Неточные совпадения
Отец был, по тогдашнему времени, порядочно образован; мать — круглая невежда; отец вовсе
не имел практического смысла и любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух
не загадывала, а действовала молча и наверняка; наконец, отец женился уже почти стариком и притом никогда
не обладал
хорошим здоровьем, тогда как мать долгое время сохраняла свежесть, силу и красоту.
Портным ремеслом занимался и
хорошие деньги зарабатывал, а в дом копеечки щербатой никогда
не принес — всё в кабак.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или
лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай,
не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
Вообще Могильцев
не столько руководит ее в делах, сколько выслушивает ее внушения, облекает их в законную форму и указывает, где, кому и в каком размере следует вручить взятку. В последнем отношении она слепо ему повинуется, сознавая, что в тяжебных делах
лучше переложить, чем недоложить.
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько поспела!» Потом так же медленно берется за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части,
не торопясь, кушает их одну за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще
хорошего места осталось!»
— Так-то, брат! — говорит он ему, — прошлого года рожь хорошо родилась, а нынче рожь похуже, зато на овес урожай. Конечно, овес
не рожь, а все-таки
лучше, что хоть что-нибудь есть, нежели ничего. Так ли я говорю?
— Вот теперь вы правильно рассуждаете, — одобряет детей Марья Андреевна, — я и маменьке про ваши добрые чувства расскажу. Ваша маменька — мученица. Папенька у вас старый, ничего
не делает, а она с утра до вечера об вас думает, чтоб вам
лучше было, чтоб будущее ваше было обеспечено. И, может быть, скоро Бог увенчает ее старания новым успехом. Я слышала, что продается Никитское, и маменька уже начала по этому поводу переговоры.
Школы в селе
не было, но большинство крестьян было грамотное или,
лучше сказать, полуграмотное, так как между крестьянами преобладал трактирный промысел. Умели написать на клочке загаженной бумаги: «силетка адна, чаю порц: адна ище порц.: румка вотки две румки три румки вичина» и т. д. Далее этого местное просвещение
не шло.
— Помилуйте, сударыня, нам это за радость! Сами
не скушаете, деточкам свезете! — отвечали мужички и один за другим клали гостинцы на круглый обеденный стол. Затем перекидывались еще несколькими словами; матушка осведомлялась, как идут торги; торговцы жаловались на худые времена и уверяли, что в старину торговали
не в пример
лучше. Иногда кто-нибудь посмелее прибавлял...
— То-то; я дурного
не посоветую. Вот в Поздеевой пустоши клочок-то, об котором намеднись я говорил, — в старину он наш был, а теперь им графские крестьяне уж десять лет владеют. А земля там
хорошая, трава во какая растет!
— Говядинки сегодня
не достали, так
не угодно ли щи с солониной приказать? Солонина
хорошая.
Лет через десять деятельного городничества, когда он задумал жениться на Раечке, у него был уже очень
хороший капитал, хотя по службе он
не слыл притязательным.
— Кабы
не Сашенька — кажется бы… — молвила она, но,
не докончив, продолжала: —
Хороший день будет завтра, ведреный; косить уж около дворов начали — работа в ведрышко спорее пойдет.
После этого я уже
не видал тетеньки Раисы Порфирьевны, но она жила еще долго. Выкормив Сашеньку в меру взрослой девицы, выдала ее замуж за «
хорошего» человека, но
не отпустила от себя, а приняла зятя в дом. Таким образом, мечты ее осуществились вполне.
— У нас от одних лошадей
хороший доход получить можно, — продолжал соблазнять Федос, — содержание-то их почти ничего
не стоит — и зиму и лето в степи; зимой из-под снега корм добывают… А в Мензелинске, между прочим, ярмарка бывает: издалека туда приезжают,
хорошие цены дают. Опять овчины, шерсть…
— То-то «представьте»! Там
не посмотрят на то, что ты барин, — так-то отшпарят, что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать,
лучше бы в церковь ходил да Богу молился.
— Тебя
не съест, у тебя надёжа
хорошая. Хорошо ты одумала, что мужичком занялась. Крестьянин — он
не выдаст. Хоть из-под земли, да на оброк денег достанет. За крестьянами-то у тебя все равно, что в ламбарте, денежки лежат.
— Слава Богу —
лучше всего, учитесь. А отучитесь, на службу поступите, жалованье будете получать.
Не все у отца с матерью на шее висеть. Ну-тко, а в которой губернии Переславль?
— Хорошие-то французы, впрочем,
не одобряют. Я от Егорова к Сихлерше [Известный в то время магазин мод.] забежал, так она так-таки прямо и говорит: «Поверите ли, мне даже француженкой называться стыдно! Я бы, говорит, и веру свою давно переменила, да жду, что дальше будет».
— По-моему, уж совсем
лучше ужинать
не подавать, чем намеднись у Голубовицких сосиски с кислой капустой!
Ради гостя и отец надел «
хороший» сюртук, но он, очевидно,
не принимал деятельного участия в общем ожидании и выполнял только необходимую формальность.
— Есть у него деньги, и даже
не маленькие, только он их в ломбарте
не держит — процент мал, — а по Москве под залоги распускает. Купец Погуляев и сейчас ему полтораста тысяч должен — это я верно знаю. Тому, другому перехватить даст —
хороший процент получит.
В два часа и матушка и сестрица сидят в гостиной; последняя протянула ноги на стул: в руках у нее французская книжка, на коленях — ломоть черного хлеба. Изредка она взглядывает на матушку и старается угадать по ее лицу,
не сделала ли она «распоряжения». Но на этот раз матушка промахнулась или,
лучше сказать, просто
не догадалась.
— Ешь-ка, ешь!
лучше не слушать тебя, срамницу! — заключала матушка, удаляясь восвояси.
— Дура ты, дура! — возражала она, — ведь ежели бы по-твоему, как ты завсегда говоришь, повиноваться, так святой-то человек должен бы был без разговоров чурбану поклониться — только и всего. А он, вишь ты, что!
лучше, говорит, на куски меня изрежь, а я твоему богу
не слуга!
—
Лучше бы вы, сударыня, с ним
не связывались!
— А вам, тетенька, хочется, видно, поговорить, как от господ плюхи с благодарностью следует принимать? — огрызался Ванька-Каин, — так, по-моему, этим добром и без того все здесь по горло сыты! Девушки-красавицы! — обращался он к слушательницам, — расскажу я вам
лучше, как я однова ездил на Моховую, слушать музыку духовую… — И рассказывал. И, к великому огорчению Аннушки, рассказ его
не только
не мутил девушек, но доставлял им видимое наслаждение.
— Слышишь! — продолжала волноваться невеста, — так ты и знай!
Лучше добром уезжай отсюда, а уж я что сказала, то сделаю,
не пойду я за тебя!
не пойду!
— Что ж, что в поневе! И все бабы так ходят. Будешь баба, по-бабьему и одеваться будешь. Станешь бабью работу работать, по домашеству старикам помогать — вот и обойдется у вас. Неужто ж
лучше с утра до вечера,
не разгибаючи спины, за пяльцами сидеть?
— А приходила да опять ушла — тем еще
лучше; значит, время тебе
не пришло… Небось, к весне выправишься. Пойдут светлые дни, солнышко играть будет — и в тебе душа заиграет. Нехорошо тебе здесь в каморке: темно, сыро; хоть бы господа когда заглянули…
Сережка
не робок и довольно развязно подходит к «крестной». Матушка рассматривает его, но
хорошего находит мало. Лицо широкое, красное, скулы выдались, глаза узенькие, нос как пуговица. Как есть калмык. Да и ростом мал
не по летам.
Наш уезд
не пользовался
хорошей репутацией в губернии и на сословных выборах играл очень незавидную роль.
— Слава Богу —
лучше всего. Я, брат, простыня человек, старых приятелей
не забываю. Вот ты так спесив стал; и
не заглянешь, даром что кум!
— За пакостные дела — больше
не за что. За
хорошие дела
не вызовут, потому незачем. Вот, например, я: сижу смирно, свое дело делаю — зачем меня вызывать! Курица мне в суп понадобилась, молока горшок, яйца — я за все деньги плачу. Об чем со мной разговаривать! чего на меня смотреть! Лицо у меня чистое, без отметин — ничего на нем
не прочтешь. А у тебя на лице узоры написаны.
И действительно,
не прошло недели, как Федор Васильич получил официальное приглашение пожаловать в губернию. Вспомнились ему в ту пору его же вещие слова, которыми он некогда напутствовал станового пристава: за
хорошими делами вызывать
не будут.
—
Лучше с рыбы,
не так обременительно.
Всего
лучше об этом
не думать, потому что без чего нельзя, так нельзя.
— А что я тебе хотела сказать! Хоть бы пять фунтиков сахарного вареньица сварить —
не ровен час,
хорошие гости приедут.
С наступлением октября начинаются первые серьезные морозы. Земля закоченела, трава по утрам покрывается инеем, вода в канавках затягивается тонким слоем льда; грязь на дорогах до того сковало, что езда в телегах и экипажах сделалась невозможною. Но зато черностоп образовался отличный: гуляй мужичок да погуливай. Кабы на промерзлую землю да снежку Бог послал —
лучше бы
не надо.
Нехорошо драться, нехорошо мужиков и баб на барской работе без отдыха изнурять, да ведь Бурмакин и
не делает этого; стало быть, можно и при крепостном праве по-хорошему обойтись.
Старики Бурмакины хвалили Милочку. Они отзывались об ней как о девушке тихой, уживчивой, которая несколько лет сряду была почти членом их семьи, и никогда никакой неприятности они от нее
не видали. Правда, что она как будто простовата, — ну, да это пройдет. Выйдет замуж за
хорошего человека и разом очнется.
— Для такого случая рассчитывать на себя
не приходится: можно ли перехватить где-нибудь, или что-нибудь продать. Занимать, впрочем,
не советую;
не трудно и запутаться. Продай
лучше пустошоночку, хоть Филипцево, например; тысячи полторы тебе с удовольствием Ермолаев даст. Вот ты и при деньгах.
— Нет, маменька, мне дома
лучше, — отвечала она и в бесконечной деликатности даже
не объясняла причин своего отказа, опасаясь, чтобы объяснение
не придало преувеличенного значения ее жертве.
—
Не знаю,
не умирала, — отделывалась Паша шуткой, — да что вы, барышня, все про смерть да про смерть! Вот ужо весна придет, встанем мы с вами, пойдем в лес по ягоды… Еще так отдохнем, что
лучше прежнего заживем!
Я, впрочем,
не помню, чтобы встречались
хорошие голоса, но хуже всего было то, что и певцы и певицы пели до крайности вычурно; глотали и коверкали слова, картавили, закатывали глаза и вообще старались дать понять, что, в случае чего, недостатка по части страстности опасаться нет основания.
Без дела слонялись по парадным комнатам, ведя между собой бессвязные и вялые разговоры, опасаясь замарать или разорвать
хорошее платье, которое ради праздника надевали на нас, и избегая слишком шумных игр, чтобы
не нарушать праздничное настроение.