Неточные совпадения
Вообще нужно сказать, что система шпионства и наушничества была в полном ходу в нашем доме. Наушничала прислуга, в особенности должностная; наушничали дети. И не только любимчики, но и постылые, желавшие хоть
на несколько
часов выслужиться.
В нашем доме их тоже было не меньше тридцати штук. Все они занимались разного рода шитьем и плетеньем, покуда светло, а с наступлением сумерек их загоняли в небольшую девичью, где они пряли, при свете сального огарка,
часов до одиннадцати ночи. Тут же они обедали, ужинали и спали
на полу, вповалку,
на войлоках.
У него есть библиотека, в которой
на первом плане красуется старый немецкий «Conversations-Lexicon», [Словарь разговорных слов (нем.).] целая серия академических календарей, Брюсов календарь, «
Часы благоговения» и, наконец, «Тайны природы» Эккартсгаузена.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не
на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите
на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А
часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
Сделавши это распоряжение, Анна Павловна возвращается восвояси, в надежде хоть
на короткое время юркнуть в пуховики; но
часы уже показывают половину шестого; через полчаса воротятся из лесу «девки», а там чай, потом староста… Не до спанья!
Бьет семь
часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили
на чайный стол давешний персик и немножко малины
на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем же порядком, как и утром, с тою разницей, что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо ли учились дети.
Целый
час я проработал таким образом, стараясь утвердить пальцы и вывести хоть что-нибудь похожее
на палку, изображенную в лежавшей передо мною прописи; но пальцы от чрезмерных усилий все меньше и меньше овладевали пером. Наконец матушка вышла из своего убежища, взглянула
на мою работу и, сверх ожидания, не рассердилась, а только сказала...
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она
на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается,
часа полтора
на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора
часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Я знал очень много молитв, отчетливо произносил их в урочные
часы, молился и стоя, и
на коленях, но не чувствовал себя ни умиленным, ни умиротворенным.
Бьет четыре
часа. Дети собрались
на балконе, выходящем
на красный двор, и вглядываются в даль по направлению к церкви и к длинному-длинному мостовнику, ведущему от церкви вплоть до пригорка,
на котором стоит деревенька Ильинка.
Цель их пребывания
на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому что завтра, 6 августа, главный престольный праздник в нашей церкви и накануне будут служить в доме особенно торжественную всенощную. В шесть
часов из церкви, при колокольном звоне, понесут в дом местные образа, и хотя до этой минуты еще далеко, но детские сердца нетерпеливы, и детям уже кажется, что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
Всенощная идет в образной комнате и длится более
часа; за всенощной следует молебен с водосвятием и тремя-четырьмя акафистами, тоже продолжительный, так что все вместе кончается, когда уже
на землю спустились сумерки.
Наконец
часам к одиннадцати ночи гул смолкает, и матушка посылает
на село посмотреть, везде ли потушены огни. По получении известия, что все в порядке, что было столько-то драк, но никто не изувечен, она, измученная, кидается в постель.
Итого восемьдесят копеек, и в крайнем случае рубль
на ассигнации!] выгоднее будет
часа два-три посидеть у сестрицы, которая, конечно, будет рада возобновлению родственных отношений и постарается удоволить дорогую гостью.
Он был одет в светло-зеленый казинетовый казакин, наглухо застегнутый
на крючки, сквозь которые была продернута серебряная цепочка с
часами, которые он беспрестанно вынимал.
Тетушка задержала нас до пятого
часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что лошади давно уже стоят у крыльца; напрасно указывала она
на черную полосу, выглянувшую
на краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно стояла
на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и ехать! — потом посидеть
на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
Лошади, преследуемые целой тучей оводов, шли шагом, таща коляску в упор, так что
на переезд этих шести верст потребовалось больше
часа.
Несмотря
на то, что было около шести
часов, в воздухе стояла невыносимая духота от зноя и пыли, вздымаемой копытами лошадей.
Правда, что дорога тут шла твердым грунтом (за исключением двух-трех небольших болотцев с проложенными по ним изуродованными гатями), но в старину помещики берегли лошадей и ездили медленно, не больше семи верст в
час, так что
на переезд предстояло не менее полутора
часа.
— Из-за него, из-за постылого, еще
на каторгу, пожалуй, попадешь! — говорила она себе, — нет, нет! придет мой
час, придет! Всякую нагайку, всякую плюху — все
на нем, злодее, вымещу!
Тем не менее тетенька не забывала прежних обид и по-прежнему продолжала загадочно посматривать
на мужа, теперь уже положительно предчувствуя, что
час ее наступит скоро.
Работала она в спальне, которая была устроена совершенно так же, как и в Малиновце. Около осьми
часов утра в спальню подавался чай, и матушка принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского, человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал один из причетников, нанимавшийся
на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что
на матушку никаких расходов по управлению не падало.
Входил гость, за ним прибывал другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте
на здоровье, а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить. В четверть
часа готов будет. Не то что в Малиновце, где один гусиный полоток
на всю семью мелкими кусочками изрежут, да еще норовят, как бы и
на другой день осталось.
Чай кончился к осьми
часам. Солнце было уж
на исходе. Мы хотели идти в сад, но тетенька отсоветовала: неравно роса будет, после бани и простудиться не в редкость.
В десять
часов подали ужин, и в заключение
на столе опять явилось… блюдо клубники!
На другой день, с осьми
часов, мы отправились к обедне в ближайшую городскую церковь и, разумеется, приехали к «
часам». По возвращении домой началось именинное торжество,
на котором присутствовали именитейшие лица города. Погода была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу; пили и ели вдоволь, а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
Мы выехали из Малиновца около
часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст
на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «
на своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
— Говорила, что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут же прибавила: — Ну, да к вечерне не беда если и не попадем. Поди, и монахи-то
на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся
на постоялом чайку, почистимся — к шести
часам как раз к всенощной поспеем!
Был девятый
час, когда мы вышли из монастыря, и
на улицах уже царствовали сумерки. По возвращении
на постоялый двор матушка в ожидании чая прилегла
на лавку, где были постланы подушки, снятые с сиденья коляски.
И вот, в половине июня (мы, дети, уж собрались в это время в деревню из заведений
на каникулы),
часу в седьмом вечера,
на дороге, ведущей в Москву, показалась из-за леса знакомая четвероместная коляска, а через несколько минут она была уже у крыльца.
Матушка частенько подходила к дверям заповедных комнат, прислушивалась, но войти не осмеливалась. В доме мгновенно все стихло, даже в отдаленных комнатах ходили
на цыпочках и говорили шепотом. Наконец
часов около девяти вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился чаю и лег спать.
Утро;
часы в зале едва показывают шесть, а самовар уж кипит в столовой, и дедушка, в стеганом халате, сидит
на балконе, выходящем из гостиной в сад.
Ровно в девять
часов в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили
на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб дети не помногу брали. В то время она накладывает
на тарелку целую гору всякой всячины и исчезает с нею из комнаты.
Между тем дедушка, наскоро поевши, уже посматривает
на ломберный стол. Игра возобновляется и тем же порядком длится до самого обеда, который подают, сообразуясь с привычками старика, ровно в двенадцать
часов.
— Летом оттого тепло, — поучает дедушка, — что солнце
на небе долго стоит; оно и греет. А зимой встанет оно в девять
часов, а к трем, смотри, его уж и поминай как звали. Ну, и нет от него сугреву.
— И все оттого, что зимой солнышко короткое время светит. Постоит
на небе
часов пять — и нет его.
В три
часа дедушка опять в гостиной. Мы, дети, смирно сидим
на стульях около стен и ждем, что сейчас начнется игра.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло быть и речи.
На зов являлись не только главы семей, но и подростки, и в назначенный день, около шести
часов, у подъезда дома дедушки уже стояла порядочная вереница экипажей.
В
час или выезжают, или ожидают визитов. В последнем случае сестра выходит в гостиную, держа в одной руке французскую книжку, а в другой — ломоть черного хлеба (завтрака в нашем доме не полагается), и садится, поджавши ноги,
на диван. Она слегка нащипывает себе щеки, чтобы они казались румяными.
При этом упреке сестрица с шумом встает из-за стола, усаживается к окну и начинает смотреть
на улицу, как проезжают кавалеры, которые по праздникам обыкновенно беснуются с визитами. Смотрение в окно составляет любимое занятие, которому она готова посвятить целые
часы.
В чистый понедельник великий пост сразу вступал в свои права.
На всех перекрестках раздавался звон колоколов, которые как-то особенно уныло перекликались между собой; улицы к
часу ночи почти мгновенно затихали, даже разносчики появлялись редко, да и то особенные, свойственные посту; в домах слышался запах конопляного масла. Словом сказать, все как бы говорило: нечего заживаться в Москве! все, что она могла дать, уже взято!
Пятый
час в начале; только что отобедали, а сестрица уж затворилась в своей комнате и повертывается перед трюмо. В восемь
часов ждут жениха; не успеешь и наглядеться
на себя, как он нагрянет.
К семи
часам вычистили зал и гостиную, стерли с мебели пыль,
на стенах зажгли бра с восковыми свечами; в гостиной
на столе перед диваном поставили жирандоль и во всех комнатах накурили монашками.
— Она у Фильда [Знаменитый в то время композитор-пианист, родом англичанин, поселившийся и состарившийся в Москве. Под конец жизни он давал уроки только у себя
на дому и одинаково к ученикам и ученицам выходил в халате.] уроки берет. Дорогонек этот Фильд, по золотенькому за
час платим, но за то… Да вы охотник до музыки?
— А коли ничего, так и помолчи
на четверть
часа. Можно хоть раз матери уступить.
В два
часа и матушка и сестрица сидят в гостиной; последняя протянула ноги
на стул: в руках у нее французская книжка,
на коленях — ломоть черного хлеба. Изредка она взглядывает
на матушку и старается угадать по ее лицу, не сделала ли она «распоряжения». Но
на этот раз матушка промахнулась или, лучше сказать, просто не догадалась.
Вместе с ними она была осуждена
на безвыходное заключение, в продолжение целой зимы, наверху в боковушке и, как они же, сходила вниз исключительно в
часы еды да в праздник, чтоб идти в церковь.
Но невольно спрашиваешь себя: что сталось бы, если бы и
на отца нашел такой же смешливый
час, как и
на тетеньку Ольгу Порфирьевну?
— Это в неделю-то
на три
часа и дела всего; и то печку-то, чай, муженек затопит… Да еще что, прокураты, делают! Запрутся, да никого и не пускают к себе. Только Анютка-долгоязычная и бегает к ним.
Теперь он явился из третьего побега. Через
час после объяснения с матушкой,
на вопрос ее, куда девался Сатир, доложили, что он в свою каморку ушел.