Неточные совпадения
—
Ну, войди. Войди, посмотри, как мать-старуха хлопочет. Вон сколько денег Максимушка (бурмистр из ближней вотчины) матери привез.
А мы их в ящик уложим,
а потом вместе с другими в дело пустим. Посиди, дружок, посмотри, поучись. Только сиди смирно, не мешай.
—
Ну нет, и Заболотье недурно, — резонно возражал ему любимчик Гриша, —
а притом папенькино желанье такое, чтоб Малиновец в целом составе перешел к старшему в роде Затрапезных. Надо же уважить старика.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь,
а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари,
а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря.
Ну, горячее готово; на холодное что?
—
Ну, вот видишь,
а я иду в ранжереи и тебя хотела взять.
А теперь…
— Так, так.
А ну-тко, открой хайло, дохни на меня, долговязая!
— Что-то малинкой попахивает! Ну-тко,
а ты, Наташка! Подходи, голубушка, подходи!
— Вот так огород нагородил!
Ну, ничего, и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено ли ее черкнуть,
а выходит, что привычка да и привычка нужна! Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно, да и сам сиди вольнее, не пригибайся.
Ну, ничего, ничего, не конфузься! Бог милостив! ступай, побегай!
—
Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую,
а наконец и остальных. Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток,
а поди еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко…
Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай посмотреть, на кого ты похож!
Ну, так и есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
— Долго ли! — подтвердила и матушка. —
Ну,
а твой «покойничек», сестрица… жив и здоров?
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно себя ведет.
Ну, да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим себя называет… Делайте с ним, что хотите,
а он мне не надобен!
Подумаю, подумаю:
ну, непременно, как свят Бог, его, поганца, сошлю!
а потом и жалко cтaнет!
—
Ну,
ну… не пугайся! небось, не приеду! Куда мне, оглашенной, к большим барам ездить… проживу и одна! — шутила тетенька, видя матушкино смущение, — живем мы здесь с Фомушкой в уголку, тихохонько, смирнехонько, никого нам не надобно! Гостей не зовем и сами в гости не ездим… некуда!
А коли ненароком вспомнят добрые люди, милости просим! Вот только жеманниц смерть не люблю, прошу извинить.
— Сын ли, другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме.
Ну,
а ты какую еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко мне.
Иногда, когда уж приставали чересчур вплотную, возвращал похищенное: «
Ну, на! жри! заткни глотку!» —
а назавтра опять принимался за прежнее.
— Восемьдесят душ — это восемьдесят хребтов-с! — говаривал он, — ежели их умеючи нагайкой пошевелить, так тут только огребай!
А он, видите ли, не может родному детищу уделить! Знаю я, знаю, куда мои кровные денежки уплывают… Улита Савишна у старика постельничает, так вот ей…
Ну, да мое времечко придет. Я из нее все до последней копеечки выколочу!
—
Ну, до трехсот далеконько.
А впрочем, будет с нее на нынешний день! У нас в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок — в больницу его на поправку. Там подправят, спину заживят, и опять в манеж… покуда свою порцию сполна не получит!
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила…
а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
—
Ну, положим, — говорила она, — найдешь ты другой закон,
а они тебе третий встречу отыщут.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила,
а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо,
а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца,
а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить —
ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
Ну, да ведь и то сказать: не человек,
а скотина!
— Четыре. Феклуша — за барышней ходит, шьет,
а мы три за столом служим, комнаты убираем. За старой барыней няня ходит. Она и спит у барыни в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла.
Ну, теперь почивайте, Христос с вами! да не просыпайтесь рано,
а когда вздумается.
—
Ну,
а ты… выспался? хорошо тебе?
— И ведь в какое время, непутевый, пришел! — сказала она уже мягче, — две недели сряду дождик льет, все дороги затопил, за сеном в поле проехать нельзя,
а он шлепает да шлепает по грязи. И хоть бы написал, предупредил…
Ну, ин скидавай полушубок-то, сиди здесь, покуда я муженьку не отрапортую.
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено.
Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться,
а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
— Вот ты какой!
Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут,
а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
—
Ну, спасибо тебе, вот мы и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, — и сами поедим, и ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит,
а прочих на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно.
Ну, да теперь зима,
а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть!
А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
—
А ну-ка, расскажи про сторону про свою, расскажи!
— Ничего, пускай ведьма проснется!
а станет разговаривать, мы ей рот зажмем! Во что же мы играть будем? в лошадки?
Ну, быть так! Только я, братцы, по-дворянски не умею,
а по-крестьянски научу вас играть. Вот вам веревки.
—
Ну, ежели гневаться на меня изволит, пускай куксится, — сердилась матушка, — была бы честь приложена,
а от убытка Бог избавил!
—
Ну, вот видишь: и тут заведение, и в Малиновце заведение… И тут запашка, и там запашка…
А их ведь надо поддерживать! Жить тут придется.
—
А помнишь, в коронацию? за двадцать копеек сотню отдавали — только бери…
Ну, ступай! завтра возьми сотенку… да ты поторгуйся! Эхма! любишь ты зря деньги бросать!
— Настька (дедушкина «краля») намеднись сказывала. Ходила она к нему в гости: сидят вдвоем, целуются да милуются. Да, плакали наши денежки! Положим, что дом-то еще можно оттягать: родительское благословение…
Ну,
а капитал… фьюить!
— Надо помогать матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать, будем жить в любви!» То да се… «с большим, дескать, удовольствием!»
Ну,
а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна! лей слезы, Гришка Отрепьев!
— Лёгко ли дело!
А коли десятками покупать — и все три рубля отдашь. Сказывают, в Петербурге лимоны дешевы. У нас икра дешева,
а в Петербурге — апельсины, лимоны.
А в теплых землях,
ну, и совсем они ни по чём.
—
Ну вот. И давали, потому мужику есть надобно,
а запасу у него нет. Расчетливый хозяин тут его и пристигнет. Вынь да положь.
— Летом оттого тепло, — поучает дедушка, — что солнце на небе долго стоит; оно и греет.
А зимой встанет оно в девять часов,
а к трем, смотри, его уж и поминай как звали.
Ну, и нет от него сугреву.
— И вода хороша, и довольно ее. Сегодня препорция наплывет,
а завтра опять такая же препорция. Было время, что и москворецкой водой хвалились: и мягка и светла.
А пошли фабрики да заводы строить —
ну, и смутили.
— Ишь ведь родительское-то сердце! сын на убивство идет,
а старичок тихо да кротко: «
Ну, что ж, убей меня! убей». От сына и муку и поруганье — все принять готов!
— Спасибо тебе! спасибо!
Ну,
а насчет того…
— Как бы я не дала! Мне в ту пору пятнадцать лет только что минуло, и я не понимала, что и за бумага такая.
А не дала бы я бумаги, он бы сказал: «
Ну, и нет тебе ничего! сиди в девках!» И то обещал шестьдесят тысяч,
а дал тридцать. Пытал меня Василий Порфирыч с золовушками за это тиранить.
— Так и скажи.
А уж я тебе, ежели…
ну, просто озолочу! Помни мое слово! Только бы мне…
— Тебе «кажется»,
а она, стало быть, достоверно знает, что говорит. Родителей следует почитать. Чти отца своего и матерь, сказано в заповеди. Ной-то выпивши нагой лежал, и все-таки, как Хам над ним посмеялся, так Бог проклял его. И пошел от него хамов род. Которые люди от Сима и Иафета пошли, те в почете,
а которые от Хама, те в пренебрежении. Вот ты и мотай себе на ус.
Ну,
а вы как учитесь? — обращается он к нам.
— Слава Богу — лучше всего, учитесь.
А отучитесь, на службу поступите, жалованье будете получать. Не все у отца с матерью на шее висеть. Ну-тко,
а в которой губернии Переславль?
—
А Спассков целых три, — прибавляет дедушка, — на экзамене, поди, спросят, так надо знать.
А ну-тко, Григорий, прочти: «И в Духа Святаго..»
—
А нам по персичку да по абрикосику! — шепотом завидует брат Степан. —
Ну, да ведь я и слямзить сумею.
— Ладно, — поощряет дедушка, — выучишься — хорошо будешь петь. Вот я смолоду одного архиерейского певчего знал — так он эту же самую песню пел…
ну, пел! Начнет тихо-тихо, точно за две версты,
а потом шибче да шибче — и вдруг октавой как раскатится, так даже присядут все.
—
Ну, ступайте, ешьте.
А вы что ж? — обращается он к присутствующим, — полакомиться?
— Цирульники,
а республики хотят. И что такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать.
Ну, слыханное ли дело без начальства жить!