Неточные совпадения
При этом вопросе сердце мое мало-помалу поднималось: я
начинал предчувствовать, что не
буду оставлен без начальника.
— Весь город, ваше превосходительство… —
начал было я.
С тех пор как «Русский вестник» доказал, что слово «конституция», перенесенное на русскую почву,
есть нелепость, или, лучше сказать, что в России конституционное
начало должно
быть разлито везде, даже в трактирных заведениях, мы решили, что и у нас, на наших скромных торжествах тоже должно
быть разлито конституционное
начало.
По-видимому, самое лучшее
было бы прямо
начать с настоящей конституции, однако этого сделать нельзя, во-первых, потому, что надобно, чтоб все происходило по порядку, а во-вторых, потому, что предварительные действия освещают путь для предстоящей веселой конституции и служат для нее руководящею нитью.
Как бы то ни
было, но старый помпадур уехал, до такой степени уехал, что самый след его экипажа в ту же ночь занесло снегом. Надежда Петровна с ужасом помышляла о том, что ее с завтрашнего же дня
начнут называть «старой помпадуршей».
Она сама не прочь
была поврать, но всякий раз, когда вранье
начинало принимать двусмысленный оборот, она, без всякой, впрочем, строптивости, прерывала разговор словами: «Нет! об этом вы, пожалуйста, уж забудьте! это не мое! это все принадлежит моему милому помпадуру!» Одним словом, стояла на страже помпадурова добра.
Она
была в неописанном волнении; голос ее дрожал; на глазах блистали слезы. Эта женщина, всегда столь скромная, мягкая и даже слабая, вдруг дошла до такого исступления, что помпадур
начал опасаться, чтоб с ней не сделалась на улице истерика.
И т. д. и т. д. Но Козлик
был себе на уме и
начал все чаще и чаще похаживать к своей тетушке, княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой, несмотря на то что она жила где-то на Песках и питалась одною кашицей. Ma tante Чепчеулидзева
была фрейлиной в 1778 году, но, по старости, до такой степени перезабыла русскую историю, что даже однажды, начитавшись анекдотов г. Семевского, уверяла, будто бы она еще маленькую носила на руках блаженныя памяти императрицу Елизавету Петровну.
Эта идея до того ему понравилась, что он решился провести ее во что бы то ни стало и для достижения цели действовать преимущественно на дам. Для
начала, обед у губернского предводителя представлял прекраснейший случай. Там можно
было побеседовать и о spectacles de société, [Любительских спектаклях (фр.).] и о лотерее-аллегри, этих двух неизменных и неотразимых административных средствах сближения общества.
— Репетиции… трепетное мерцание лампы… —
начал было фантазировать Митенька.
Квартира Собачкина
была великолепно освещена и полна народу. По-видимому, тут
было настоящее сходбище, потому что все «стригуны» и даже большая часть «скворцов» состояли налицо. Митеньку так и тянуло туда, даже сердце его расширялось. Он живо вообразил себе, как бы он сел там на канапе и
начал бы речь о principes; кругом внимали бы ему «стригуны» и лепетали бы беспечные «скворцы», а он все бы говорил, все бы говорил…
Это право носит на себе слишком явную печать эгоистических целей, чтобы можно
было прямо
начать с него.
— Прикажете, вашество,
начинать? — вдруг грянул над самым его ухом батальонный командир, который в то же время
был и распорядителем танцев.
Милостивые государи! нет сомнения, что труд
есть то оживляющее
начало, которое в каждом благоустроенном обществе представляет собой главный государственный нерв.
Помпадур понял это противоречие и, для
начала, признал безусловно верною только первую половину правителевой философии, то
есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что не подчинялось бы закону поры и времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших в районе его духовного ока, и вынужден
был согласиться, что весь мир стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
Он
начинал полемизировать с утра. Когда он приходил в правление, первое лицо, с которым он встречался в передней,
был неизменный мещанин Прохоров, подобранный в бесчувственном виде на улице и посаженный в часть. В прежнее время свидание это имело, в глазах помпадура, характер обычая и заканчивалось словом: «влепить!» Теперь — на первый план выступила полемика, то
есть терзание, отражающееся не столько на Прохорове, сколько на самом помпадуре.
Он уподобляет себя светочу; вчера еще этот светоч горел светлым и ярким огнем, сегодня он потушен и уж
начинает чадить; завтра он
будет окончательно затоптан и выброшен на улицу вместе с прочею никуда не нужною ветошью…
Он старается замять всякий разговор, он даже избегает всех взоров… И только,
быть может, через сутки, уже на последних станциях к Петербургу, он разгуляется настолько, чтоб открыть свое действительное положение и поведать печальную историю своей отставки. Тогда с души его спадет бремя, его тяготившее, и из уст его впервые вырвется ропот. Этот ропот
начнет новую эпоху его жизни, он наполнит все его будущее и проведет в его существовании черту, которая резко отделит его прошедшее от настоящего и грядущего.
Но, во всяком случае, так как мы ни к одной из этих категорий (даже к четвертой) себя не причисляли, то многие чуть
было тут же не
начали взирать с доверием в глаза прекрасному будущему.
Начать хоть с взяточников — могут ли они
быть названы «злыми» в новейшем значении этого слова?
При слове «пустыня» воображение Феденьки, и без того уже экзальтированное, приобретало такой полет, что он, не в силах
будучи управлять им,
начинал очень серьезно входить в роль погубителя Навозного.
Сажусь, однако, беру первую попавшуюся под руку газету и приступаю к чтению передовой статьи.
Начала нет; вместо него: «Мы не раз говорили». Конца нет; вместо него: «Об этом поговорим в другой раз». Средина
есть. Она написана пространно, просмакована, даже не лишена гражданской меланхолии, но, хоть убей, я ничего не понимаю. Сколько лет уж я читаю это «поговорим в другой раз»! Да ну же, поговори! — так и хочется крикнуть…
Или опять другое модное слово: не твое дело! — разве можно так говорить! Может ли
быть что-нибудь предосудительнее этой безнадежной фразы? Не она ли иссушила вконец наше пресловутое творчество? не она ли положила
начало той адской апатии, которая съедает современное русское общество и современную русскую жизнь?
Затем я приступаю ко второй половине моей программы и
начинаю с того, что приготовляю почву, необходимую для будущего сеяния, то
есть устраняю вредные элементы, которые могут представлять неожиданные препятствия для моего дела.
— Ежели я живу смирно и лишнего не выдумываю, — внушал он своему письмоводителю, — то и все прочие
будут смирно жить. Ежели же я
буду выдумывать, а тем паче писать, то непременно что-нибудь выдумаю: либо утеснение, либо просто глупость. А тогда и прочие
начнут выдумывать, и выйдет у нас смятение, то
есть кавардак.
И что же вышло? Сначала, действительно, обывателям казалось несколько странным, что выискался такой помпадур, который не верит в бунты, но мало-помалу и они
начали освоиваться с этим взглядом. Прошел год, прошел другой, снегири свистали и щебетали во всех рощах, а революций все не
было.
Целый тот вечер он тосковал и более, чем когда-либо, чувствовал себя помпадуром. Чтобы рассеять себя,
пел сигналы, повторял одиночное учение, но и это не помогало. Наконец уселся у окна против месяца и
начал млеть. Но в эту минуту явился частный пристав и разрушил очарование, доложив, что пойман с поличным мошенник. Надо
было видеть, как он вскипел против этого ретивого чиновника, уже двукратно нарушившего мление души его.
Когда он встречался с человеком, имеющим угрюмый вид, он не наскакивал на него с восклицанием: «Что волком-то смотришь!» — но думал про себя: «Вот человек, у которого, должно
быть, на сердце горе лежит!» Когда слышал, что обыватель предается звонкому и раскатистому смеху, то также не обращался к нему с вопросом: «Чего, каналья, пасть-то разинул?» — но думал: «Вот милый человек, с которым и я охотно бы посмеялся, если бы не
был помпадуром!» Результатом такого образа действий
было то, что обыватели
начали смеяться и плакать по своему усмотрению, отнюдь не опасаясь, чтобы в том или другом случае
было усмотрено что-либо похожее на непризнание властей.