Неточные совпадения
— Не божитесь. Сама из окна
видела.
Видела собственными глазами, как вы, идучи по мосту, в хайло себе ягоды пихали! Вы думаете, что барыня далеко, ан она —
вот она!
Вот вам за это!
вот вам! Завтра целый день за пяльцами сидеть!
— А
вот Катькина изба, — отзывается Любочка, — я вчера ее из-за садовой решетки
видела, с сенокоса идет: черная, худая. «Что, Катька, спрашиваю: сладко за мужиком жить?» — «Ничего, говорит, буду-таки за вашу маменьку Бога молить. По смерть ласки ее не забуду!»
—
Вот так денек выбрался! Давеча беглый солдат, теперь мертвое тело… Кто
видел? где? когда?
—
Видишь,
вот палки… с них и копируй! Сначала по палкам выучись, а потом и дальше пойдешь, — сказала она, уходя.
Сверх того, я слышал поблизости шорох, который производила матушка, продолжая рыться в учебных программах, и — при одной мысли, что вот-вот она сейчас нагрянет и
увидит мои проказы, у меня душа уходила в пятки.
И
вот теперь, когда со всех сторон меня обступило старчество, я вспоминаю детские годы, и сердце мое невольно сжимается всякий раз, как я
вижу детей.
— Ну, ну… не пугайся! небось, не приеду! Куда мне, оглашенной, к большим барам ездить… проживу и одна! — шутила тетенька,
видя матушкино смущение, — живем мы здесь с Фомушкой в уголку, тихохонько, смирнехонько, никого нам не надобно! Гостей не зовем и сами в гости не ездим… некуда! А коли ненароком вспомнят добрые люди, милости просим!
Вот только жеманниц смерть не люблю, прошу извинить.
— Восемьдесят душ — это восемьдесят хребтов-с! — говаривал он, — ежели их умеючи нагайкой пошевелить, так тут только огребай! А он,
видите ли, не может родному детищу уделить! Знаю я, знаю, куда мои кровные денежки уплывают… Улита Савишна у старика постельничает, так
вот ей… Ну, да мое времечко придет. Я из нее все до последней копеечки выколочу!
—
Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька,
увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
Вот послезавтра
увидишь, какого мы бычка ко дню моего ангела выпоили!
—
Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный был, даже лаять путем не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной уже два раза ходил.
Видел ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
—
Вот,
видишь, ты язва какая! за кого сватать берешься!
— Божья воля сама по себе, а надо и меры принимать. Под лежачий камень и вода не бежит.
Вот как зерно-то сопреет, тогда и
увидим, как ты о Божьей воле разговаривать будешь!
—
Видишь, и Корнеич говорит, что можно. Я, брат, человек справедливый: коли делать дела, так чтоб было по чести. А второе —
вот что. Продаю я тебе лес за пять тысяч, а жене скажем, что за четыре. Три тысячи ты долгу скостишь, тысячу жене отдашь, а тысячу — мне. До зарезу мне деньги нужны.
— Нет этого… и быть не может —
вот тебе и сказ. Я тебя умным человеком считал, а теперь
вижу, что ни капельки в тебе ума нет. Не может этого быть, потому ненатурально.
Вижу, что человек с толком, даже ботвинью понял: можно бы, говорит, вместо осетрины тюрбо в дело употребить, только
вот квасу никаким манером добыть нельзя.
Затем он укладывает копнушку скошенной травы, постилает сверху обрывок старой клеенки и садится, закуривая коротенькую трубочку. Курит он самый простой табак, какие-то корешки; не раз заикался и эту роскошь бросить, но привычка взяла свое, да притом же трубка и пользу приносит, не дает ему задремать. Попыхивает он из трубочки, а глазами далеко впереди
видит.
Вот Митрошка словно бы заминаться стал, а Лукашка так и вовсе попусту косой машет. Вскаивает Арсений Потапыч и бежит.
— По глазам
вижу, что слопал!
Вот скажу ужо Арсению Потапычу, как ты барское добро бережешь, — разделается он с тобой.
— Что
вижу! глупость
вижу! — огрызнулся он точь-в-точь как Струнников, — известно, полячишки! Бунтуют —
вот им за это и…
Появление молодого Бурмакина как раз совпало с тем временем, когда Калерия Степановна начинала терять всякую надежду.
Увидев Валентина Осипыча, она встрепенулась. Тайный голос шепнул ей: «
Вот он… жених!» — и она с такой уверенностью усвоила себе эту мысль, что оставалось только решить, на которой из четырех дочерей остановится выбор молодого человека.
— Ничего, все обойдется благополучно, — утешала ее Марья Маревна. — Никакой болезни у Клавденьки нет — что пустяки говорить!
Вот через год мой Мишанка из-за границы воротится, в побывку к матери приедет.
Увидит Клавденьку, понравятся друг дружке —
вот и жених с невестой готовы!
— Не беспокойте его! — вступилась за Мисанку Селина Архиповна, — он у вас дикарь, не привык.
Вот познакомимся покороче, он и сам
увидит, что во мне ничего страшного нет. Но какой у вас этот прелестный мальчик! — прибавила она, любуясь Мишанкой, — просто загляденье! как его зовут?
— Нет, это что! — прерывает Петя Корочкин, —
вот у нас кучер так молодец! Прошлого года зимой попал со всей тройкой и с санями в прорубь,
видит — беда неминучая, взял да и разогнал подо льдом лошадей… И вдруг выскочил из другой проруби!
Неточные совпадения
Так я,
вот изволите
видеть, забежал к Коробкину.
Хлестаков. Вы, как я
вижу, не охотник до сигарок. А я признаюсь: это моя слабость.
Вот еще насчет женского полу, никак не могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?
Разговаривает все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на Щукин — купцы тебе кричат: «Почтенный!»; на перевозе в лодке с чиновником сядешь; компании захотел — ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так
вот как на ладони все
видишь.
Городничий.
Вот когда зарезал, так зарезал! Убит, убит, совсем убит! Ничего не
вижу.
Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего… Воротить, воротить его! (Машет рукою.)
Помещик так растрогался, // Что правый глаз заплаканный // Ему платочком вытерла // Сноха с косой распущенной // И чмокнула старинушку // В здоровый этот глаз. // «
Вот! — молвил он торжественно // Сынам своим наследникам // И молодым снохам. — // Желал бы я, чтоб
видели // Шуты, врали столичные, // Что обзывают дикими // Крепостниками нас, // Чтоб
видели, чтоб слышали…»