Неточные совпадения
Даже предрассудки и
приметы были в пренебрежении, но
не вследствие свободомыслия, а потому что следование им требовало возни и бесплодной траты времени.
Старик, очевидно, в духе и собирается покалякать о том, о сем, а больше ни о чем. Но Анну Павловну так и подмывает уйти. Она
не любит празднословия мужа, да ей и некогда. Того гляди, староста придет, надо доклад
принять, на завтра распоряжение сделать. Поэтому она сидит как на иголках и в ту минуту, как Василий Порфирыч произносит...
Спрашивается: что могут дети противопоставить этим попыткам искалечить их жизнь? Увы! подавленные игом фатализма, они
не только
не дают никакого отпора, но сами идут навстречу своему злополучию и безропотно
принимают удары, сыплющиеся на них со всех сторон. Бедные, злосчастные дети!
— И, братец! сытехоньки! У Рождества кормили — так на постоялом людских щец похлебали! — отвечает Ольга Порфирьевна, которая тоже отлично понимает (церемония эта, в одном и том же виде, повторяется каждый год), что если бы она и
приняла братнино предложение, то из этого ничего бы
не вышло.
Матушка волнуется, потому что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет по деревням гульба, в которой
принимает деятельное участие сам староста Федот. Он
не является по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает один и тот же ответ, что староста «
не годится». А между тем овсы еще наполовину
не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже
не весь убран…
Присутствие матушки приводило их в оцепенение, и что бы ни говорилось за столом, какие бы ни происходили бурные сцены, они ни одним движением
не выказывали, что
принимают в происходящем какое-нибудь участие. Молча садились они за обед, молча подходили после обеда к отцу и к матушке и отправлялись наверх, чтоб
не сходить оттуда до завтрашнего обеда.
Несмотря на зазорную репутацию, предшествовавшую молодому соседу, и дедушка и бабушка
приняли его радушно. Они чутьем догадались, что он приехал свататься, но, вероятно, надеялись, что Фиска-змея
не даст себя в обиду, и
не особенно тревожились доходившими до них слухами о свирепом нраве жениха. Дедушка даже счел приличным предупредить молодого человека.
Работала она в спальне, которая была устроена совершенно так же, как и в Малиновце. Около осьми часов утра в спальню подавался чай, и матушка
принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского, человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал один из причетников, нанимавшийся на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что на матушку никаких расходов по управлению
не падало.
После этого я уже
не видал тетеньки Раисы Порфирьевны, но она жила еще долго. Выкормив Сашеньку в меру взрослой девицы, выдала ее замуж за «хорошего» человека, но
не отпустила от себя, а
приняла зятя в дом. Таким образом, мечты ее осуществились вполне.
Когда меня разбудили, лошади уже были запряжены, и мы тотчас же выехали. Солнце еще
не взошло, но в деревне царствовало суетливое движение, в котором преимущественно
принимало участие женское население. Свежий, почти холодный воздух, насыщенный гарью и дымом от топящихся печей, насквозь прохватывал меня со сна. На деревенской улице стоял столб пыли от прогонявшегося стада.
Но иногда в игре
принимает участие Настасья и уже
не позволяет плутовать.
— Самый это народ внимания
не стоящий, — отвечает он,
принимая совсем наклонное положение.
Начинаются визиты. В начале первой зимы у семьи нашей знакомств было мало, так что если б
не три-четыре семейства из своих же соседей по именью, тоже переезжавших на зиму в Москву «повеселиться», то, пожалуй, и ездить было бы некуда; но впоследствии, с помощью дяди, круг знакомств значительно разросся, и визитация
приняла обширные размеры.
Матушка так и покатывалась со смеху, слушая эти рассказы, и я даже думаю, что его
принимали у нас
не столько для «дела», сколько ради «истинных происшествий», с ним случавшихся.
Что делать? какое
принять решение? — беспрестанно спрашивает она себя и мучительно сознает, что бывают случаи, когда решения даются
не так-то легко, как до сих пор представлялось ей, бесконтрольной властительнице судеб всей семьи.
Она меня с ума в эти три недели сведет! Будет кутить да мутить. Небось, и знакомых-то всех ему назвала, где и по каким дням бываем, да и к нам в дом, пожалуй, пригласила… Теперь куда мы, туда и он… какова потеха! Сраму-то, сраму одного по Москве сколько! Иная добрая мать и
принимать перестанет; скажет: у меня
не въезжий дом, чтобы любовные свидания назначать!
— Скажи, что дома нет! — восклицает в волнении матушка, — или нет, постой! просто скажи:
не велено
принимать!
«
Не иначе, как они уж давно снюхались!» — убеждается матушка и, чтобы положить конец домашнему бунту, решается
принять героическую меру.
Много горя
приняли от них крестьяне, но зато и глубоко ненавидели их, так что зачастую приходилось слышать, что там-то или там-то укокошили управителя и что при этом были пущены в ход такие утонченные приемы, которые вовсе
не свойственны простодушной крестьянской природе и которые могла вызвать только неудержимая потребность отмщения.
Аннушка бросилась к тетеньке Ольге Порфирьевне, но последней сестрицына мысль показалась настолько забавною, что она и сама
не отказалась
принять участие в затеянном сватовстве.
Разумеется, отец (он был еще холостой)
принял ее под свое покровительство, написал тетенькам грозное письмо, и затея
не состоялась.
— Я
не мучэ, а добру учу, — возражала Аннушка, — я говорю: ежели господин слово бранное скажет —
не ропщи; ежели рану причинит —
прими с благодарностью!
Дальнейших последствий стычки эти
не имели. Во-первых,
не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она учила рабов с благодарностью
принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да
не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью
принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин
не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
— Стало быть, и ты будешь права? Тебе госпожа скажет:
не болтай лишнего, долгоязычная! а ты ей в ответ: что хотите, сударыня, делайте, хоть шкуру с меня спустите, я все с благодарностью
приму, а молчать
не буду!
С этих пор она затосковала. К прежней сокрушавшей ее боли прибавилась еще новая, которую нанес уже Павел, так легко решившийся исполнить господское приказание. По мнению ее, он обязан был всякую муку
принять, но ни в каком случае
не прикасаться лозой к ее телу.
— Много у меня князей было. Одну съезжую ежели сосчитать, так иной звезд на небе столько
не видал, сколько спина моя лозанов
приняла!
— А вам, тетенька, хочется, видно, поговорить, как от господ плюхи с благодарностью следует
принимать? — огрызался Ванька-Каин, — так, по-моему, этим добром и без того все здесь по горло сыты! Девушки-красавицы! — обращался он к слушательницам, — расскажу я вам лучше, как я однова ездил на Моховую, слушать музыку духовую… — И рассказывал. И, к великому огорчению Аннушки, рассказ его
не только
не мутил девушек, но доставлял им видимое наслаждение.
С Иваном поступили еще коварнее. Его разбудили чуть свет, полусонному связали руки и, забивши в колодки ноги, взвалили на телегу. Через неделю отдатчик вернулся и доложил, что рекрута
приняли, но
не в зачет,так что никакой материальной выгоды от отдачи на этот раз
не получилось. Однако матушка даже выговора отдатчику
не сделала; она и тому была рада, что крепостная правда восторжествовала…
— Любить тебя буду, — шептала Матренка, присаживаясь к нему, — беречи буду. Ветру на тебя венуть
не дам, всякую твою вину на себя
приму; что ни прикажешь, все исполню!
Несчастное существо, называвшееся «девкой»,
не только в безмолвии
принимало брань и побои,
не только изнывало с утра до ночи над непосильной работой, но и единолично выносило на себе все последствия пробудившегося инстинкта.
— А ты господам хорошо служи — вот и Богу этим послужишь. Бог-то, ты думаешь,
примет твою послугу, коли ты о господах
не радеешь?
— Ну, так вот что. Сегодня я новых лекарств привезла; вот это — майский бальзам, живот ему чаще натирайте, а на ночь скатайте катышук и внутрь
принять дайте. Вот это — гофманские капли, тоже, коли что случится, давайте; это — настойка зверобоя, на ночь полстакана пусть выпьет. А ежели давно он
не облегчался, промывательное поставьте. Бог даст, и полегче будет. Я и лекарку у вас оставлю; пускай за больным походит, а завтра утром придет домой и скажет, коли что еще нужно. И опять что-нибудь придумаем.
— Божья воля сама по себе, а надо и меры
принимать. Под лежачий камень и вода
не бежит. Вот как зерно-то сопреет, тогда и увидим, как ты о Божьей воле разговаривать будешь!
Струнникова слегка передергивает. Федул Ермолаев — капитальный экономический мужичок, которому Федор Васильич должен изрядный куш. Наверное, он денег просить приехал; будет разговаривать, надоедать. Кабы зараньше предвидеть его визит, можно было бы к соседям уйти или дома
не сказаться. Но теперь уж поздно; хочешь
не хочешь, а приходится
принимать гостя… нелегкая его принесла!
Я
не говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но на глазах у него происходило самое наглое воровство, в котором
принимал деятельное участие и Синегубов, а он между тем считался главным распорядителем дела. Воры действовали так нагло, что чуть
не в глаза называли его колпаком (в нынешнее время сказали бы, что он стоит
не на высоте своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
Супруги едут в город и делают первые закупки. Муж берет на себя, что нужно для приема гостей; жена занимается исключительно нарядами. Объезжают городских знакомых, в особенности полковых, и всем напоминают о наступлении зимы. Арсений Потапыч справляется о ценах у настоящих торговцев и убеждается, что хоть он и продешевил на первой продаже, но немного. Наконец вороха всякой всячины укладываются в возок, и супруги, веселые и довольные, возвращаются восвояси. Слава Богу! теперь хоть кого
не стыдно
принять.
Действительно, оба сына, один за другим, сообщили отцу, что дело освобождения
принимает все более и более серьезный оборот и что ходящие в обществе слухи об этом предмете имеют вполне реальное основание. Получивши первое письмо, Арсений Потапыч задумался и два дня сряду находился в величайшем волнении, но, в заключение, бросил письмо в печку и ответил сыну, чтоб он никогда
не смел ему о пустяках писать.
Заварили майорский чай, и, несмотря на отвычку, все с удовольствием
приняли участие в чаепитии. Майор пил пунш за пуншем, так что Калерии Степановне сделалось даже жалко. Ведь он ни чаю, ни рому назад
не возьмет — им бы осталось, — и вдруг, пожалуй, всю бутылку за раз выпьет! Хоть бы на гогель-могель оставил! А Клобутицын продолжал пить и в то же время все больше и больше в упор смотрел на Машу и про себя рассуждал...
Но ведь и это «святая простота», перед которою преклоняться следует,
принимая всецело, как она есть, и
не анализируя.
К обеду он, конечно, выходил в столовую, прислушивался к общему разговору и даже пытался
принять в нем участие, но из этих попыток как-то ничего
не выходило.
— Так по-людски
не живут, — говорил старик отец, — она еще ребенок, образования
не получила, никакого разговора, кроме самого обыкновенного,
не понимает, а ты к ней с высокими мыслями пристаешь, молишься на нее. Оттого и глядите вы в разные стороны. Только уж что-то рано у вас нелады начались;
не надо было ей позволять гостей
принимать.
Жили они роскошно, детей
не имели,
принимали в именин московских друзей, но с соседями по захолустью
не знались.