Неточные совпадения
Стало быть, дело совсем не в
том, какой молот, большой или малый, а в
том, какое сделано ему свыше внушение.
Я не
стану описывать действий депутации, на которую возложено было приглашение генерала к прощальному обеду. Ничего замечательного при этом не произошло, кроме
того, что отъезжающий прослезился и заверил депутацию, что будет непременно. Приступлю прямо к описанию торжественных минут прощанья.
Но не
стану упреждать событий и скажу только, что подобное толкование кажется мне поверхностным уже по
тому одному, что невозможно допустить, чтобы опытные администраторы лишались жизни вследствие расстройства желудка.
Он хмурился, нередко роптал, и хотя деликатность не позволяла ему
стать во главе недовольных,
тем не менее никто не мог сомневаться насчет его истинных чувств.
Что происходило на этой второй и последней конференции двух административных светил — осталось тайною. Как ни прикладывали мы с Павлом Трофимычем глаза и уши к замочной скважине, но могли разобрать только одно: что старик увещевал «нового» быть твердым и не взирать. Сверх
того, нам показалось, что «молодой человек»
стал на колена у изголовья старца и старец его благословил. На этом моменте нас поймала Анна Ивановна и крепко-таки пожурила за нашу нескромность.
Бламанже был малый кроткий и нес звание «помпадуршина мужа» без нахальства и без особенной развязности, а так только, как будто был им чрезвычайно обрадован. Он успел снискать себе всеобщее уважение в городе
тем, что не задирал носа и не гордился. Другой на его месте непременно
стал бы и обрывать, и козырять, и финты-фанты выкидывать; он же не только ничего не выкидывал, но постоянно вел себя так, как бы его поздравляли с праздником.
Просто не
стало резона производить
те действия, говорить
те речи, которые производились и говорились в течение нескольких лет сряду и совокупность которых сама собой составила такую естественную и со всех сторон защищенную обстановку, что и жилось в ней как-то уютнее, и спалось словно мягче и безмятежнее.
Так что, когда старый помпадур уехал,
то она очутилась совсем не в
том ложном положении, какое обыкновенно
становится уделом всех вообще уволенных от должности помпадурш, а просто явилась интересною жертвою жестокой административной необходимости.
По уходе его Надежда Петровна некоторое время стояла в остолбенении. Ей казалось, что она выслушала какую-то неуклюжую канцелярскую бумагу, которой смысл был для нее еще не совсем ясен, но на которую необходимо во что бы ни
стало дать объяснение. Наконец, когда она очнулась,
то первым ее движением было схватить портрет старого помпадура.
Дело состояло в
том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как все люди робкие и в
то же время своевольные, хотел, чтобы Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже
стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом дни проходили за днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Как бы
то ни было, но Надежда Петровна
стала удостоверяться, что уважение к ней с каждым днем умаляется.
То вдруг, на каком-нибудь благотворительном концерте, угонят ее карету за тридевять земель;
то кучера совсем напрасно в части высекут;
то Бламанжею скажут в глаза язвительнейшую колкость. Никогда ничего подобного прежде не бывало, и все эти маленькие неприятности
тем сильнее язвили ее сердце, что старый помпадур избаловал ее в этом отношении до последней степени.
— Во втором
томе свода законов,
статья… — заикнулся было Штановский.
Эта идея до
того ему понравилась, что он решился провести ее во что бы
то ни
стало и для достижения цели действовать преимущественно на дам. Для начала, обед у губернского предводителя представлял прекраснейший случай. Там можно было побеседовать и о spectacles de société, [Любительских спектаклях (фр.).] и о лотерее-аллегри, этих двух неизменных и неотразимых административных средствах сближения общества.
Уж и без
того Козелков заметил, что предводитель, для приобретения популярности,
стал грубить ему более обыкновенного, а тут пошли по городу какие-то шушуканья,
стали наезжать из уездов и из столиц старые и молодые помещики; в квартире известного либерала, Коли Собачкина, начались таинственные совещания; даже самые, что называется, «сивые» — и
те собирались по вечерам в клубе и об чем-то беспорядочно толковали…
— «Овладеть движением» — это значит:
стать во главе его, — толкует Козелков, — я очень хорошо помню, что когда у нас в Петербурге буянили нигилисты,
то я еще тогда сказал моему приятелю, капитану Реброву: чего вы смотрите, капитан! овладейте движением — и все будет кончено!
— Потому что, в сущности, чего они желают? они желают, чтоб всем было хорошо? Прекрасно. Теперь спросим: чего я желаю? я тоже желаю, чтоб всем было хорошо! Следовательно, и я, и они желаем, в сущности, одного и
того же! Unitibus rebus vires cresca parvunt! [«Viribus unitibus res parvae crescunt» (лат.) — от соединенных усилий малые дела вырастают.] как сказал наш почтеннейший Михаил Никифорович в одной из своих передовых
статей!
А на дворе между
тем не на шутку разыгралась весна. Крыши домов уж сухи; на обнаженных от льдяного черепа улицах стоят лужи; солнце на пригреве печет совершенно по-летнему. Прилетели с юга птицы и
стали вить гнезда; жаворонок кружится и заливается в вышине колокольчиком. Поползли червяки; где-то в вскрывшемся пруде сладострастно квакнула лягушка. Огнем залило все тело молодой купчихи Бесселендеевой.
Когда Митеньке принесли нумер ведомостей, в котором была напечатана эта
статья,
то он, не развертывая, подал его правителю канцелярии и сказал...
Правитель канцелярии раскрыл
том и показал
статью о лицах, изъятых от телесного наказания.
Загадка не давалась, как клад. На все лады перевертывал он ее, и все оказывалось, что он кружится, как белка в колесе. С одной стороны, складывалось так: ежели эти изъятия, о которых говорит правитель канцелярии, — изъятия солидные,
то,
стало быть, мне мат. С другой стороны, выходило и так: ежели я никаких изъятий никогда не знал и не знаю и за всем
тем чувствую себя совершенно хорошо,
то,
стало быть, мат изъятиям.
— Если пора и время неизбежны, — размышлял он, —
то,
стало быть, нечего об них и думать.
Но если закон не может ни исправить, ни умиротворить,
то пусть же он и не мешает ему, помпадуру, пусть не
становится поперек его предначертаний!
— Нет, это все не
то! — думалось ему. — Если б я собственными глазами не видел: «закон» — ну, тогда точно! И я бы мог жалованье получать, и закон бы своим порядком в шкафу стоял. Но теперь ведь я видел,
стало быть, знаю,
стало быть, даже неведением отговариваться не могу. Как ни поверни, а соблюдать должен. А попробуй-ка я соблюдать — да тут один Прохоров такую задачу задаст, что ног не унесешь!
Прежде всего его поразило следующее обстоятельство. Как только он сбросил с себя помпадурский образ, так тотчас же все перестали оказывать ему знаки уважения.
Стало быть,
того особого помпадурского вещества, которым он предполагал себя пропитанным, вовсе не существовало, а если и можно было указать на что-нибудь в этом роде,
то очевидно, что это «что-нибудь» скорее принадлежало мундиру помпадура, нежели ему самому.
Второе поразившее его обстоятельство было такого рода. Шел по базару полицейский унтер-офицер (даже не квартальный), — и все перед ним расступались, снимали шапки. Вскоре, вслед за унтер-офицером, прошел по
тому же базару так называемый ябедник с
томом законов под мышкой — и никто перед ним даже пальцем не пошевелил.
Стало быть, и в законе нет
того особливого вещества, которое заставляет держать руки по швам, ибо если б это вещество было,
то оно, конечно, дало бы почувствовать себя и под мышкой у ябедника.
Ясно,
стало быть, что и «дантисты» стоят вне
того круга, которому угрожает опасность…
Оставалась,
стало быть, четвертая и последняя категория «злых», категория людей «политически неблагонадежных». Но едва мы приступили к определению признаков этой категории, как с нами вдруг ни с
того ни с сего приключился озноб. Озноб этот еще более усилился, когда мы встретились с прикованными к нам взорами наших консерваторов. Эти взоры дышали злорадством и иронией и сопровождались улыбками самого загадочного свойства…
— A la fin ça devient monstrueux! [Это в конце концов
становится чудовищным! (фр.)] — говорил он ей, — везде есть факты, даже Петька Толстолобов, Соломенный помпадур, — и
тот нашел факт! И вдруг у одного меня — nenni! [Ничего! (фр.)] Кто ж этому поверит!
Дошло до
того, что он даже ее однажды упрекнул в тайном содействии интриге. Ее, которая… Ах! это была такая несправедливость, что она могла только заплакать в ответ на обвинение. Но и тут она не упрекнула его, а только усерднее
стала молиться, прося у неба о ниспослании Феденьке фактов.
И конечно,
тот может почесть себя истинно счастливым, кто знает, на какой рюмке ему остановиться, или, лучше сказать, кто рядом прозорливых над собой наблюдений сумел в точности определить, после какой счетом рюмки он
становится пьян.
Еще не успел он как следует ознакомиться с местным обществом, как уже
стало ясно, что усилия всех первейших в городе дам направлены к
тому, чтоб как можно скорее пробудить в нем инстинкт помпадурства.
Он некоторое время стоял и, видимо, хотел что-то сказать; быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо
того только разевал рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже молчала и, повернув в сторону рдеющее лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями. Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами
стал удаляться назад.
— Не просите-с, — сказал он твердо, — ибо я для
того собственно с вами и знакомство свел, дабы казенный интерес соблюсти! Какой он смотритель-с! Он сейчас же первым делом всю провизию с базара к себе притащит-с! Последствием же сего явятся недоимщики-с.
Станут говорить: оттого мы податей не платим, что помпадуршин отец имение наше грабит. В каком я тогда положении буду? Недоимщиков сечь — неправильно-с; родителя вашего казнить — приятно ли для вас будет?
Князь очень скоро научился у меня всем секретам ремесла; но по мере
того, как он тверже
становился на ноги, я больше и больше падал в его глазах.
Наевшись,
стали опять беседовать о
том, как бы «больного человека» подкузьмить; ибо, хотя К*** и откупщик, но так как многие ученые его гостеприимством во всякое время пользуются,
то и он между ними приобрел некоторый в политических делах глазомер.