Неточные совпадения
Каждый день где-нибудь гости,
а где гости —
там вино, песни, угощенье.
Текучей воды было мало. Только одна река Перла, да и та неважная, и еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги,
а по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли.
Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было ни подъехать, ни подойти.
В сентябре, с отъездом господ, соседние помещики наезжали в Отраду и за ничтожную мзду садовнику и его подручным запасались
там семенами, корнями и прививками. Таким образом появились в нашем уезде первые георгины, штокрозы и проч.,
а матушка даже некоторые куртины в нашем саду распланировала на манер отраднинских.
—
А хочешь, я тебя, балбес, в Суздаль-монастырь сошлю? да, возьму и сошлю! И никто меня за это не осудит, потому что я мать: что хочу, то над детьми и делаю! Сиди
там да и жди, пока мать с отцом умрут, да имение свое тебе, шельмецу, предоставят.
— Малиновец-то ведь золотое дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу!
Там онадаст или не даст,
а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай!
там что будет,
а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет —
а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
—
А правда ли, — повествует одна из собеседниц, — в Москалеве одну бабу медведь в берлогу увел да целую зиму у себя
там и держал?
— Хорошо, я с тобой справлюсь! — наконец изрекает барыня. — Иди с моих глаз долой!
А с тобой, — обращается она к Марфе, — расправа короткая! Сейчас же сбирайся на скотную, индеек пасти!
Там тебе вольготнее будет с именинниками винцо распивать…
— Это персик ранжевый,
а вот по отделениям пойдем,
там и других персичков поедим. Кто меня любит — и я тех люблю;
а кто не любит — и я тех не люблю.
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал, и я бы тебя не ловила. И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы
там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают!
А я, мой друг, не властна! я себя помню и знаю, что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга, только ты неверный слуга,
а я — верная!
— Меньшой — в монахи ладит. Не всякому монахом быть лестно, однако ежели кто может вместить, так и
там не без пользы. Коли через академию пройдет, так либо в профессора,
а не то так в ректоры в семинарию попадет.
А бывает, что и в архиереи, яко велбуд сквозь игольное ушко, проскочит.
— Пускай живут! Отведу им наверху боковушку —
там и будут зиму зимовать, — ответила матушка. — Только чур, ни в какие распоряжения не вмешиваться,
а с мая месяца чтоб на все лето отправлялись в свой «Уголок». Не хочу я их видеть летом — мешают. Прыгают, егозят, в хозяйстве ничего не смыслят.
А я хочу, чтоб у нас все в порядке было. Что мы получали, покуда сестрицы твои хозяйничали? грош медный!
А я хочу…
Сверх ожидания, отец принял это решение без особенных возражений. Его соблазняло, что при заболотской церкви состоят три попа и два дьякона, что
там каждый день служат обедню,
а в праздничные дни даже две, раннюю и позднюю, из которых последнюю — соборне.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С одного краю, в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и
там не слышно было никакого движения, потому что скот был в стаде,
а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
Имение мужа выгоднее, потому что
там люди поголовно поверстаны в дворовые, работают на барщине ежедневно,
а она своих крестьян не успела в дворовые перечислить, предводитель попрепятствовал, пригрозил дело завести.
—
А ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю я, как ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала! Я хоть и в углу сижу,
а все знаю, что на свете делается! Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы
там живете… богатеи! Что? испугалась!
Не посмотрела бы я, что
там мужики в синих кафтанах ходят,
а бабы в штофных телогреях… я бы…
— Сын ли, другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну,
а ты какую еще
там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко мне.
—
А? что? — крикнул на него Савельцев, — или и тебе того же хочется? У меня расправа короткая! Будет и тебе… всем будет! Кто
там еще закричал?.. запорю! И в ответе не буду! У меня, брат, собственная казна есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
— Ну, до трехсот далеконько.
А впрочем, будет с нее на нынешний день! У нас в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок — в больницу его на поправку.
Там подправят, спину заживят, и опять в манеж… покуда свою порцию сполна не получит!
Все-таки
там молодежь была посерее и посолиднее и не уходила поголовно вразброд,
а старики даже любили землю; кроме своей, кортомили у сельчан их земельные участки и усердно работали.
— То-то; я дурного не посоветую. Вот в Поздеевой пустоши клочок-то, об котором намеднись я говорил, — в старину он наш был,
а теперь им графские крестьяне уж десять лет владеют.
А земля
там хорошая, трава во какая растет!
Замечательно, что хотя Уголок (бывшая усадьба тетенек-сестриц) находился всего в пяти верстах от Заболотья и
там домашнее хозяйство шло своим чередом, но матушка никогда не посылала туда за провизией, под тем предлогом, что разновременными требованиями она может произвести путаницу в отчетности. Поэтому зерно и молочные скопы продавались на месте прасолам,
а живность зимой полностью перевозилась в Малиновец.
— Это еще что! погодите, что в Раисин день будет! Стол-то тогда в большой зале накроют, да и
там не все господа разместятся, в гостиную многие перейдут. Двух поваров из города позовем, да кухарка наша будет помогать. Барыня-то и не садятся за стол,
а все ходят, гостей угощают. Так разве чего-нибудь промеж разговоров покушают.
— Это за две-то тысячи верст пришел киселя есть… прошу покорно! племянничек сыскался! Ни в жизнь не поверю. И именье, вишь, промотал…
А коли ты промотал, так я-то чем причина? Он промотал,
а я изволь с ним валандаться! Отошлю я тебя в земский суд —
там разберут, племянник ты или солдат беглый.
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так
там с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться,
а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
— Вот ты какой! Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить.
Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут,
а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
— Ну, спасибо тебе, вот мы и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, — и сами поедим, и ты с нами покушаешь. Эй, кто
там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит,
а прочих на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
— Нет, голубчик, — сказала она, — нам от своего места бежать не приходится.
Там дело наладишь — здесь в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать —
там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться,
а переезжать с места на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
— Ну, вот видишь: и тут заведение, и в Малиновце заведение… И тут запашка, и
там запашка…
А их ведь надо поддерживать! Жить тут придется.
— Ты что
там подлости на стенах читаешь! — крикнула на меня матушка, — мать живьем чуть не съели,
а он вон что делает! Агашка! Агашка! Да растолкай ты ее! ишь, шутовка, дрыхнет! Ах, эти хамки! теперь ее живую сожри, она и не услышит!
— Раньше трех часов утра и думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей, того гляди, чемоданы отрежут,
а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят.
Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!
—
Там хуже. У военных, по крайности, спокойно. Приедет начальник, посмотрит, возьмет, что следует, и не слыхать о нем.
А у гражданских, пришлют ревизора, так он взять возьмет,
а потом все-таки наябедничает. Федот Гаврилыч, ты как насчет ревизоров полагаешь?
Москва того времени была центром, к которому тяготело все неслужащее поместное русское дворянство. Игроки находили
там клубы, кутилы дневали и ночевали в трактирах и у цыган, богомольные люди радовались обилию церквей; наконец, дворянские дочери сыскивали себе женихов. Натурально, что матушка, у которой любимая дочь была на выданье, должна была убедиться, что как-никак,
а поездки в Москву на зимние месяцы не миновать.
— Хорошо еще, что у нас малых детей нет,
а то бы спасенья от них не было! — говорила матушка. — Намеднись я у Забровских была,
там их штук шесть мал мала меньше собралось — мученье! так между ног и шныряют! кто в трубу трубит, кто в дуду дудит, кто на пищалке пищит!
—
А какие
там проповеди протопоп говорит! Ах, какие это проповеди!
— Вперед не загадываю-с. Но, вероятно, если женюсь и выйду в отставку… Лошадей, сударыня, недолго завести,
а вот жену подыскать — это потруднее будет. Иная девица, посмотреть на нее, и ловкая,
а как поразберешь хорошенько, и тут и
там — везде с изъянцем.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается в одиночку по пригорку, но идет не по дороге,
а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе.
Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и в этом положении неподвижно стоит до конца службы.
На оброк идти он наотрез отказался,
а когда возвратился в Малиновец, то и
там оказался лишним.
Там он, покуда было светло, занимался переписыванием «цветничков» (молитвенных сборников), располагая, по-видимому, продавать их в пользу церкви,
а вечером, сидя без огня, пел духовные песни, отголоски которых нередко проникали и в господские комнаты.
Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится,
а когда умрут старики, то и сам на хозяйство сядет.
— Ну-ну, ешь-ка, ешь! Мопс да мопс, заладила одно! Нынче мопсы-то в моде, втридорога за них дают!..
А котлетка-то, кажется, пригорела… Эй, кто
там! позвать сюда Сысойку-повара!
— Никак невозможно-с. В Кувшинниково еще заехать нужно. Пал слух, будто мертвое тело
там открылось.
А завтра, чуть свет, в город поспевать.
— И не злодей,
а привычка у тебя пакостная; не можешь видеть, где плохо лежит. Ну, да будет. Жаль, брат, мне тебя,
а попадешь ты под суд — верное слово говорю. Эй, кто
там! накрывайте живее на стол!
— Ну что ж, так и есть! на мое и вышло! — торжествовал он, —
там поляки; они бунтовщики, им так и нужно.
А мы сидим смирно, властям повинуемся — нас обижать не за что.
— Ах, нет… да откуда же, впрочем, вам знать? — он прошлой весной скончался. Год тому назад мы здесь в Hфtel d’Angleterre служили,
а с осени он заболел. Так на зиму в Ниццу и не попали. Кой-как месяца с четыре здесь пробились,
а в марте я его в Гейдельберг, в тамошнюю клинику свезла.
Там он и помер.
Еще когда он посещал университет, умерла у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот.
Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу сестер от своей части в имении отца и матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по выборам служить не намерен, соперником ни для кого не явится,
а будет жить в своем Веригине вольным казаком.
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в ту пору, чтоб и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! —
а мне не дают. Так я из окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый день
там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в канаве закоченею.