованием рук и пробавляемся. Прежде, бывало, выйдешь на улицу — куда ни обернешься, везде источники видишь, а нынче у нас в ведении только сколка льду на улицах да бунты остались, прочее же
все по разным ведомствам разбрелось. А я, между прочим, твердо в своем сердце положил: какова пора ни мера, а во всяком случае десять тысяч накопить и на родину вернуться. Теперь судите сами: скоро ли по копейкам экую уйму денег сколотишь?
— Рекомендуюсь! — приветствовал он нас, — Полкан Самсонов Редедя. Был некогда печенег, а ныне
все под
одной державой благоденствуем!
Когда он развивал эту идею, рисуя при этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса,
все мануфактур-советники кричали"ура", он же, под шумок, истреблял такое количество снедей и питий, что этого
одного было достаточно, чтоб навсегда закрепить за ним кличку витязя и богатыря.
— Нет, я вам доложу, — отозвался Перекусихин 1-й, — у нас, как я на службе состоял,
один отставной фельдъегерь такой проект подал: чтобы
весь город на отряды разделить. Что ни дом, то отряд, со старшим дворником во главе. А, кроме того, еще летучие отряды… вроде как воспособление!
Всем известная приветливость и любезное обращение г. Балалайкина (кто из клиентов уходил от него без папиросы?) в значительной степени скрашивали его телесные недостатки; что же касается до невесты, то красотою своею она напоминала знойную дочь юга, испанку. Дайте ей в руки кастаньеты — и вот вам качуча! И зной и холод, и страстность и гордое равнодушие, и движение и покой —
все здесь соединилось в
одном гармоническом целом, и образовало нечто загадочное, отвратительно-пленительное…
Не можем умолчать при этом и еще об
одном достопримечательном факте, вызванном тем же торжеством. Двое из самых вредных наших нигилистов, снисходя к просьбам новобрачных, согласились навсегда оставить скользкий путь либерализма и тут же, при
всех, твердою стопой вступили на стезю благонамеренности.
впуталось в их взаимные пререкания, поощряло, прижимало, соболезновало, предостерегало. А «партии», видя это косвенное признание их существования, ожесточались
все больше и больше, и теперь дело дошло до того, что угроза каторгой есть самое обыкновенное мерило, с помощью которого
одна «партия» оценивает мнения и действия другой.
Все равно как бумажки на полу:
одна бумажка — просто только бумажка, а много бумажек — сор.
Говорил, что никакого особливого оказательства с моей стороны не потребуется, что
все ограничивается
одними научными наблюдениями по части основ и краеугольных камней, и только изредка проверкою паспортов… ха-ха!
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и так как для них, действительно, было
все ясно, то он думал, что и ему, если он будет
одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится,"положить мне в рот".
— Уж коли на то пошло, — сказал он, — так и я свой секрет открою. Выдумал я штуку
одну. Не то чтобы особливую, но пользительную. Как вы думаете, господа, ежели теперича по
всей России обязательное страхование жизни ввести — выйдет из этого польза или нет?
— Позвольте, господа! — с своей стороны отозвался я, —
все это отлично, но мы упустили из вида
одно: недоимщиков. Известно, что русский крестьянин…
Но, когда это было выполнено и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись.
Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что только
один Балалайкин и может в таком деле получить успех. Но счастие и тут благоприятствовало нам, потому что в ту самую минуту, когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор и по черной лестнице опять очутился между нами.
— Кто с него стребует, с выжиги экого. Он нынче
всем у нас орудует, и полицу, с исправником вместе, под нозе себе покорил. Чуть кто супротивное слово скажет — сейчас: сицилист!
Одним этим словом
всех кругом окружил.
Весь торг в свои руки забрал, не дает никому вздыху, да и шабаш!
Десяти факультетов мало, и, что
всего важнее, наверное, ни
одна кафедра никогда вакантной не будет.
— Место наше бедное, — сказал отец дьякон, — ежели
все захотят кормиться, только друг у дружки без пользы куски отымать будут. Сыты не сделаются, а по-пустому рассорят. А ежели
одному около
всех кормиться — это можно!
Потом прибежал деревенский староста и рассказал, что пришли на село в побывку два солдата;
один говорит: скоро опять крепостное право будет; а другой говорит: и земля, и вода, и воздух-все будет казенное, а казна уж от себя
всем раздавать будет.
Нет, он только будет выкрикивать бессмысленное слово и под его защитою станет сваливать в
одну кучу
все разнообразие аспирации человеческой мысли.
— Ну да, мы; именно мы,"средние"люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог в течение
одного дня! Во-первых, во
все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть волки, мы в яму могли попасть, в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться, как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке в Корчеву… И ради чего? что мы сделали?
Сейчас побежал в присутственное место. Стал посредине комнаты и хочет вред сделать. Только хотеть-то хочет, а какой именно вред и как к нему приступить — не понимает. Таращит глазами, губами шевелит — больше ничего. Однако так он
одним своим нерассудительным видом
всех испугал, что разом
все разбежались. Тогда он ударил кулаком по столу, расколол его и убежал.
Прибежал в поле. Видит — люди пашут, боронят, косят, гребут. Знает, сколь необходимо сих людей в рудники заточить, — а каким манером — не понимает. Вытаращил глаза, отнял у
одного пахаря косулю и разбил вдребезги, но только что бросился к другому пахарю, чтоб борону разнести, как
все испугались, и в
одну минуту поле опустело. Тогда он разметал только что сметанный стог сена и убежал.
Наконец устал звонить, сбежал вниз, опять вынул коробку со спичками, зажег их
все разом, и только было ринулся в толпу, как
все мгновенно брызнули в разные стороны, и он остался
один.