Неточные совпадения
Или обращаются к отцу с вопросом: «А скоро ли вы, братец, имение
на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря
на свою вялость, по временам гневался и
кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что же касается матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
— Ты опять, балбес бесчувственный, над матерью надругаешься! —
кричала она
на него, — мало тебе, постылому сыну, намеднишней потасовки! — И вслед за этими словами происходила новая жестокая потасовка, которая даже у малочувствительного «балбеса» извлекала из глаз потоки слез.
— Сказывай, подлец, где вино взял? —
кричит она
на весь дом.
Солдат изможден и озлоблен.
На нем пестрядинные, до клочьев истрепанные портки и почти истлевшая рубашка, из-за которой виднеется черное, как голенище, тело. Бледное лицо блестит крупными каплями пота; впалые глаза беспокойно бегают; связанные сзади в локтях руки бессильно сжимаются в кулаки. Он идет, понуждаемый толчками, и
кричит...
— Матушка ты моя! заступница! — не
кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись
на колени, — смилуйся ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи! да что ж это будет! Матушка! да ты посмотри! ты
на спину-то мою посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах ты, Господи милосливый!
— Брысь, пострелята! Еще ученье не кончилось, а они на-тко куда забрались! вот я вас! —
кричит она
на детей, все еще скучившихся у окна в девичьей и смотрящих, как солдата, едва ступающего в колодках, ведут по направлению к застольной.
— Держи карман! —
крикнула она, — и без того семь балбесов
на шее сидят, каждый год за них с лишком четыре тысячи рубликов вынь да положь, а тут еще осьмой явится!
Не раз Анфиса Порфирьевна, окровавленная, выбегала по ночам (когда, по преимуществу, производились экзекуции над нею)
на улицу,
крича караул, но ротный штаб, во главе которого стоял Савельцев, квартировал в глухой деревне, и
на крики ее никто не обращал внимания.
Происшествие это случилось у всех
на знати. И странное дело! — тем же самым соседям, которые по поводу Улитиных истязаний
кричали: «Каторги
на него, изверга, мало!» — вдруг стало обидно за Николая Абрамыча.
— А я почем знаю! —
крикнула матушка, прочитав бумагу, —
на лбу-то у тебя не написано, что ты племянник! Может быть, пачпорт-то у тебя фальшивый? Может, ты беглый солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— Пропасти
на вас нет! —
кричит из своего угла отец, которого покой беспрерывно возмущается общей беготнею.
— Лоб-то
на ночь перекрестила ли? —
крикнула ей матушка через дверь.
— Ты что ж это! взаправду бунтовать вздумала! —
крикнула она
на нее, — по-твоему, стало быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять не следует! Сидите, мол, склавши ручки, сам Бог так велел! Вот я тебя… погоди!
— Цыц, язва долгоязычная! —
крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась. Да не ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За что же ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно, тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам тебя замуж за Ваську-дурака, да и продам с акциона! получай венцы небесные!
— Вот как святые-то приказания царские исполняли! — говорила она, —
на костры шли, супротивного слова не молвили, только имя Господне славили! А мы что? Легонько нашу сестру господин пошпыняет, а мы уж
кричим: немилостивый у нас господин, кровь рабскую пьет!
— Ты что ж, голубчик,
на сенокос не идешь? —
кричала матушка.
— Уйди! —
крикнула она
на него. — Эй, девки! кто там? кто его ко мне смел пустить?
Проходит еще года три; Сережка уж начинает показываться
на красном дворе. Сплетясь руками с другими ровесниками мальчишками, он несется вскачь из одного конца в другой, изображая из себя то коренную, то пристяжную, и предается этому удовольствию до тех пор, пока матушка, выведенная из терпенья, не
крикнет из окна...
— А вы, голубчики, все молотите да молотите! —
крикнула она
на молотильщиков и тут же, обратясь к Архипу, грубо распорядилась: — Покуда ненастье
на дворе, пусть мужики
на себя работают. Нечего баловать. А как только выйдет вёдреный день — всех людей поголовно
на барщину гнать.
— Коли ты, свинтус, в салфетки сморкаться выдумал, так ступай из-за стола вон! —
крикнул он
на него, — и не смей
на глаза мне показываться!
— Чище косите! чище! чтобы не было ни махров, ни огрехов! всякий огрех —
на спине! —
кричит он вслед косцам.
Вдова начала громко жаловаться
на судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят,
кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
Сделавши эти распоряжения, она спокойно стала ждать роковой минуты. Запой не замедлил. Несчастная
кричала и бурлила больше обыкновенного, и хотя дворовые даже строже, чем прежде, наблюдали за нею, но
на этот раз она сумела обмануть их бдительность.
— Вот тебе «ведьма»! вот тебе за «ведьму»! —
кричала она, выталкивая его могучими руками в шею и в спину, так что он ежеминутно рисковал растянуться
на полу и, пожалуй, расшибиться.