Неточные совпадения
В течение целого
дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно
в своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать
в своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Когда матушка занималась «
делами», то всегда затворялась
в своей спальне.
— Малиновец-то ведь золотое
дно, даром что
в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, —
в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша
в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут
свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что
в нем!
— Что помещики! помещики-помещики, а какой
в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый
день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от
своих помещиков подальше. Первое
дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Ради говельщиков-крестьян (господа и вся дворня говели на страстной неделе, а отец с тетками, сверх того, на первой и на четвертой),
в церкви каждый
день совершались службы, а это,
в свою очередь, тоже напоминало ежели не о покаянии, то о сдержанности.
Гораздо более злостными оказываются последствия, которые влечет за собой «система».
В этом случае детская жизнь подтачивается
в самом корне, подтачивается безвозвратно и неисправимо, потому что на помощь системе являются мастера
своего дела — педагоги, которые служат ей не только за страх, но и за совесть.
Во-вторых, с минуты на минуту ждут тетенек-сестриц (прислуга называет их «барышнями»), которые накануне преображеньева
дня приезжают
в Малиновец и с этих пор гостят
в нем всю зиму, вплоть до конца апреля, когда возвращаются
в свое собственное гнездо «Уголок»,
в тридцати пяти верстах от нашей усадьбы.
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую половину седьмого десятилетия жизни, конечно, не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети, знали, что у старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась и
в память которого, 31 марта, одевалась
в белое коленкоровое платье и тщательнее, нежели
в обыкновенные
дни, взбивала
свои сырцового шелка кудри.
Имение мужа выгоднее, потому что там люди поголовно поверстаны
в дворовые, работают на барщине ежедневно, а она
своих крестьян не успела
в дворовые перечислить, предводитель попрепятствовал, пригрозил
дело завести.
— Ну, до трехсот далеконько. А впрочем, будет с нее на нынешний
день! У нас
в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок —
в больницу его на поправку. Там подправят, спину заживят, и опять
в манеж… покуда
свою порцию сполна не получит!
Там, несмотря на то, что последняя губернская инстанция решила ограничиться внушением Савельцеву быть впредь
в поступках
своих осмотрительнее, взглянули на
дело иначе.
Однажды вздумала она погонять мужа на корде, но, во-первых, полуразрушенный человек уже
в самом начале наказания оказался неспособным получить
свою порцию сполна, а, во-вторых, на другой
день он исчез.
Все помещики, не только
своего уезда, но и соседних, знали его как затейливого борзописца и доверяли ему ходатайство по
делам, так что квартира его представляла собой нечто вроде канцелярии,
в которой, под его эгидою, работало двое писцов.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к
делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с
своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как
в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да
в собственной путанице и застрянет. А мы
в это время и еще загадку ему загадаем.
Ехал я на
своих, целых два
дня с половиной, один, без прислуги, только
в сопровождении кучера Алемпия.
Произнося
свои угрозы, матушка была, однако ж,
в недоумении. Племянник ли Федос или беглый солдат —
в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй,
в канаве замерзнет;
в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А
дело между тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику
в угле отказала.
— Нет, голубчик, — сказала она, — нам от
своего места бежать не приходится. Там
дело наладишь — здесь
в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать — там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться, а переезжать с места на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на
своих», то предстояло провести
в дороге не меньше двух
дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
Но и за всем тем дедушка считался «при хорошем капитале», благодаря таинственности,
в которую он облекал
свои дела.
— Да, чудны
дела Господни! Все-то Господь
в премудрости
своей к наилучшему сотворил. Летом, когда всякий злак на пользу человеку растет, — он тепло дал. А зимой, когда нужно, чтобы землица отдохнула, — он снежком ее прикрыл.
В Москве у матушки был
свой крепостной фактотум, крестьянин Силантий Стрелков, который заведовал всеми ее
делами: наблюдал за крестьянами и дворовыми, ходившими по оброку, взыскивал с них дани, ходил по присутственным местам за справками, вносил деньги
в опекунский совет, покупал для деревни провизию и проч.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые
в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на
своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают
в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий
день, так что к Троице поспевают только
в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Повторяю: подобные сцены возобновляются изо
дня в день.
В этой заглохшей среде, где и смолоду люди не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно,
в зрелых летах совсем утрачивается всякая чуткость на этот счет. «Житейское
дело» — вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту
свой, не купленный, а мозги настолько прокоптились, что сделались уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных…
— Не держу-с. Целый
день, знаете,
в разъездах, не напасешься
своих лошадей! То ли
дело извозчик: взял и поехал!
С Клещевиновым сестра познакомилась уже
в конце сезона, на вечере у дяди, и сразу влюбилась
в него. Но что всего важнее, она была убеждена, что и он
в нее влюблен. Очень возможно, что
дело это и сладилось бы, если бы матушка наотрез не отказала
в своем согласии.
Проходит еще три
дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то
в доме царствует относительная тишина. На четвертый
день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину
своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает
в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Встречались помещики, которые буквально выжимали из барщинских крестьян последний сок, поголовно томя на господской работе мужиков и баб шесть
дней в неделю и предоставляя им управляться с
своими работами только по праздникам.
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато
в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что
дело идет
своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились
в свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые
дни молча проводила Мавруша
в каморке, и не только не садилась около мужа во время его работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета
в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но отец, по обыкновению, уклонился.
Да и
в самом
деле, разве можно было не помирать со смеху, когда Ванька-Каин, приплясывая на
своих нескладных ногах, пел...
Хранил ли он что-нибудь
в глубинах
своего существа или там было пустое место — кому какое до этого
дело?
И вдруг навстречу идет Конон и докладывает, что подано кушать. Он так же бодр, как был
в незапамятные времена, и с такою же регулярностью продолжает делать
свое лакейское
дело.
То ли
дело господа! Живут как вздумается, ни на что им запрета нет. И таиться им не
в чем, потому что они
в свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона;
в беззаконии они родились,
в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти
в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
Время шло. Над Егоркой открыто измывались
в застольной и беспрестанно подстрекали Ермолая на новые выходки, так что Федот наконец догадался и отдал жениха на село к мужичку
в работники. Матренка, с
своей стороны, чувствовала, как с каждым
днем в ее сердце все глубже и глубже впивается тоска, и с нетерпением выслушивала сожаления товарок. Не сожаления ей были нужны, а развязка. Не та развязка, которой все ждали, а совсем другая. Одно желание всецело овладело ею: погибнуть, пропасть!
Матушка волновалась, а Сатир жил себе втихомолку
в каморке, занимаясь
своим обычным
делом. Чтобы пребывание его
в Малиновце было не совсем без пользы для дома, матушка посылала ему бумагу и приказывала ему тетрадки для детей сшивать и разлиновывать. Но труд был так ничтожен, что не только не удовлетворял барыню, но еще более волновал ее.
Проходили
дни и недели
в бесплодных переговорах, а Сатир продолжал стоять на
своем.
Отданный
в жертву недугу, он мучительно метался на
своем одре,
в одиночестве разрешая задачу, к какому
делу себя настоящим манером определить.
— Что
в ней! — говорила она, — только слава, что крепостная, а куда ты ее повернешь! Знает таскает ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское
дело, а
свои дети на уме!
Наговорившись досыта и проектировавши завтрашний рабочий
день (всегда надвое: на случай вёдра и на случай дождя), матушка приказывала подать Федоту рюмку водки и спокойная уходила
в свою комнату.
— У Акулины
своего дела по горло; а сама и сходила бы, да ходилки-то у меня уж не прежние. Да и что я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи да сходи. Уеду отсюда, вот тебе крест, уеду! Выстрою
в Быкове усадьбу, возьму детей, а ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
Разумеется, все эти порухи и ущербы существуют только
в ее воображении, потому что заведенные Федотом порядки у всех еще
в памяти и
дело покамест идет
своим чередом.
— Зачем прикидываться! Мы
свое дело в открытую ведем; слава Богу, довольны, не жалуемся. А я вот о чем вас хотел, Федор Васильевич, просить: не пожалуете ли мне сколько-нибудь должку?
— За пакостные
дела — больше не за что. За хорошие
дела не вызовут, потому незачем. Вот, например, я: сижу смирно,
свое дело делаю — зачем меня вызывать! Курица мне
в суп понадобилась, молока горшок, яйца — я за все деньги плачу. Об чем со мной разговаривать! чего на меня смотреть! Лицо у меня чистое, без отметин — ничего на нем не прочтешь. А у тебя на лице узоры написаны.
Я не говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но на глазах у него происходило самое наглое воровство,
в котором принимал деятельное участие и Синегубов, а он между тем считался главным распорядителем
дела. Воры действовали так нагло, что чуть не
в глаза называли его колпаком (
в нынешнее время сказали бы, что он стоит не на высоте
своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
— Ведь нам теперича
в усадьбы
свои носа показать нельзя, — беспокоился четвертый, — ну, как я туда явлюсь? ни пан, ни хлоп, ни
в городе Иван, ни
в селе Селифан. Покуда вверху трут да мнут, а нас «вольные»-то люди
в лоск положат! Еще когда-то
дело сделается, а они сразу ведь ошалеют!
На первых порах
дел в новых судах было немного, и на Струнникове почти на первом им пришлось выказать быстроту и правильность
своих решений.
Ужинают на воздухе, под липами, потому что
в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. Филанида Протасьевна отдает мужу отчет за
свой хозяйственный
день.
Иные
дня по два и по три гостят, с прислугой и лошадьми, но хозяевам это не только не
в тягость, а даже удовольствие доставляет: ведь и они,
в свою очередь, у соседей по два и по три
дня веселиться будут.
Бурмакин был наверху блаженства. Он потребовал, чтоб невеста его не уезжала
в аббатство, и каждый
день виделся с нею. Оба уединялись где-нибудь
в уголку; он без умолку говорил, стараясь ввести ее
в круг
своих идеалов; она прислонялась головой к его плечу и томно прислушивалась к его говору.
Тем не менее домашняя неурядица была настолько невыносима, что Валентин Осипович, чтоб не быть ее свидетелем, на целые
дни исчезал к родным. Старики Бурмакины тоже догадались, что
в доме сына происходят нелады, и даже воздерживались отпускать
в Веригино
своих дочерей. Но, не одобряя поведения Милочки, они
в то же время не оправдывали и Валентина.