Неточные совпадения
А «хамкам» и совсем ничего не давали (я помню, как матушка беспокоилась во время сбора ягод, что вот-вот подлянки ее объедят); разве
уж когда, что называется, ягоде обору нет, но и тут непременно дождутся, что она от долговременного стояния на погребе начнет плесневеть.
И
вот как раз в такое время, когда в нашем доме за Ульяной Ивановной окончательно утвердилась кличка «подлянки», матушка (она
уж лет пять не рожала), сверх ожидания, сделалась в девятый раз тяжела, и так как годы ее были
уже серьезные, то она задумала ехать родить в Москву.
— Позвольте, сударыня, вам посоветовать. На погребе
уж пять дней жареная телячья нога, на случай приезда гостей, лежит, так
вот ее бы сегодня подать. А заяц и повисеть может.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, —
уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь!
Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
—
Вот теперь вы правильно рассуждаете, — одобряет детей Марья Андреевна, — я и маменьке про ваши добрые чувства расскажу. Ваша маменька — мученица. Папенька у вас старый, ничего не делает, а она с утра до вечера об вас думает, чтоб вам лучше было, чтоб будущее ваше было обеспечено. И, может быть, скоро Бог увенчает ее старания новым успехом. Я слышала, что продается Никитское, и маменька
уже начала по этому поводу переговоры.
И
вот однажды — это было летом — матушка собралась в Заболотье и меня взяла с собой. Это был наш первый (впрочем, и последний) визит к Савельцевым. Я помню, любопытство так сильно волновало меня, что мне буквально не сиделось на месте. Воображение работало, рисуя заранее
уже созданный образ фурии, грозно выступающей нам навстречу. Матушка тоже беспрестанно колебалась и переговаривалась с горничной Агашей.
— Сестрица ржи наши хвалит, — обратилась тетенька к Фомушке, — поблагодари ее! — Фомушка снова расшаркался. —
Вот бы тебе, сударка, такого же Фомушку найти!
Уж такой слуга! такой слуга! на редкость!
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать меня усадила! Да еще что!..
Вот, говорит, кабы и тебе такого же Фомушку… Нет
уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом меня к себе вперед не заманите…
—
Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно
уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Старого бурмистра матушка очень любила: по мнению ее, это был единственный в Заболотье человек, на совесть которого можно было вполне положиться. Называла она его не иначе как «Герасимушкой», никогда не заставляла стоять перед собой и пила вместе с ним чай. Действительно, это был честный и бравый старик. В то время ему было
уже за шестьдесят лет, и матушка не шутя боялась, что вот-вот он умрет.
— То-то; я дурного не посоветую.
Вот в Поздеевой пустоши клочок-то, об котором намеднись я говорил, — в старину он наш был, а теперь им графские крестьяне
уж десять лет владеют. А земля там хорошая, трава во какая растет!
— Ах, милый! ах, родной! да какой же ты большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, — да, никак, ты
уж в ученье, что на тебе мундирчик надет! А
вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что
уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
—
Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный был, даже лаять путем не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной
уже два раза ходил. Видел ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
—
Вот сейчас выедем, —
уж видко! потом веселее — в горку пойдет.
Детей у него было четверо и всё сыновья — дядя любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей — были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии отца, у которого на лице, казалось, было написано: «А
вот я тебя сейчас прокляну!» Когда я зазнал их, это были
уже взрослые юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
За Григорием Павлычем следовали две сестры: матушка и тетенька Арина Павловна Федуляева, в то время
уже вдова, обремененная большим семейством. Последняя ничем не была замечательна, кроме того, что раболепнее других смотрела в глаза отцу, как будто каждую минуту ждала, что вот-вот он отопрет денежный ящик и скажет: «Бери, сколько хочешь!»
И
вот, в половине июня (мы, дети,
уж собрались в это время в деревню из заведений на каникулы), часу в седьмом вечера, на дороге, ведущей в Москву, показалась из-за леса знакомая четвероместная коляска, а через несколько минут она была
уже у крыльца.
— Он здесь хозяин и сам, что ему любо, выберет, а вы
уж позвольте. Знаю я, что вы до любовинки охотник.
Вот, кажется, хороший кусочек?
А
вот и Голубовицкие, и Гурины, и Соловкины — все! Даже мсьё Обрящин тут — est-ce possible? [возможно ли это? (фр.)] Так что едва произнесено последнее слово «отпуста», как
уж по всей церкви раздаются восклицания...
Повторяю: подобные сцены возобновляются изо дня в день. В этой заглохшей среде, где и смолоду люди не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно, в зрелых летах совсем утрачивается всякая чуткость на этот счет. «Житейское дело» —
вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту свой, не купленный, а мозги настолько прокоптились, что сделались
уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных…
— Ну, это
уж что!.. А
вот что, братец, я хотела спросить. Выгодно это, деньги под залоги давать?
— Да как вам сказать… почти все вечера разобраны. Мне-то бы, признаться,
уж не к лицу, да
вот для нее…
«Христос-то батюшка, — говорит, — что сказал? ежели тебя в ланиту ударят, — подставь другую!» Не вытерпел я, вошел да как гаркну:
вот я тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб ты
уже и не подставлял!..
Христос Спас Милостивый благословил ее рабством —
вот это она помнит твердо, и,
уж конечно, никому не удастся подорвать ее убеждение, что в будущем веке она будет сторицею вознаграждена за свои временные страдания.
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то, что она учила рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то
вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он
уж зубы на тебя точит!
—
Вот как святые-то приказания царские исполняли! — говорила она, — на костры шли, супротивного слова не молвили, только имя Господне славили! А мы что? Легонько нашу сестру господин пошпыняет, а мы
уж кричим: немилостивый у нас господин, кровь рабскую пьет!
— Сказывали мне, что за границей машина такая выдумана, — завидовала нередко матушка, — она и на стол накрывает, и кушанье подает, а господа сядут за стол и кушают!
Вот кабы в Москву такую машину привезли, кажется, ничего бы не пожалела, а
уж купила бы. И сейчас бы всех этих олухов с глаз долой.
Бегать он начал с двадцати лет. Первый побег произвел общее изумление. Его
уж оставили в покое: живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И
вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо, в котором уведомлял, что бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что в Малиновце.
— Где
уж, сударыня, мне; я и ступить-то в барских хоромах не умею.
Вот кабы Богу послужить!
— Хвалился ты, что Богу послужить желаешь, так
вот я тебе службу нашла… Ступай в Москву. Я
уж написала Силантью (Стрелкову), чтоб купил колокол, а по первопутке подводу за ним пошлю. А так как, по расчету, рублей двухсот у нас недостает, так ты покуда походи по Москве да посбирай. Между своими мужичками походишь, да Силантий на купцов знакомых укажет, которые к Божьей церкви радельны. Шутя недохватку покроешь.
— У Акулины своего дела по горло; а сама и сходила бы, да ходилки-то у меня
уж не прежние. Да и что я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи да сходи. Уеду отсюда,
вот тебе крест, уеду! Выстрою в Быкове усадьбу, возьму детей, а ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
Несмотря на несомненное простодушие, он, как я
уже упомянул, был великий дока заключать займы, и остряки-помещики не без основания говаривали о нем: «
Вот бы кого министром финансов назначить!» Прежде всего к нему располагало его безграничное гостеприимство: совестно было отказать человеку, у которого во всякое время попить и поесть можно.
— На табак ежели, так я давно тебе говорю: перестань проклятым зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так
вот тебе двугривенный — и будет. Это
уж я от себя, вроде как подарок… Нюхай!
—
Вот видишь!
уж если Корнеич не слыхал — значит, и разговаривать нечего!
— Ну, счастливо. Дорого не давай — ей деньги нужны. Прощай! Да и ты, Корнеич, домой ступай. У меня для тебя обеда не припасено, а
вот когда я с него деньги получу — синенькую тебе подарю. Ермолаич!
уж и ты расшибись! выброси ему синенькую на бедность.
— И насчет еды… Разумеется, остатками питаемся.
Вот вы давеча крылышко утки оставили, другой — ножку пуле на тарелке сдаст; это
уж мое. Посхлынет публика — я сяду в уголку и поем.
— Нет, что
уж! — не велики бара, некогда с чаями возиться. Дай рюмку водки —
вот и будет с меня!
Будут деньги, будут. В конце октября санный путь
уж установился, и Арсений Потапыч то и дело посматривает на дорогу, ведущую к городу. Наконец приезжают один за другим прасолы, но цены пока дают невеселые. За четверть ржи двенадцать рублей, за четверть овса — восемь рублей ассигнациями. На первый раз, впрочем, образцовый хозяин решается продешевить, лишь бы дыры заткнуть. Продал четвертей по пятидесяти ржи и овса, да маслица, да яиц —
вот он и с деньгами.
И действительно, он начал наблюдать и прислушиваться. В Последовке страх покамест еще не исчез, и крестьяне безмолвствовали, но на стороне
уж крупненько поговаривали. И
вот он однажды заманил одного «тявкушу» и выпорол. Конечно, это сошло ему с рук благополучно, — сосед, владелец «тявкуши», даже поблагодарил, — но все
уж начали потихоньку над ним посмеиваться.
— Чего
уж хуже! Воли над собой взять не можешь… Не вели вина давать —
вот и вся недолга!
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она
уж начала мечтать о Михаиле Золотухине —
вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Вот она встала и озирается. Еще рано, но окна
уж побелели, и весеннее солнце не замедлило позолотить их. Рядом с ее креслом сидит Паша и дремлет; несколько поодаль догорает сальный огарок, и желтое пламя чуть-чуть выделяется из утренних сумерек. Ей становится страшно; она протягивает руку, чтобы разбудить Пашу, хочет крикнуть — и в изнеможении падает…
— Таковская
уж и жизнь, ваше сиятельство. Не живем, а колотимся. Детей
вот жалко.
Вот судья, приехавши их делить, и говорит: «
Уж вы, господа, как-нибудь уладьтесь! вы, Захар Захарыч, будьте первый Урванцов, а вы, Захар Захарыч, — Урванцов второй».
Но
вот укутали и отца. На дворе
уж спустились сумерки, но у нас и люди и лошади привычные, и впотьмах дорогу сыщут. Свежий, крепительный воздух с непривычки волнует нам кровь. Но ощущенье это скоро уляжется, потому что через минуту нас затискают в крытый возок и так, в закупоренном виде, и доставят по назначению.
— И урожай хорош, и заготовки вышли удачные, только
вот грибов не родилось: придет великий пост, ву щи покинуть нечего! И заметьте,
уж третий год без грибов сидим, а рыжика так и в помине давным-давно нет, — что бы за причина такая?
Но
вот гости с шумом отодвигают стулья и направляются в гостиную, где
уже готов десерт: моченые яблоки, финики, изюм, смоква, разнообразное варенье и проч. Но солидные гости и сами хозяева не прикасаются к сластям и скрываются на антресоли, чтобы отдохнуть часика два вдали от шума. Внизу, в парадных комнатах, остаются только молодые люди, гувернантки и дети. Начинается детская кутерьма.