Неточные совпадения
Владелец этой усадьбы (называлась она, как и следует, «Отрадой») был выродившийся и совсем расслабленный представитель старинного барского рода, который по зимам
жил в Москве, а на
лето приезжал в усадьбу, но с соседями не якшался (таково уж исконное свойство пошехонского дворянства, что бедный дворянин от богатого никогда ничего не видит, кроме пренебрежения и притеснения).
Жила она в собственном ветхом домике на краю города, одиноко, и питалась плодами своей профессии. Был у нее и муж, но в то время, как я зазнал ее, он уж
лет десять как пропадал без вести. Впрочем, кажется, она знала, что он куда-то услан, и по этому случаю в каждый большой праздник возила в тюрьму калачи.
Отец Василий был доволен своим приходом: он получал с него до пятисот рублей в
год и, кроме того, обработывал свою часть церковной земли. На эти средства в то время можно было
прожить хорошо, тем больше, что у него было всего двое детей-сыновей, из которых старший уже кончал курс в семинарии. Но были в уезде и лучшие приходы, и он не без зависти указывал мне на них.
— Может, другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я знаю, что я здесь хозяйка, а не нахлебница. У вас есть «Уголок», в котором вы и можете хозяйничать. Я у вас не гащивала и куска вашего не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый
год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь
жить у брата, то
живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я не забуду…
— Пускай
живут! Отведу им наверху боковушку — там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур, ни в какие распоряжения не вмешиваться, а с мая месяца чтоб на все
лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть
летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят. А я хочу, чтоб у нас все в порядке было. Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный! А я хочу…
Тетенька Анфиса Порфирьевна была младшая из сестер отца (в описываемое время ей было немногим больше пятидесяти
лет) и
жила от нас недалеко.
Летом в нем
жить еще можно было, но зиму, которую мы однажды провели в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так что под конец мы вынуждены были переселиться в контору и там, в двух комнатах, всей семьей теснились в продолжение двух месяцев.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на
лето в деревню; но,
проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время
года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
— Да, хлеб. Без хлеба тоже худо. Хлеб, я тебе скажу, такое дело; нынче ему урожай, а в будущем
году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем
году тридцать рублей за четверть отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом
живут, те в урожайные
года хлеба не продают, а дождутся голодухи да весь запас и спустят втридорога.
— Да, солнцем его прожаривает. Я в двенадцатом
году, во Владимирской губернии, в Юрьевском уезде,
жил, так там и в ту пору лесов мало было. Такая жарынь все
лето стояла, что только тем и спасались, что на погребицах с утра до вечера сидели.
— Обождать нужно. Добрые люди не одну зиму, а и две, и три в Москве
живут, да с пустом уезжают. А ты без
году неделю приехала, и уж вынь тебе да положь!
Собственно говоря, Аннушка была не наша, а принадлежала одной из тетенек-сестриц. Но так как последние большую часть
года жили в Малиновце и она всегда их сопровождала, то в нашей семье все смотрели на нее как на «свою».
Жил в некотором царстве, в некотором государстве господин немилостивый, который десятки
лет свирепствовал в своих вотчинах.
Бегать он начал с двадцати
лет. Первый побег произвел общее изумление. Его уж оставили в покое:
живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо, в котором уведомлял, что бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что в Малиновце.
Года через два Сережку уже видят около флигеля, в котором
живет Сергеич.
Год проходит благополучно. На другой
год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он
жил, но там сказали, что Сережка несколько недель тому назад ушел к Троице Богу молиться и с тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
Двенадцатый
год — это народная эпопея, память о которой перейдет в века и не умрет, покуда будет
жить русский народ.
— Что ж ты не рожаешь! — то и дело укорял он жену, — срам сказать, сколько
лет вместе
живем, а хоть бы дочку ты принесла!
— Дела как следует. Вот теперь
лето, запасаемся всякого нета, а зимой будем
жить богато, со двора покато.
Благо еще, что ко взысканию не подают, а только документы из
года в
год переписывают. Но что, ежели вдруг взбеленятся да потребуют: плати! А по нынешним временам только этого и жди. Никто и не вспомнит, что ежели он и занимал деньги, так за это двери его дома были для званого и незваного настежь открыты. И сам он
жил, и другим давал
жить… Все позабудется; и пиры, и банкеты, и оркестр, и певчие; одно не позабудется — жестокое слово: «Плати!»
Года через четыре после струнниковского погрома мне случилось
прожить несколько дней в Швейцарии на берегу Женевского озера. По временам мы целой компанией делали экскурсии по окрестностям и однажды посетили небольшой городок Эвиан, стоящий на французском берегу. Войдя в сад гостиницы, мы, по обыкновению, были встречены целой толпой гарсонов, и беспредельно было мое удивление, когда, всмотревшись пристально в гарсона, шедшего впереди всех, я узнал в нем… Струнникова.
Владелец Отрады, князь Андрей Владимирыч Кузьмин-Перекуров, по зимам обыкновенно
жил в своем доме в Москве, а
летом приезжал в Отраду вместе с женой, бывшей французской актрисой, Селиной Архиповной Бульмишь.
Очевидно, что при таких чудовищных условиях совместное существование было немыслимо. Поэтому Урванцовы недолго выдержали.
Прожив в наших местах не больше двух
лет, они одновременно и неизвестно куда исчезли, оставив и отческий дом, и деревнюшку на волю случайности.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать
лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Да распрямиться дедушка // Не мог: ему уж стукнуло, // По сказкам, сто
годов, // Дед
жил в особой горнице, // Семейки недолюбливал, // В свой угол не пускал;
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, //
Живу почти безвыездно // В деревне сорок
лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А мне поют: «Трудись!»
Разломило спину, // А квашня не ждет! // Баба Катерину // Вспомнила — ревет: // В дворне больше
году // Дочка… нет родной! // Славно
жить народу // На Руси святой!
Был господин невысокого рода, // Он деревнишку на взятки купил, //
Жил в ней безвыездно // тридцать три
года, // Вольничал, бражничал, горькую пил, // Жадный, скупой, не дружился // с дворянами, // Только к сестрице езжал на чаек; // Даже с родными, не только // с крестьянами,