Неточные совпадения
Леса, как я уже
сказал выше, стояли нетронутыми, и лишь у немногих помещиков представляли не
то чтобы доходную статью, а скорее средство добыть большую сумму денег (этот порядок вещей, впрочем, сохранился и доселе).
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и
сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды,
то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
Но, сверх
того, надо
сказать правду, что Бархатов, несмотря на прозорливость и звание «богомола», чересчур часто заглядывал в девичью, а матушка этого недолюбливала и неукоснительно блюла за нравственностью «подлянок».
«Царское слово свято! —
сказал тогда государь, — поздравляю вас графом!» И пошел с
тех пор граф Евграф щеголять!
То же можно
сказать и о питании: оно было очень скудное.
— Но вы описываете не действительность, а какой-то вымышленный ад! — могут
сказать мне. Что описываемое мной похоже на ад — об этом я не спорю, но в
то же время утверждаю, что этот ад не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут…
Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не
то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— Как
сказать, сударыня… как будем кормить… Ежели зря будем скотине корм бросать — мало будет, а ежели с расчетом, так достанет. Коровам-то можно и яровой соломки подавывать, благо нынче урожай на овес хорош. Упреждал я вас в
ту пору с пустошами погодить, не все в кортому сдавать…
Но я не считаю себя вправе
сказать, что педагогические приемы сестры были толковее, нежели
те, которые я выработал для себя сам.
О нет! ничего подобного, конечно, не допустят разумные педагоги. Они сохранят детскую душу во всем ее неведении, во всей непочатости и оградят ее от злых вторжений. Мало
того: они употребят все усилия, чтобы продлить детский возраст до крайних пределов, до
той минуты, когда сама собой вторгнется всеразрушающая сила жизни и
скажет: отныне начинается пора зрелости, пора искупления непочатости и неведения!
— Они дворянки, —
сказала она язвительно, — а дворянкам не пристало холопские щи есть. Я купчиха — и
то не ем.
Словом
сказать, круглый год в городе царствовала
та хлопотливая неурядица, около которой можно было греть руки, зная наперед, что тут черт ногу сломит, прежде чем до чего-нибудь доищется.
Словом
сказать, меня и в баньке вымыли, и в
тот же вечер облачили в кацавейку.
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать будете.
Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь, ты испитой какой! И вам есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а
то… еду!
Словом
сказать, чем дольше он жил,
тем больше весь дом привыкал к нему.
— Нехорошо все в рубашке ходить; вот и тело у тебя через прореху видно, —
сказала она, — гости могут приехать — осудят,
скажут: племянника родного в посконной рубахе водят. А кроме
того, и в церковь в праздник выйти… Все же в казакинчике лучше.
Словом
сказать, на все подобные вопросы Федос возражал загадочно, что приводило матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик ли он? Хотя в
то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики «эмиссарами Пугачева») не было слышно.
— Раньше трех часов утра и думать выезжать нельзя, —
сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей,
того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят. Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!
Словом
сказать, чего хочешь,
того просишь.
За Григорием Павлычем следовали две сестры: матушка и тетенька Арина Павловна Федуляева, в
то время уже вдова, обремененная большим семейством. Последняя ничем не была замечательна, кроме
того, что раболепнее других смотрела в глаза отцу, как будто каждую минуту ждала, что вот-вот он отопрет денежный ящик и
скажет: «Бери, сколько хочешь!»
— Надо помогать матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру!
Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать, будем жить в любви!»
То да се… «с большим, дескать, удовольствием!» Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна! лей слезы, Гришка Отрепьев!
Словом
сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и
те ходили с веселыми лицами, в надежде, что при старом барине их не будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще не будет ни ягод, ни фруктов спелых.
— Да, хлеб. Без хлеба тоже худо. Хлеб, я тебе
скажу, такое дело; нынче ему урожай, а в будущем году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем году тридцать рублей за четверть отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом живут,
те в урожайные года хлеба не продают, а дождутся голодухи да весь запас и спустят втридорога.
— Как бы я не дала! Мне в
ту пору пятнадцать лет только что минуло, и я не понимала, что и за бумага такая. А не дала бы я бумаги, он бы
сказал: «Ну, и нет тебе ничего! сиди в девках!» И
то обещал шестьдесят тысяч, а дал тридцать. Пытал меня Василий Порфирыч с золовушками за это тиранить.
В чистый понедельник великий пост сразу вступал в свои права. На всех перекрестках раздавался звон колоколов, которые как-то особенно уныло перекликались между собой; улицы к часу ночи почти мгновенно затихали, даже разносчики появлялись редко, да и
то особенные, свойственные посту; в домах слышался запах конопляного масла. Словом
сказать, все как бы говорило: нечего заживаться в Москве! все, что она могла дать, уже взято!
—
Того гляди, под суд попадет… Ты что
скажешь? — обращается матушка к сестрице.
Более с отцом не считают нужным объясняться. Впрочем, он, по-видимому, только для проформы спросил, а в сущности, его лишь в слабой степени интересует происходящее. Он раз навсегда
сказал себе, что в доме царствует невежество и что этого порядка вещей никакие силы небесные изменить не могут, и потому заботится лишь о
том, чтоб домашняя сутолока как можно менее затрогивала его лично.
Впрочем, я лично знал только быт оброчных крестьян, да и
то довольно поверхностно. Матушка охотно отпускала нас в гости к заболотским богатеям, и потому мы и насмотрелись на их житье. Зато в Малиновце нас не только в гости к крестьянам не отпускали, но в праздники и на поселок ходить запрещали. Считалось неприличным, чтобы дворянские дети приобщались к грубому мужицкому веселью. Я должен, однако ж,
сказать, что в этих запрещениях главную роль играли гувернантки.
Словом
сказать, было настолько голодно, что даже безответные девушки и
те от времени до времени позволяли себе роптать.
— Христос-то для черняди с небеси сходил, — говорила Аннушка, — чтобы черный народ спасти, и для
того благословил его рабством.
Сказал: рабы, господам повинуйтеся, и за это сподобитесь венцов небесных.
И нужно
сказать правду, что если бы не она,
то злополучные обитательницы девичьей имели бы очень слабое понятие о
том, что поется и читается в эти дни в церкви.
— Не иначе, как Павлушка потихоньку ей носит.
Сказать ему, негодяю, что если он хоть корку хлеба ей передаст,
то я — видит бог! — в Сибирь обоих упеку!
Известны были, впрочем, два факта: во-первых, что в летописях малиновецкой усадьбы, достаточно-таки обильных сказаниями о последствиях тайных девичьих вожделений, никогда не упоминалось имя Конона в качестве соучастника, и во-вторых, что за всем
тем он, как я
сказал выше, любил, в праздничные дни, одевшись в суконную пару, заглянуть в девичью, и, стало быть, стремление к прекрасной половине человеческого рода не совсем ему было чуждо.
Так-таки в упор и
сказал, не посовестился… А она между
тем ничего Степану Васильевичу дурного не сделала. Напротив, даже жалела его, потому что никто в доме, ни матушка, ни гувернантки, его не жалели и все называли балбесом.
— Слышишь! — продолжала волноваться невеста, — так ты и знай! Лучше добром уезжай отсюда, а уж я что
сказала,
то сделаю, не пойду я за тебя! не пойду!
— Все одно: барыня что
сказала,
то беспременно сделает. Лучше уж прости ты меня.
Год проходит благополучно. На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он жил, но там
сказали, что Сережка несколько недель
тому назад ушел к Троице Богу молиться и с
тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
А иногда и так еще
скажет: «Скоро ли ты, старый хрен, на
тот свет отправишься!» Было время, когда он в ответ на эти окрики разражался грубой бранью и бунтовал, но наконец устал.
Как стоит это дело в настоящее время —
сказать не могу, но уже из
того одного, что землевладение, даже крупное, не сосредоточивается более в одном сословии, а испестрилось всевозможными сторонними примесями, — достаточно ясно, что старинный поместный элемент оказался не настолько сильным и приготовленным, чтоб удержать за собой главенство даже в таком существенном для него вопросе, как аграрный.
К похвале помещиков
того времени я должен
сказать, что, несмотря на невысокий образовательный уровень, они заботливо относились к воспитанию детей, — преимущественно, впрочем, сыновей, — и делали все, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование.
Словом
сказать, даже в
то льготное время он сумел так устроиться, что, не выезжая из захолустья, не только проживал свой собственный доход, но и не выходил из долгов, делать которые был великий искусник.
— Что ж ты не рожаешь! —
то и дело укорял он жену, — срам
сказать, сколько лет вместе живем, а хоть бы дочку ты принесла!
— Есть когда мне разговоры обдумывать! — оправдывался он перед
теми, которые оскорблялись неожиданными оборотами его речей, — у меня дела по горло, а тут еще разговоры обдумывать изволь!
Сказал, что нужно — и будет!
Словом
сказать, уж на что была туга на деньги матушка, но и она не могла устоять против льстивых речей Струнникова, и хоть изредка, но ссужала-таки его небольшими суммами. Разумеется, всякий раз после подобной выдачи следовало раскаяние и клятвы никогда вперед не попадать впросак; но это не помогало делу, и
то, что уж однажды попадало в карман добрейшего Федора Васильича, исчезало там, как в бездонной пропасти.
— Хорошо.
Сказал ты, что человек есь; а кроме
того, еще что?
— А
то и «такое», что земля не моя, а женина, а она на этот счет строга. Кабы моя земля была, я слова бы не
сказал; вот у меня в Чухломе болота тысяча десятин — бери! Даже если б женину землю можно было полегоньку, без купчей, продать — и тут бы я слова не
сказал…
Я не говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но на глазах у него происходило самое наглое воровство, в котором принимал деятельное участие и Синегубов, а он между
тем считался главным распорядителем дела. Воры действовали так нагло, что чуть не в глаза называли его колпаком (в нынешнее время
сказали бы, что он стоит не на высоте своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
От чрезмерной ли еды это с ним сталось или от
того, что реформа пристигла, —
сказать трудно, но, во всяком случае, он не только наружно, но и внутренне изменился.
«Бог да благословит вас на новую жизнь! —
сказал мне мой благодетель, — неопытны вы, да с вашими способностями скоро привыкнете!» С
тех пор я и скитаюсь.
Словом
сказать, мы целый час провели и не заметили, как время прошло. К сожалению, раздалось призывное: pst! — и Струнников стремительно вскочил и исчез. Мы, с своей стороны, покинули Эвиан и, переезжая на пароходе, рассуждали о
том, как приятно встретить на чужбине соотечественника и какие быстрые успехи делает Россия, наглядно доказывая, что в качестве «гарсонов» сыны ее в грязь лицом не ударят.