Неточные совпадения
— То-то сыт! а губы зачем надул? смотри
ты у
меня!
я ведь насквозь
тебя, тихоня, вижу!
— Толкуй, троеслов! Еще неизвестно, чья молитва Богу угоднее.
Я вот и одним словом молюсь, а моя молитва доходит, а
ты и тремя словами молишься, ан Бог-то
тебя не слышит, — и проч. и проч.
—
Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит: вот увидите, что маменька совсем другие к вам будут!» А что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко
мне, сын мой любезный! вот
тебе Бубново с деревнями…» Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
— Это
тебе за кобылу! это
тебе за кобылу! Гриша! поди сюда, поцелуй
меня, добрый мальчик! Вот так. И вперед
мне говори, коли что дурное про
меня будут братцы или сестрицы болтать.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два…
Ты смотри у
меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
Ах, уж эти
мне гости! обопьют, объедят, да
тебя же и обругают!
— Что ж
ты мне не доложила? Кругом беглые солдаты бродят, все знают,
я одна ведать не ведаю…
— Дай им по ломтю хлеба с солью да фунта три толокна на всех — будет с них. Воротятся ужо, ужинать будут… успеют налопаться! Да за Липкой следи…
ты мне ответишь, ежели что…
— Не смеешь! Если б
ты попросил прощения,
я, может быть, простила бы, а теперь… без чаю!
— Хорошо,
я с
тобой справлюсь! — наконец изрекает барыня. — Иди с моих глаз долой! А с
тобой, — обращается она к Марфе, — расправа короткая! Сейчас же сбирайся на скотную, индеек пасти! Там
тебе вольготнее будет с именинниками винцо распивать…
— Ну, вот видишь, а
я иду в ранжереи и
тебя хотела взять. А теперь…
— О нет! — поправляется Марья Андреевна, видя, что аттестация ее не понравилась Анне Павловне, —
я надеюсь, что мы исправимся. Гриша! ведь
ты к вечеру скажешь
мне свой урок из «Поэзии»?
—
Я знаю, что
ты добрый мальчик и готов за всех заступаться. Но не увлекайся, мой друг! впоследствии ой-ой как можешь раскаяться!
— Хорошо
тебе, старый хрен, говорить: у
тебя одно дело, а
я целый день и туда и сюда! Нет, сил моих нет! Брошу все и уеду в Хотьков, Богу молиться!
— Этакую
ты, матушка, махину набрала! — говорит он, похлопывая себя по ляжкам, — ну, и урожай же нынче! Так и быть, и
я перед чаем полакомлюсь, и
мне уделите персичек… вон хоть этот!
— Матушка
ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся
ты над солдатом! Ведь
я… ведь
мне… ах, Господи! да что ж это будет! Матушка! да
ты посмотри!
ты на спину-то мою посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах
ты, Господи милосливый!
— Не властна
я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы
ты сам ко
мне не пожаловал, и
я бы
тебя не ловила. И жил бы
ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы
ты у экономических…
Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают! А
я, мой друг, не властна!
я себя помню и знаю, что
я тоже слуга! И
ты слуга, и
я слуга, только
ты неверный слуга, а
я — верная!
Да смотри у
меня: ежели кто-нибудь проведает —
ты в ответе!
— Вот
тебе книжка, — сказала она
мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет,
я с ним переговорю. Он с
тобой займется, а
ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может быть, и пригодятся.
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет,
я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же
тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
— Вот погоди
ты у
меня, офицер!
—
Я с «ним» покуда разговаривать буду, — говорит Митя, — а
ты тем временем постереги входы и выходы, и как только
я дам знак — сейчас хлоп!
— Но
я надеюсь, что
ты, по крайней мере, будешь камер-юнкером!
— Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны!
Ты смотри у
меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец и остальных. Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
— А
я тут при чем? что
ты ко
мне пристал?
Я разве причинна, что дом у вас сгнил?
— Ах-ах-ах! да, никак,
ты на
меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь
я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста
я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а
я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А
ты, малец, — обратилась она ко
мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
— Это он, видно, моего «покойничка» видел! — И затем, обращаясь ко
мне, прибавила: — А
тебе, мой друг, не следовало не в свое дело вмешиваться. В чужой монастырь с своим уставом не ходят. Девчонка провинилась, и
я ее наказала. Она моя, и
я что хочу, то с ней и делаю. Так-то.
— Разумеется.
Ты у тетеньки в гостях и, стало быть, должен вести себя прилично. Не след
тебе по конюшням бегать. Сидел бы с нами или в саду бы погулял — ничего бы и не было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра, а
я на ее месте поставила бы
тебя на коленки, и дело с концом. И
я бы не заступилась, а сказала бы: за дело!
— Нет, что уж! Христос с ним… А хорошенькое у
тебя, сестрица, именьице, кругленькое… Ехала
я мимо озимого… ах, хороша родилась рожь! Будешь с хлебцем нынешний год!
— Кушай! кушай! — понуждала она
меня, — ишь ведь
ты какой худой! в Малиновце-то, видно, не слишком подкармливают. Знаю
я ваши обычаи! Кушай на здоровье! будешь больше кушать, и наука пойдет спорее…
— А
ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю
я, как
ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала!
Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается! Вот
я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать
меня усадила! Да еще что!.. Вот, говорит, кабы и
тебе такого же Фомушку… Нет уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом
меня к себе вперед не заманите…
— Сын ли, другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну, а
ты какую еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко
мне.
— Что
ты на
меня глаза таращишь, ведьма проклятая? — кричал на нее муж, уловив ее загадочный взгляд.
— А с
тобой, красавица,
я разделаюсь! — прибавил он, обращаясь к бывшей домоправительнице отца.
— А? что? — крикнул на него Савельцев, — или и
тебе того же хочется? У
меня расправа короткая! Будет и
тебе… всем будет! Кто там еще закричал?.. запорю! И в ответе не буду! У
меня, брат, собственная казна есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
— А
ты что
меня не предупредил? Заодно с ними? а? — вскричал барин. — Палок!
— Убьешь
ты меня! — наконец вымолвил он.
— Убьешь, убьешь
ты меня! — повторял он бессознательно.
—
Ты мне скажи, как по закону…
—
Я и теперь вижу, — резко возражала матушка, — вижу
я, что
ты богослов, да не однослов… А
ты что фордыбачишь! — придиралась она и ко
мне, — что надулся, не ешь! Здесь, голубчик, суфлеев да кремов не полагается. Ешь, что дают, а не то и из-за стола прогоню.
— Что, нравится
тебе в Заболотье? весело? — спрашивала
меня матушка.
— Ах, милый! ах, родной! да какой же
ты большой! — восклицала она, обнимая
меня своими коротенькими руками, — да, никак,
ты уж в ученье, что на
тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Вот и прекрасно! И свободно
тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев
меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда
ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
— Римский сенатор. Он спас римскую республику от Катилины. Ах, если б вы знали, какая это прелесть, его речь против Катилины! «Quousque tandem, Catilina, abutere patientia nostra!» [До каких же пор, Катилина,
ты будешь злоупотреблять нашим терпением! (лат.)] — продекламировал
я восторженно.
Разговаривая таким образом, мы скоро сблизились на «
ты», так что под конец она не без волнения спросила
меня...
— А
я почем знаю! — крикнула матушка, прочитав бумагу, — на лбу-то у
тебя не написано, что
ты племянник! Может быть, пачпорт-то у
тебя фальшивый? Может,
ты беглый солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у
меня, ни двора. Вот и надумал
я: пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он
тебя не оставит».
— Так, что ли? — обратилась матушка к отцу, — говори, сударь!
ты сестрицу свою должен помнить, а
я и в глаза ее не видала.
— Решил! он решил!.. ах
ты, распостылый! — крикнула матушка, вся дрожа от волнения, и, закусив губу, подошла близко к Федосу. —
Ты спроси прежде, как дядя с теткой решат… Он решил! Ступай с моих глаз долой, жди в девичьей, пока
я надумаю, как с
тобой поступить!