Неточные совпадения
В шести-семи комнатах
такого четырехугольника, с колеблющимися полами и нештукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная, с целым штатом дворовых людей, преимущественно девок, и с наезжавшими от
времени до
времени гостями.
Так как
в то
время существовала мода подстригать деревья (мода эта проникла
в Пошехонье… из Версаля!), то тени
в саду почти не существовало, и весь он раскинулся на солнечном припеке,
так что и гулять
в нем охоты не было.
Тем не менее,
так как у меня было много старших сестер и братьев, которые уже учились
в то
время, когда я ничего не делал, а только прислушивался и приглядывался, то память моя все-таки сохранила некоторые достаточно яркие впечатления.
Я еще помню месячину; но
так как этот способ продовольствия считался менее выгодным, то с течением
времени он был
в нашем доме окончательно упразднен, и все дворовые были поверстаны
в застольную.
Однако ж при матушке еда все-таки была сноснее; но когда она уезжала на более или менее продолжительное
время в Москву или
в другие вотчины и домовничать оставался отец, тогда наступало сущее бедствие.
Ни
в характерах, ни
в воспитании, ни
в привычках супругов не было ничего общего, и
так как матушка была из Москвы привезена
в деревню,
в совершенно чуждую ей семью, то
в первое
время после женитьбы положение ее было до крайности беспомощное и приниженное.
Благодаря этому педагогическому приему во
время классов раздавались неумолкающие детские стоны, зато внеклассное
время дети сидели смирно, не шевелясь, и весь дом погружался
в такую тишину, как будто вымирал.
Как начали ученье старшие братья и сестры — я не помню.
В то
время, когда наша домашняя школа была уже
в полном ходу, между мною и непосредственно предшествовавшей мне сестрой было разницы четыре года,
так что волей-неволей пришлось воспитывать меня особо.
Таким образом я мало-помалу узнал подробности церковнослужительского быта того
времени. Как обучались
в семинариях, как доставались священнические и дьяконские места, как происходило посвящение
в попы, что представлял собой благочинный, духовное правление, консистория и т. д.
Все это очень кстати случилось как раз во
время великого поста, и хотя великопостные дни,
в смысле крепостной страды и заведенных порядков, ничем не отличались
в нашем доме от обыкновенных дней, кроме того, что господа кушали «грибное», но все-таки как будто становилось посмирнее.
Повторяю:
так долгое
время думал я, вслед за общепризнанным мнением о привилегиях детского возраста. Но чем больше я углублялся
в детский вопрос, чем чаще припоминалось мне мое личное прошлое и прошлое моей семьи, тем больше раскрывалась передо мною фальшь моих воззрений.
Наконец карета у крыльца. Тетеньки вылезают из нее и кланяются отцу, касаясь рукой до земли, а отец
в это
время крестит их; потом они ловят его руку, а он ловит их руки,
так что никакого целования из этого взаимного ловления не выходит, а происходит клеванье носами, которое кажется нам, детям, очень смешным. Потом тетеньки целуют всех нас и торопливо суют нам
в руки по прянику.
В таком же беспорядочном виде велось хозяйство и на конном и скотном дворах. Несмотря на изобилие сенокосов, сена почти никогда недоставало, и к весне скотина выгонялась
в поле чуть живая. Молочного хозяйства и
в заводе не было. Каждое утро посылали на скотную за молоком для господ и были вполне довольны, если круглый год хватало достаточно масла на стол. Это было счастливое
время, о котором впоследствии долго вздыхала дворня.
Хозяйство
в «Уголке» велось
так же беспорядочно, как и
в Малиновце во
время их управления, а с прибытием владелиц элемент безалаберности еще более усилился.
Эти поездки могли бы,
в хозяйственном смысле, считаться полезными, потому что хоть
в это
время можно было бы управиться с работами, но своеобычные старухи и заочно не угомонялись, беспрерывно требуя присылки подвод с провизией,
так что, не будучи
в собственном смысле слова жестокими, они до
такой степени
в короткое
время изнурили крестьян, что последние считались самыми бедными
в целом уезде.
В то
время в военной среде жестокое обращение не представлялось чем-нибудь ненормальным; ручные побои, палка, шпицрутены
так и сыпались градом, но требовалось, чтоб эти карательно-воспитательные меры предпринимались с толком и «за дело».
В то
время дела
такого рода считались между приказною челядью лакомым кусом.
В Щучью-Заводь приехало целое временное отделение земского суда, под председательством самого исправника. Началось следствие. Улиту вырыли из могилы, осмотрели рубцы на теле и нашли, что наказание не выходило из ряду обыкновенных и что поломов костей и увечий не оказалось.
С женою он совсем примирился,
так как понял, что она не менее злонравна, нежели он, но
в то же
время гораздо умнее его и умеет хоронить концы.
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил!
Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай,
в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но
в последнее
время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед
так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Но
так как, по тогдашнему
времени, тут встречались неодолимые препятствия (Фомушка был записан
в мещане), то приходилось обеспечить дорогого сердцу человека заемными письмами.
Так что когда мы
в первое
время,
в свободные часы, гуляли по улицам Заболотья, — надо же было познакомиться с купленным имением, — то за нами обыкновенно следовала толпа мальчишек и кричала: «Затрапезные! затрапезные!» — делая
таким образом из родовитой дворянской фамилии каламбур.
Но этого мало: даже собственные крестьяне некоторое
время не допускали ее лично до распоряжений по торговой площади. До перехода
в ее владение они точно
так же, как и крестьяне других частей, ежегодно посылали выборных, которые сообща и установляли на весь год площадный обиход. Сохранения этого порядка они домогались и теперь,
так что матушке немалых усилий стоило, чтобы одержать победу над крестьянской вольницей и осуществить свое помещичье право.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое
время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась
в экипаж,
в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже,
в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала
в дом, а останавливалась
в конторе,
так как вообще была неприхотлива.
Лица их, впрочем, значительно портило употребление белил и румян, а также совсем черные зубы,
в подражание городским купчихам, у которых
в то
время была
такая мода.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и
так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь
в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со
временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
Матушке очень нравились
такие разговоры, и она, быть может, серьезно
в это
время думала...
— Случается, сударыня,
такую бумажку напишешь, что и к делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как
в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да
в собственной путанице и застрянет. А мы
в это
время и еще загадку ему загадаем.
Довольно часто по вечерам матушку приглашали богатые крестьяне чайку испить, заедочков покушать.
В этих случаях я был ее неизменным спутником. Матушка,
так сказать, по природе льнула к капиталу и потому была очень ласкова с заболотскими богатеями. Некоторым она даже давала деньги для оборотов, конечно, за высокие проценты. С течением
времени, когда она окончательно оперилась, это составило тоже значительную статью дохода.
Целый день прошел
в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали.
В особенности мне понравилась за обедом «няня», которую я два раза накладывал на тарелку. И у нас,
в Малиновце, по
временам готовили это кушанье, но оно было куда не
так вкусно. Ели исправно, губы у всех были масленые, даже глаза искрились. А тетушка между тем все понуждала и понуждала...
Слышал, однако ж, что усадьба стоит и поныне
в полной неприкосновенности, как при жизни старушки; только за садовым тыном уже не
так тихо, как во
времена оно, а слышится немолчное щебетание молодых и свежих голосов.
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно. Ну, да теперь зима, а у нас
в Башкирии
в это
время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да
так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить —
в месяц его
так разнесет, и не узнаешь!
— Нет, башкиры. Башкиро-мещеряцкое войско
такое есть; как завладели спервоначалу землей,
так и теперь она считается ихняя. Границ нет, межеванья отроду не бывало; сколько глазом ни окинешь — все башкирам принадлежит.
В последнее, впрочем,
время и помещики, которые поумнее, заглядывать
в ту сторону стали. Сколько уж участков к ним отошло; поселят крестьян, да хозяйство и разводят.
Зато сама дорога, благодаря глинистой почве, до
такой степени наполнялась
в дождливое
время грязью, что образовывала почти непроездимую трясину.
Кроме того, во
время учебного семестра, покуда родные еще не съезжались из деревень, дедушка по очереди брал
в праздничные дни одного из внуков, но последние охотнее сидели с Настасьей, нежели с ним,
так что присутствие их нимало не нарушало его всегдашнего одиночества.
Матушка при этом предсказании бледнела. Она и сама только наружно тешила себя надеждой, а внутренне была убеждена, что останется ни при чем и все дедушкино имение перейдет брату Григорью,
так как его руку держит и Настька-краля, и Клюквин, и даже генерал Любягин. Да и сам Гришка постоянно живет
в Москве, готовый, как ястреб, во всякое
время налететь на стариково сокровище.
— Во
время француза, — продолжает он, возвращаясь к лимонам (как и все незанятые люди, он любит кругом да около ходить), — как из Москвы бегали, я во Владимирской губернии у одного помещика
в усадьбе флигелек снял,
так он
в ранжерее свои лимоны выводил. На целый год хватало.
— Даже и летом, — подтверждает отец, — ежели долгое
время ненастье стоит, тоже становится холоднее. Иногда и
в июле зарядит дождь,
так хоть ваточный сюртук надевай.
—
В мое
время в комиссариате взятки брали — вот
так брали! — говорит дедушка. — Француз на носу, войско без сапог, а им и горя мало. Принимают всякую гниль.
— Хорошие-то французы, впрочем, не одобряют. Я от Егорова к Сихлерше [Известный
в то
время магазин мод.] забежал,
так она так-таки прямо и говорит: «Поверите ли, мне даже француженкой называться стыдно! Я бы, говорит, и веру свою давно переменила, да жду, что дальше будет».
В то
время больших домов, с несколькими квартирами,
в Москве почти не было, а переулки были сплошь застроены небольшими деревянными домами, принадлежавшими дворянам средней руки (об них только и идет речь
в настоящем рассказе, потому что
так называемая грибоедовская Москва,
в которой преимущественно фигурировал высший московский круг, мне совершенно неизвестна, хотя несомненно, что
в нравственном и умственном смысле она очень мало разнилась от Москвы, описываемой мною).
— Ваша Надин решительно вчера царицей бала была. Одета — прелесть! танцует — сама Гюленсор [Знаменитая
в то
время танцовщица.] позавидовала бы! Личико оживилось,
так счастьем и пышет! Всегда она авантажна, но вчера… Все мужчины кругом столпились, глядят…
Итак, Москва не удалась. Тем не менее сестрица все-таки нашла себе «судьбу», но уже
в провинции. Вспомнила матушка про тетеньку-сластену (см. гл. XI), списалась с нею и поехала погостить с сестрицей.
В это
время в Р. прислали нового городничего; затеялось сватовство, и дело, при содействии тетеньки, мигом устроилось.
Жестоки они были неимоверно, но
так как
в то же
время строго блюли барский интерес, то никакие жалобы на них не принимались.
Этому толкованию все смеялись, но
в то же
время наматывали на ус, что даже и
такой грубый рай все-таки предпочтительнее, нежели обязательное лизание раскаленной сковороды.
Но возвращаюсь к миросозерцанию Аннушки. Я не назову ее сознательной пропагандисткой, но поучать она любила. Во
время всякой еды
в девичьей немолчно гудел ее голос, как будто она вознаграждала себя за то мертвое молчание, на которое была осуждена
в боковушке. У матушки всегда раскипалось сердце, когда до слуха ее долетало это гудение,
так что, даже не различая явственно Аннушкиных речей, она уж угадывала их смысл.
Распоряжения самые суровые следовали одни за другими, и одни же за другими немедленно отменялись.
В сущности, матушка была не злонравна, но бесконтрольная помещичья власть приучила ее сыпать угрозами и
в то же
время притупила
в ней способность предусматривать, какие последствия могут иметь эти угрозы. Поэтому, встретившись с
таким своеобразным сопротивлением, она совсем растерялась.
По профессии он был цирульник. Года два назад, по выходе из ученья, его отпустили по оброку; но
так как он,
в течение всего
времени, не заплатил ни копейки, то его вызвали
в деревню. И вот однажды утром матушке доложили, что
в девичьей дожидается Иван-цирульник.
Само собою разумеется, что Ивану
в конце концов все-таки засыпали, но матушка тем не менее решила до
времени с Ванькой-Каином
в разговоры не вступать, и как только полевые работы дадут сколько-нибудь досуга,
так сейчас же отправить его
в рекрутское присутствие.
Во
время рассказа Ванька-Каин постепенно входил
в такой азарт, что даже белесоватые глаза его загорались. Со всех сторон слышались восклицания...
Некоторое
время он был приставлен
в качестве камердинера к старому барину, но отец не мог выносить выражения его лица и самого Конона не иначе звал, как каменным идолом. Что касается до матушки, то она не обижала его и даже
в приказаниях была более осторожна, нежели относительно прочей прислуги одного с Кононом сокровенного миросозерцания.
Так что можно было подумать, что она как будто его опасается.