Неточные совпадения
Затем, приступая к пересказу моего прошлого, я считаю нелишним предупредить читателя, что в настоящем труде он не найдет сплошного изложения всехсобытий моего жития, а
только ряд эпизодов, имеющих между собою связь, но в то же время представляющих
и отдельное целое.
Оно проникало не
только в отношения между поместным дворянством
и подневольною массою — к ним, в тесном смысле,
и прилагался этот термин, — но
и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные
и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства
и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленным.
Только около мелких усадьб прорывались светленькие прогалины,
только тут всюземлю старались обработать под пашню
и луга.
Текучей воды было мало.
Только одна река Перла, да
и та неважная,
и еще две речонки: Юла
и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги, а по местам
и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли. Там
и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было ни подъехать, ни подойти.
Его подваривали, подправляли
и только уже совсем негодное решались отдать в застольную, где после такой подачки несколько дней сряду «валялись животами».
И вот, когда все было наварено, насолено, настояно
и наквашено, когда вдобавок к летнему запасу присоединялся запас мороженой домашней птицы, когда болота застывали
и устанавливался санный путь — тогда начиналось пошехонское раздолье, то раздолье, о котором нынче знают
только по устным преданиям
и рассказам.
Первые обыкновенно страдали тоской по предводительстве, достигнув которого разорялись в прах; вторые держались в стороне от почестей, подстерегали разорявшихся, издалека опутывая их,
и, при помощи темных оборотов, оказывались в конце концов людьми не
только состоятельными, но даже богатыми.
И добрая женщина не
только не попомнила зла, но когда, по приезде в Москву, был призван ученый акушер
и явился «с щипцами, ножами
и долотами», то Ульяна Ивановна просто не допустила его до роженицы
и с помощью мыльца в девятый раз вызволила свою пациентку
и поставила на ноги.
Последнее представлялось высшим жизненным идеалом, так как все в доме говорили о генералах, даже об отставных, не
только с почтением, но
и с боязнью.
Тем не менее, так как у меня было много старших сестер
и братьев, которые уже учились в то время, когда я ничего не делал, а
только прислушивался
и приглядывался, то память моя все-таки сохранила некоторые достаточно яркие впечатления.
Ни единой струи свежего воздуха не доходило до нас, потому что форточек в доме не водилось,
и комнатная атмосфера освежалась
только при помощи топки печей.
Катанье в санях не было в обычае,
и только по воскресеньям нас вывозили в закрытом возке к обедне в церковь, отстоявшую от дома саженях в пятидесяти, но
и тут закутывали до того, что трудно было дышать.
Даже дворовые, насчет которых, собственно,
и происходил процесс прижимания гроша к грошу,
и те внимали афоризмам стяжания не
только без ненависти, но даже с каким-то благоговением.
Сходились
только за обедом
и вечерним чаем,
и тут начинался настоящий погром.
Но вообще мы хладнокровно выслушивали возмутительные выражения семейной свары,
и она не вызывала в нас никакого чувства, кроме безотчетного страха перед матерью
и полного безучастия к отцу, который не
только кому-нибудь из нас, но даже себе никакой защиты дать не мог.
Скажу больше: мы
только по имени были детьми наших родителей,
и сердца наши оставались вполне равнодушными ко всему, что касалось их взаимных отношений.
И допускалось в этом смысле
только одно ограничение: как бы не застукать совсем!
И все это говорилось без малейшей тени негодования, без малейшей попытки скрыть гнусный смысл слов, как будто речь шла о самом обыденном факте. В слове «шельма» слышалась не укоризна, а скорее что-то ласкательное, вроде «молодца». Напротив, «простофиля» не
только не встречал ни в ком сочувствия, но возбуждал нелепое злорадство, которое
и формулировалось в своеобразном афоризме: «Так
и надо учить дураков!»
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в нем
только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье —
и велика Федора, да дура — что в нем!
— Что отец!
только слава, что отец! Вот мне, небось, Малиновца не подумал оставить, а ведь
и я чем не Затрапезный? Вот увидите: отвалит онамне вологодскую деревнюшку в сто душ
и скажет: пей, ешь
и веселись!
И манже,
и буар,
и сортир — все тут!
Вообще нужно сказать, что система шпионства
и наушничества была в полном ходу в нашем доме. Наушничала прислуга, в особенности должностная; наушничали дети.
И не
только любимчики, но
и постылые, желавшие хоть на несколько часов выслужиться.
«Девка» была существо не
только безответное, но
и дешевое, что в значительной степени увеличивало ее безответность.
И мы, дети, были свидетелями этих трагедий
и глядели на них не
только без ужаса, но совершенно равнодушными глазами. Кажется,
и мы не прочь были думать, что с «подлянками» иначе нельзя…
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно
и урывками —
только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно
и безмолвно. Ни о какой охоте никто
и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).]
и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд,
и происходила ловля карасей.
И зверей
и птиц мы знали
только в соленом, вареном
и жареном виде.
Только в Светлый праздник дом своей тишиной несколько напоминал об умиротворении
и умилении сердец…
— Нет, говорит, ничего не сделал;
только что взяла с собой поесть, то отнял. Да
и солдат-то, слышь, здешний, из Великановской усадьбы Сережка-фалетур.
Это — несчастная
и вечно больная девушка, лет двадцати пяти, ростом аршин с четвертью, с кошачьими глазами
и выпятившимся клином животом. Однако ж ее заставляют работать наравне с большими,
только пяльцы устроили низенькие
и дали низенькую скамеечку.
— Без чаю да без чаю!
только вы
и знаете! а я вот возьму да
и выпью!
А Василий Порфирыч идет даже дальше; он не
только вырезывает сургучные печати, но
и самые конверты сберегает: может быть, внутренняя, чистая сторона еще пригодится коротенькое письмецо написать.
Как
только персики начнут выходить в «косточку», так их тщательно пересчитывают, а затем уже всякий плод, хотя бы
и не успевший дозреть, должен быть сохранен садовником
и подан барыне для учета.
Поэтому он не
только не встречает Анну Павловну словами «купчиха», «ведьма», «черт»
и проч., но, напротив, ласково крестит ее
и прикладывается щекой к ее щеке.
— Не властна я, голубчик,
и не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал,
и я бы тебя не ловила.
И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы там
и хлебца,
и молочка,
и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то
и делают! А я, мой друг, не властна! я себя помню
и знаю, что я тоже слуга!
И ты слуга,
и я слуга,
только ты неверный слуга, а я — верная!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела,
только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу —
и с богом!
Васька то отбежит в сторону
и начинает умывать себе морду лапкой, то опять подскочит к своей жертве, как
только она сделает какое-нибудь движение.
Через десять минут девичья полна,
и производится прием ягоды. Принесено немного; кто принес пол-лукошка, а кто
и совсем на донышке.
Только карлица Полька принесла полное лукошко.
Дети не сочувствуют мужичку
и признают за ним
только право терпеть обиду, а не роптать на нее.
Сверх того, она знает, что он из немногих, которые сознают себя воистину крепостными, не
только за страх, но
и за совесть.
Вторую группу составляли два брата
и три сестры-погодки,
и хотя старшему брату, Степану, было уже четырнадцать лет в то время, когда сестре Софье минуло
только девять, но
и первый
и последняя учились у одних
и тех же гувернанток.
Становилось жутко в этих замолчавших комнатах, потому что безмолвие распространилось не
только на детские помещения, но
и на весь дом.
Весь этот день я был радостен
и горд. Не сидел, по обыкновению, притаившись в углу, а бегал по комнатам
и громко выкрикивал: «Мря, нря, цря, чря!» За обедом матушка давала мне лакомые куски, отец погладил по голове, а тетеньки-сестрицы, гостившие в то время у нас, подарили целую тарелку с яблоками, турецкими рожками
и пряниками. Обыкновенно они делывали это
только в дни именин.
Целый час я проработал таким образом, стараясь утвердить пальцы
и вывести хоть что-нибудь похожее на палку, изображенную в лежавшей передо мною прописи; но пальцы от чрезмерных усилий все меньше
и меньше овладевали пером. Наконец матушка вышла из своего убежища, взглянула на мою работу
и, сверх ожидания, не рассердилась, а
только сказала...
По части русского языка у нас были
только учебники, то есть грамматика, синтаксис
и риторика.
Матушка видела мою ретивость
и радовалась. В голове ее зрела коварная мысль, что я
и без посторонней помощи, руководствуясь
только программой, сумею приготовить себя, года в два, к одному из средних классов пансиона.
И мысль, что я одиниз всех детей почти ничего не буду стоить подготовкою, даже сделала ее нежною.
Только внезапное появление сильного
и горячего луча может при подобных условиях разбудить человеческую совесть
и разорвать цепи той вековечной неволи, в которой обязательно вращалась целая масса людей, начиная с всевластных господ
и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Я понимаю, что религиозность самая горячая может быть доступна не
только начетчикам
и богословам, но
и людям, не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет полное право называть себя религиозным, несмотря на то, что приносит в храм, вместо формулированной молитвы,
только измученное сердце, слезы
и переполненную вздохами грудь.
Когда я в первый раз познакомился с Евангелием, это чтение пробудило во мне тревожное чувство. Мне было не по себе. Прежде всего меня поразили не столько новые мысли, сколько новые слова, которых я никогда ни от кого не слыхал.
И только повторительное, все более
и более страстное чтение объяснило мне действительный смысл этих новых слов
и сняло темную завесу с того мира, который скрывался за ними.
Даже матушка, как бы сознавая потребность тишины, сидела, затворившись в спальне,
и только в крайних случаях выходила из нее творить суд
и расправу.