Неточные совпадения
И когда отец
заметил ей: «Как же вы, сударыня, Богу молитесь, а
не понимаете, что тут
не одно, а три слова: же, за, ны… „за нас“ то есть», — то она очень развязно отвечала...
В девичьей остается одна денщица, обыкновенно из подростков, которая убирает посуду,
метет комнату и принимается вязать чулок, чутко прислушиваясь,
не раздадутся ли в барыниной спальне шаги Анны Павловны Затрапезной.
— Я казенный человек —
не смеете вы меня бить… Я сам, коли захочу, до начальства дойду…
Не смеете вы! и без вас есть кому меня бить!
— Я казенный человек! — продолжает бессмысленно орать солдат, —
не смеете вы меня…
— А вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки видела, с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку Бога
молить. По смерть ласки ее
не забуду!»
Докладывают, что ужин готов. Ужин представляет собой повторение обеда, за исключением пирожного, которое
не подается. Анна Павловна зорко следит за каждым блюдом и
замечает, сколько уцелело кусков. К великому ее удовольствию, телятины хватит на весь завтрашний день, щец тоже порядочно осталось, но с галантиром придется проститься. Ну, да ведь и то сказать — третий день галантир да галантир! можно и полоточком полакомиться, покуда
не испортились.
На одном из подобных собеседований нас застала однажды матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил, что я уж почти всю науку произошел, а вслед за тем неожиданно предложил,
не угодно ли,
мол, по-латыни немножко барчука подучить, то гнев ее смягчился.
Замечу здесь мимоходом: несмотря на обилие книг и тетрадей, которые я перечитал, я
не имел ни малейшего понятия о существовании русской литературы.
Но вот вожделенный миг настал, и дети чинно,
не смея прибавить шагу, идут к церкви, сопровождаемые вдогонку наставлениями матушки...
— Признаться сказать, я и забыла про Наташку, — сказала она. —
Не следовало бы девчонку баловать, ну да уж, для дорогих гостей, так и быть — пускай за племянничка Бога
молит. Ах, трудно мне с ними, сестрица, справляться! Народ все сорванец — долго ли до греха!
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться
не могу, благородно себя ведет. Ну, да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился,
мол, бродяга, мужем моим себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне
не надобен!
Улита домовничала в Щучьей-Заводи и имела на барина огромное влияние. Носились слухи, что и стариковы деньги, в виде ломбардных билетов, на имя неизвестного, переходят к ней. Тем
не менее вольной он ей
не давал — боялся, что она бросит его, — а выпустил на волю двоих ее сыновей-подростков и
поместил их в ученье в Москву.
—
Не надо. Пусть трудится; Бог труды любит. Скажите ему, поганцу, что от его нагаек у меня и до сих пор спину ломит. И
не сметь звать его барином. Какой он барин! Он — столяр Потапка, и больше ничего.
От времени до времени, впрочем,
замечали, что он начинает забываться, бормочет нескладицу и
не узнает людей.
Очень часто заходил к ней и я, но
не смел говорить громко, чтоб
не помешать матушке.
С своей стороны, и Сашенька отвечала бабушке такой же горячей привязанностью. И старая и малая
не надышались друг на друга, так что бабушка, по делам оставшегося от покойного зятя имения, даже советовалась с внучкой, и когда ей
замечали, что Сашенька еще мала,
не смыслит, то старушка уверенно отвечала...
—
Не дай Бог как эти болезни привяжутся, —
замечает отец, который в последнее время стал сильно недомогать.
— Только Григорий Павлыч очень уж рассердился, как узнал! Приехал из подмосковной, кричит: «
Не смейте к Затрапезным ездить! запрещаю!» Даже подсвечником замахнулся; еще немного — и лоб старику раскроил бы!
Те, которые давно его знают,
не замечают в его наружности ни малейших перемен.
— Ты бы Богу-то посоветовала:
не нужно,
мол.
— Чтой-то я как будто
не замечала…
—
Не смею споритъ-с. Вы, Василий Порфирыч, как полагаете?
— Многие это говорят, однако я
не замечал. Клоп, я вам доложу, совсем особенный запах имеет. Раздавишь его…
Матушка с тоской смотрит на графинчик и говорит себе: «Целый стакан давеча влили, а он уж почти все слопал!» И, воспользовавшись минутой, когда Стриженый отвернул лицо в сторону, отодвигает графинчик подальше. Жених, впрочем,
замечает этот маневр, но на этот раз, к удовольствию матушки,
не настаивает.
— Ах,
не говорите! девушки ведь очень хитры. Может быть, они уж давно друг друга
заметили; в театре, в собрании встречались, танцевали, разговаривали друг с другом, а вам и невдомек. Мы, матери, на этот счет просты. Заглядываем бог знает в какую даль, а что у нас под носом делается,
не видим. Оттого иногда…
— Ну, как знаете! Конечно,
не мне вам советы давать, а только… Скажите,
заметили вы, какое вчера на Прасковье Ивановне платье было?
— Ни за что. Заранее приказанье отдам. Конечно, мне вам советовать
не приходится, а только… А
заметили вы, как вчера Прасковья Ивановна одета была?
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же,
мол, ты
не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Однажды, однако, матушка едва
не приняла серьезного решения относительно Аннушки. Был какой-то большой праздник, но так как услуга по дому и в праздник нужна, да, сверх того, матушка в этот день чем-то особенно встревожена была, то, натурально, сенные девушки
не гуляли. По обыкновению, Аннушка произнесла за обедом приличное случаю слово, но, как я уже
заметил, вступивши однажды на практическую почву, она уже
не могла удержаться на высоте теоретических воззрений и незаметно впала в противоречие сама с собою.
— Ты что ж это! взаправду бунтовать вздумала! — крикнула она на нее, — по-твоему, стало быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять
не следует! Сидите,
мол, склавши ручки, сам Бог так велел! Вот я тебя… погоди!
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да
не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ,
мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин
не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
Искали его, искали, даже на крестьян думали,
не убили ли,
мол, своего барина.
— Коли послушаешь тебя, что ты завсе без ума болтаешь, —
заметила она, — так Богу-то в это дело и мешаться
не след. Пускай,
мол, господин рабов истязает, зато они венцов небесных сподобятся!
Но матушка рассудила иначе. Работы нашлось много: весь иконостас в малиновецкой церкви предстояло возобновить, так что и срок определить было нельзя. Поэтому Павлу было приказано вытребовать жену к себе. Тщетно
молил он отпустить его, предлагая двойной оброк и даже обязываясь поставить за себя другого живописца; тщетно уверял, что жена у него хворая, к работе непривычная, — матушка слышать ничего
не хотела.
— А разве черт ее за рога тянул за крепостного выходить! Нет, нет, нет! По-моему, ежели за крепостного замуж пошла, так должна понимать, что и сама крепостною сделалась. И хоть бы раз она догадалась! хоть бы раз пришла: позвольте,
мол, барыня, мне господскую работу поработать! У меня тоже ведь разум есть; понимаю, какую ей можно работу дать, а какую нельзя. Молотить бы
не заставила!
— Видел, что вы замахнулись — ну, и остерег: проходите,
мол, мимо, — пояснила ключница Акулина, которая, в силу своего привилегированного положения в доме,
не слишком-то стеснялась с матушкой.
Не то чтоб он унялся, но нередко
замечали, что он ходит как сонный и только вследствие стороннего подстрекательства начинает шутки шутить.
Очевидно, в нем таилась в зародыше слабость к щегольству, но и этот зародыш, подобно всем прочим качествам, тускло мерцавшим в глубинах его существа, как-то
не осуществился, так что если кто из девушек
замечал: «Э! да какой ты сегодня франт!» — то он, как и всегда, оставлял замечание без ответа или же отвечал кратко...
Не мешает
заметить при этом, что помещики, которые хоть сколько-нибудь возвышались над материальным уровнем мелкоты, смотрели свысока на своих захудалых собратий и вообще чересчур легко заражались чванством.
Бытописателей изображаемого мною времени являлось в нашей литературе довольно много; но я могу утверждать
смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем
не закрасишь.
— С Богом. А на бумагу так и отвечай: никакого,
мол, духу у нас в уезде нет и
не бывало. Живем тихо, французу
не подражаем… А насчет долга
не опасайся: деньги твои у меня словно в ломбарте лежат. Ступай.
— Коли ты, свинтус, в салфетки сморкаться выдумал, так ступай из-за стола вон! — крикнул он на него, — и
не смей на глаза мне показываться!
Но все на свете кончается; наступил конец и тревожному времени. В 1856 году Федор Васильич съездил в Москву. Там уже носились слухи о предстоящих реформах, но он, конечно,
не поверил им. Целый год после этого просидел он спокойно в Словущенском, упитывая свое тело, прикармливая соседей и строго наблюдая, чтоб никто «об этом» даже заикнуться
не смел. Как вдруг пришло достоверное известие, что «оно» уже решено и подписано.
— Положение среднее. Жалованье маленькое, за битую посуду больше заплатишь. Пурбуарами живем. Дай Бог здоровья, русские господа
не забывают. Только раз одна русская дама, в Эмсе, повадилась ко мне в отделение утром кофе пить, а тринкгельду [на чай (от нем. Trinkgeld).] два пфеннига дает. Я было ей назад: возьмите,
мол, на бедность себе! — так хозяину, шельма, нажаловалась. Чуть было меня
не выгнали.
Словом сказать, мы целый час провели и
не заметили, как время прошло. К сожалению, раздалось призывное: pst! — и Струнников стремительно вскочил и исчез. Мы, с своей стороны, покинули Эвиан и, переезжая на пароходе, рассуждали о том, как приятно встретить на чужбине соотечественника и какие быстрые успехи делает Россия, наглядно доказывая, что в качестве «гарсонов» сыны ее в грязь лицом
не ударят.
— Нет, оттепелей
не будет; это уж я
замечал. Коли осень студеная стоит да снег раньше ноября выпал — стало быть, и санный путь установится сразу.
Действительно, оба сына, один за другим, сообщили отцу, что дело освобождения принимает все более и более серьезный оборот и что ходящие в обществе слухи об этом предмете имеют вполне реальное основание. Получивши первое письмо, Арсений Потапыч задумался и два дня сряду находился в величайшем волнении, но, в заключение, бросил письмо в печку и ответил сыну, чтоб он никогда
не смел ему о пустяках писать.
Покуда они были малы, жизнь еще представлялась возможною, но ведь какие-нибудь пять-шесть лет пролетят так быстро, что и
не заметишь.
— Намеднись такая ли перестрелка в Вялицыне (так называлась усадьба Урванцовых) была — как только до убийства
не дошло! — сообщал кто-нибудь из приезжих гостей. — Вышли оба брата в березовую рощу грибков посбирать. Один с одного конца взялся, другой — с другого. Идут задумавшись навстречу и
не замечают друг друга. Как вдруг столкнулись. Смотрят друг дружке в глаза — он ли,
не он ли? — никто
не хочет первый дорогу дать. Ну, и пошло тут у них, и пошло…