Неточные совпадения
— Ну
вот родословную-то его…
Как сначала эта самая пшеница в закроме лежит, у кого лежит,
как этот человек за сохой идет, напирая на нее всею грудью,
как…
—
Вот какой столб был! До неба рукой доставал — и вдруг рухнул! — воскликнул я в умилении, — я, впрочем, думаю, что провидение не без умысла от времени до времени такие зрелища допускает!
— И прекрасно сделаешь. «
Вот как каждый-то день верст по пятнадцати — двадцати обломаем, так дней через десять и совсем замолчим!
— Не то дорого, что вы покупатели, лучше
каких желать не надо, а любовь, да совет, да умное ваше слово —
вот что всяких денег дороже! — говорили нам везде.
— Теперича, если бы сам господин частный пристав спросил у меня: Иван Тимофеев!
какие в здешнем квартале имеются обыватели, на которых, в случае чего, положиться было бы можно? — я бы его высокородию,
как перед богом на Страшном суде, ответил:
вот они!
— И все-таки. И чины получать, и даже о сочувствии заявлять — все можно, да с оговорочкой, любезный друг, с оговорочкой! Умные-то люди
как поступают? Сочувствовать, мол, сочувствуем, но при сем присовокупляем, что ежели приказано будет образ мыслей по сему предмету изменить, то мы и от этого, не отказываемся!
Вот как настоящие умные люди изъясняются, те, которые и за сочувствие, и за несочувствие — всегда получать чины готовы!
— Опьянение опьянением, а есть и другое кой-что. Зависть. Видит он, что другие тихо да благородно живут, —
вот его и берут завидки! Сам он благородно не может жить — ну, и смущает всех! А с нас, между прочим, спрашивают! Почему да
как, да отчего своевременно распоряжения не было сделано?
Вот хоть бы с вами — вы думаете, мало я из-за вас хлопот принял?
— Теперь — о прошлом и речи нет! все забыто! Пардон — общий (говоря это, Иван Тимофеич даже руки простер наподобие того
как делывал когда-то в «Ernani» Грациани, произнося знаменитое «perdono tutti!» [прощаю всех!])! Теперь вы все равно что вновь родились —
вот какой на вас теперь взгляд! А впрочем, заболтался я с вами, друзья! Прощайте, и будьте без сумненья! Коли я сказал: пардон! значит, можете смело надеяться!
— А ты небось брезгаешь? Эх, Глумов, Глумов! много, брат, невест в полиции и помимо этой!
Вот у подчаска тоже дочь подрастает: теперь-то ты отворачиваешься, да
как бы после не довелось подчаска папенькой величать!
— Да, дело, дело! — заторопился он, — да еще дело-то
какое! Услуги, мой друг, прошу! такой услуги… что называется, по гроб жизни…
вот какой услуги прошу!
— Да, да… довольно-таки вы поревновали… понимаю я вас! Ну, так
вот что, мой друг! приступимте прямо к делу! Мне же и недосуг: в Эртелевом лед скалывают, так присмотреть нужно… сенатор, голубчик, там живет! нехорошо,
как замечание сделает! Ну-с, так изволите видеть… Есть у меня тут приятель один… такой друг! такой друг!
— Так
вот, есть у меня приятель… словом сказать, Парамонов купец… И есть у него… Вы
как насчет фиктивного брака?.. одобряете? — вдруг выпалил он мне в упор.
—
Вот именно так: ежели! Сам по себе этот фиктивный брак — поругание, но «ежели»… По обстоятельствам, мой друг, и закону премена бывает!
как изволит выражаться наш господин частный пристав. Вы что? сказать что-нибудь хотите?
То думалось: вот-вот Ивана Тимофеича апоплексический удар хватит — и вся эта история с фиктивным браком разлетится
как дым.
И
вот именно сверхъестественное и выручило меня. В ту самую минуту,
как я искал спасения в галлюцинациях, в комнату вошло новое лицо, при виде которого я всею силою облегченной груди крикнул...
— А
вот как. У нас на практике выработалось такое правило: ежели дело верное, то брать десять процентов с цены иска, а ежели дело рискованное. — то по соглашению.
И об Кубарихе ни полслова —
вот он нынче
как об себе полагает!
—
Вот уж пять лет,
как жена моя везде ищет удовлетворения, — начал благородный отец и вдруг остановился,
как бы выжидая, не нанесет ли ему Балалайкин какого-нибудь оскорбления.
— Я всегда держу его в кармане
как свидетельство, что все поручения исполняются мною без обмана.
Вот этот рескрипт!
— А у них вода в редкость —
вот он и вообразил, что и невесть
как мне этим угодит. Хотите, я и кувшин покажу?
— Нет, зазевались. Помилуйте! броненосцев пропускает, а наша лодка… представьте себе, ореховая скорлупа —
вот какая у нас была лодка! И вдобавок поминутно открывается течь! А впрочем, я тогда воспользовался, поездил-таки по Европе! В Женеве был — часы купил, а потом проехал в Париж — такую, я вам скажу, коллекцию фотографических карточек приобрел — пальчики оближете!
— На днях ваше желание будет выполнено. А
вот эти фиги мне Эюб-паша презентовал… Теперь, впрочем, не следовало бы об этом говорить — война! — ну, да ведь вы меня не выдадите! Да вы попробуйте-ка! аромат-то
какой!
— Да, батюшка. К счастью, я сейчас же нашелся: взял тепленького тюленьего маслица, помазал, приставил — и
вот как видите!
— Не по золотничку, а фунтов по пяти разом прячут —
вот я вам
как скажу! Я сам… да что тут! вы думаете, состояние-то мы откуда? Обстановка эта и все?..
И что ж! ровно через год получаю ответ: помилуй, сердечный друг! твоя родительница
вот уже третий год,
как без ног в Пронске на постоялом дворе лежит!
Помилуй, братец, — говорит, — ведь во всех учебниках будет записано:
вот какие дела через Рюрика пошли! школяры во всех учебных заведениях будут долбить: обещался-де Рюрик по закону грабить, а вон что вышло!"–"А наплевать! пускай их долбят! — настаивал благонамеренный человек Гадюк, — вы, ваше сиятельство, только бразды покрепче держите, и будьте уверены; что через тысячу лет на этом самом месте…
— Так
вот каков был мой первый достоверный предок! — заключил Очищенный, оглядывая нас торжествующим взглядом и на минуту прерывая рассказ, дабы удостовериться,
какое впечатление произвела на нас его генеалогия.
Итак, подлог обнаружился, и я должен был оставить государственную службу навсегда. Не будь этого — кто знает,
какая перспектива ожидала меня в будущем! Ломоносов был простой рыбак, а умер статским советником! Но так
как судьба не допустила меня до высших должностей, то я решился сделаться тапером. В этом звании я узнал мою Мальхен, я узнал вас, господа, и это одно услаждает горечь моих воспоминаний.
Вот в этом самом зале, на том самом месте, где ныне стоит рояль господина Балалайкина…"
И
вот сижу я однажды в"Эльдорадо", в сторонке, пью пиво, а между прочим и материал для предбудущего нумера газеты сбираю — смотрю, присаживается она ко мне. Так и так, говорит, гласную кассу ссуд открыть желаю — одобрите вы меня? — Коли капитал, говорю, имеете, так с богом! — Капитал, говорит, я имею, только
вот у мировых придется разговор вести, а я,
как женщина, ничего чередом рассказать не могу! — Так для этого вам, сударыня, необходимо мужчину иметь! — Да, говорит, мужчину!
— То-то
вот и есть, что в то время умеючи радовались: порадуются благородным манером — и перестанут! А ведь мы
как радуемся! и день и ночь! и день и ночь! и дома и в гостях, и в трактирах, и словесно и печатно! только и слов: слава богу! дожили! Ну, и нагнали своими радостями страху на весь квартал!
—
Вот оно самое и есть. Хорошо, что мы спохватились скоро. Увидели, что не выгорели наши радости, и, не долго думая, вступили на стезю благонамеренности. Начали гулять, в еду ударились, папироски стали набивать, а рассуждение оставили. Потихоньку да полегоньку — смотрим, польза вышла. В короткое время так себя усовершенствовали, что теперь только сидим да глазами хлопаем. Кажется, на что лучше! а?
как ты об этом полагаешь?
— Еще бы! Это — на первом плане.
Вот, говорят, в Сибири университет учреждают — непременно надобно, чтоб он хоть одну кафедру на свой счет принял.
Какую бы, например?
— Итак, господа, — сказал он, — все вопросы, подлежавшие нашему обсуждению, благополучно решены.
Вот занятия, которые предстоят нам в ближайшем будущем. Во-первых, мы обязываемся женить Балалайкина, при живой жене, на"штучке"купца Парамонова (одобрение на всех скамьях). Во-вторых, мы имеем окрестить жида; в-третьих,
как это ни прискорбно, но без подлога нам обойтись нельзя…
Вот это
какой закоснелый народ!
— Так
вот по этому образцу и извольте судить,
каких примеров нам следует ожидать, — вновь повел речь Прудентов, — теперича в нашем районе этого торгующего народа — на каждом шагу, так ежели всякий понятие это будет иметь да глаза таращить станет —
как тут поступать? А с нас, между прочим, спрашивают!
— Слава богу! слава богу!
вот это… ну, слава богу! Ссслава богу! — повторял Иван Тимофеич, захлебываясь и пожимая нам руки, — ну, надо теперь бежать, обрадовать старика надо! А к вечеру и вам весточку дам, что и
как… дру-з-з-з-ья!
— Удачи мне не было —
вот почему. Это ведь, сударь, тоже
как кому. Иной, кажется, и не слишком умен, а только взглянет на лицо начальничье, сейчас истинную потребность видит; другой же и долго глядит, а ничего различить не может. Я тоже однажды"понравиться"хотел, ан заместо того совсем для меня другой оборот вышел.
Вот, например, с одним моим знакомым
какой случай был.
— Даже в любви к начальству — и тут от неумеренных выражений воздерживаться надлежит.
Вот как жизненная-то наука нам приказывает!
— Провизию надо покупать умеючи, — говорил он, —
как во всяком деле вообще необходимо с твердыми познаниями приступать, так и тут. Знающий — выигрывает, а незнающий — проигрывает.
Вот, например, ветчину, языки и вообще копченье надо в Мучном переулке приобретать; рыбу — на Мытном; живность, коли у кого времени достаточно есть, — на заставах у мужичков подстерегать. Многие у мужичков даже задаром отнимают, но я этого не одобряю.
— Помилуйте, даже очень близко. Вы только спросите, кого я не знаю… всех знаю! Мне каждый торговец, против обыкновенного покупателя, двадцать — тридцать процентов уступит —
вот я вам
как доложу! Пришел я сейчас в лавку, спросил фунт икры — мне фунт с четвертью отвешивают! спросил фунт миндалю — мне изюму четверку на придачу завертывают! В трактир пришел, спросил три рюмки водки — мне четвертую наливают. За три плачу, четвертая — в знак уважения!
— Помилуйте! — сказал он, наконец, — кругом, можно сказать, тетерева сидят —
как тут пользы не получить!
Вот хоть бы господин Юханцев…
—
Вот, видишь,
как оно легко, коли внутренняя-то благопристойность у человека в исправности! А ежели в тебе этого нет — значит, ты сам виноват. Тут, брат, ежели и не придется тебе уснуть — на себя пеняй! Знаете ли, что я придумал, друзья? зачем нам квартиры наши на ключи запирать? Давайте-ка без ключей… мило, благородно!
— Это? — Violettes de Parme [Пармские фиалки.] —
вот какие это духи! — солгал Балалайкин и так неожиданно поднес обшлаг рукава к носу Очищенного, что тот три раза сряду чихнул.
— А
вот это жениху — тебе! Ты посмотри, бисер-то
какой… голубенькой! Сама невеста вязала… бутончик! Ну, друзья! теперь я в вашем распоряжении! делайте со мной, что хотите!
—
Вот ведь сквернавец
какой! — негодовал Иван Тимофеич. — А здесь между тем расход. Кушанья сколько наготовили, посаженым отцам по четвертной заплатили, за прокат платья для Очищенного отдали, отметчика из газеты подрядили, ему самому, невеже, карету, на невестин счет, наняли — и посейчас там у крыльца стоит…
Глумов уехал вместе с Молодкиным, а я, в виде аманата, остался у Фаинушки. Разговор не вязался, хотя Иван Тимофеич и старался оживить его, объявив, что"так нынче ягода дешева, так дешева — кому и вредно, и те едят! а
вот грибов совсем не видать!". Но только что было меняло начал в ответ:"грибки, да ежели в сметанке",
как внутри у Перекусихина 2-го произошел такой переполох, что всем показалось, что в соседней комнате заводят орган. А невеста до того перепугалась, что инстинктивно поднялась с места, сказав...
— Всего вдоволь. И все втуне, все равно
как у нас богатства в недрах земли. И много, да приступиться не знаем. Так и они. Осетрины не едят, сардинок не едят, а
вот змеи, скорпионы, летучие мыши — это у них первое лакомство!