Скучно становилось, тоскливо. Помещики, написавши уставные грамоты,
покидали родные гнезда и устремлялись на поиски за чем-то неведомым. Только мелкота крепко засела, потому что идти было некуда, да Струнников не уезжал, потому что нес службу, да и кредиторы следили за ним. На новое трехлетие его опять выбрали всемишарами, но на следующее выбрали уже не его, а Митрофана Столбнякова. Наступившая судебная реформа начала оказывать свое действие.
Торг заключался. За шестьдесят рублей девку не соглашались сделать несчастной, а за шестьдесят пять — согласились. Синенькую бумажку ее несчастье стоило. На другой день девке объявляли через старосту, что она — невеста вдовца и должна навсегда
покинуть родной дом и родную деревню. Поднимался вой, плач, но «задаток» был уже взят — не отдавать же назад!
Живя почти исключительно материальной, плотской жизнью, простолюдин срастается, так сказать, с каждым предметом, его окружающим, с каждым бревном своей лачуги; он в ней родился, в ней прожил безвыходно свой век; ни одна мысль не увлекала его за предел родной избы: напротив, все мысли его стремились к тому только, чтобы не
покидать родного крова.
Неточные совпадения
Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трехсоттонного брига [Бриг — двухмачтовое парусное судно с прямым парусным вооружением на обеих мачтах.], на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к
родной матери, должен был наконец
покинуть эту службу.
— Господа, как жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение!.. Этот старик — ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все
покинули, был отцом
родным!..
Подойдя к исправницкому дому, выходившему фасом на улицу, Туркевич весело подмигивал своим спутникам,
кидал кверху картуз и объявлял громогласно, что здесь живет не начальник, а
родной его, Туркевича, отец и благодетель.
Притом все-таки приходилось
покинуть и
родную деревню, и
родных, и соседей.
«Милые мои люди, несчастные люди, — нестерпимо, до тоски смертной жалко вас, все вас —
покидают, все вам — судьи, никем вы не любимы, и нету у вас друзей — милые мои люди,
родные люди!..»