Неточные совпадения
Возражают против этого, что иногда такая «суть» бывает, которую будто бы и внушить совестно, но это возражение, очевидно, неоснова-тельное, потому что человек надежный и благонравный от
самой природы одарен такою внутреннею закваскою, которая заключает в себе материал для всякого рода «сути»; следственно, тут даже и внушений прямых
не нужно, а достаточно только крючок запустить: непременно какую-нибудь бирюльку да вытащишь!
Это все равно как видел я однажды на железоделательном заводе молот плющильный; молот этот одним ударом разбивал и сплющивал целые кувалды чугунные, которые в силу было поднять двум человекам, и тот же
самый молот, когда ему было внушаемо о правилах учтивости, разбивал кедровый орешек, положенный на стекло карманных часов, и притом разбивал так ласково, что стекла нисколько
не повреждал.
А потому, если отбывающий начальник учинил что-нибудь очень великое, как, например: воздвигнул монумент, неплодоносные земли обратил в плодоносные, безлюдные пустыни населил, из сплавной реки сделал судоходную, промышленность поощрил, торговлю развил или приобрел новый шрифт для губернской типографии, и т. п., то о таких делах должно упомянуть с осторожностью, ибо сие
не всякому доступно, и новый начальник
самое упоминовение об них может принять за преждевременное ему напоминание: и ты, дескать, делай то же.
Назначен он был к нам еще при прежнем главноначальствующем (нынешний главноначальствующий хоть и любит старичков, но в гражданском состоянии, а
не на службе, на службе же любит молодых чиновников, которые интересы тех гражданских старичков лучше, нежели они
сами, поддержать в состоянии), но недолго повластвовал.
Несправедливость явная, потому что старик мне
сам по секрету
не раз впоследствии говорил: «
Не знаю, подлинно
не знаю, за что от общения отметаюсь! если новое начальство новые виды имеет, то стоило только приказать — я готов!» И если при этом вспомнить, сколько этот человек претерпел прежде, нежели место свое получил, то именно можно сказать: великий был страстотерпец!
Начало это, как известно, состоит в том, что один кто-нибудь говорит, а другие молчат; и когда один кончит говорить, то начинает говорить другой, а прочие опять молчат; и таким образом идет это дело с
самого начала обеда и до тех пор, пока присутствующие
не сделаются достаточно веселы.
— Мы поняли, что истинное искусство управлять заключается
не в строгости, а в том благодушии, которое, в соединении с прямодушием, извлекает дань благодарности из
самых черствых и непреклонных, по-видимому, сердец.
Я
сам посетил его в благоприобретенном селе Обиралове (и даже
не скрыл этого от нового начальника) и собственными глазами убедился, что он точно блаженствует.
Даже против реформ, или — как он их называл — «катастроф», старик
не огрызался; напротив того, всякое новое мероприятие находило в нем мудрого толкователя.
Самые земские учреждения и те
не смутили его. Конечно, он сначала испугался, но потом вник, взвесил, рассудил… и простил!
Наскоро умываюсь, выхожу и вижу генерала, гарцующего на белом коне близ
самой границы, но через оную
не переступающего.
Как, с одной стороны, чинобоязненность и начальстволюбие есть то естественное основание, из которого со временем прозябнет для вкушающего сладкий плод, так, с другой стороны, безначалие, как и
самое сие слово о том свидетельствует, есть
не что иное, как зловонный тук, из которого имеют произрасти одни зловредные волчцы.
Одним словом, в ней как будто
сам собой еще совершался тот процесс вчерашней жизни, когда счастье полным ключом било в ее жилах, когда
не было ни одного дыхания, которое
не интересовалось бы ею,
не удивлялось бы ей, когда вокруг нее толпились необозримые стада робких поклонников, когда она, чтоб сдерживать их почтительные представления и заявления, была вынуждаема с томным самоотвержением говорить: «Нет, вы об этом
не думайте! это все
не мое! это все и навек принадлежит моему милому помпадуру!..»
Поэтому, когда уехал старый помпадур, Бламанже огорчился этим едва ли
не более, нежели
сама Надежда Петровна.
Просто
не стало резона производить те действия, говорить те речи, которые производились и говорились в течение нескольких лет сряду и совокупность которых
сама собой составила такую естественную и со всех сторон защищенную обстановку, что и жилось в ней как-то уютнее, и спалось словно мягче и безмятежнее.
Она
сама не прочь была поврать, но всякий раз, когда вранье начинало принимать двусмысленный оборот, она, без всякой, впрочем, строптивости, прерывала разговор словами: «Нет! об этом вы, пожалуйста, уж забудьте! это
не мое! это все принадлежит моему милому помпадуру!» Одним словом, стояла на страже помпадурова добра.
— Мухи
не обидела!
Самому последнему становому — и тому
не сделала зла!
— Jamais, au grand jamais! même dans ses plus beaux jours, elle n’a еtе fêtеe de la sorte! [Никогда, положительно никогда, даже в
самые ее счастливые времена, ее
не приветствовали таким образом! (фр.)] — говорила статская советница Глумова, вспоминая об этом торжестве невинности.
В особенности же раздражительно действовала ее походка, и когда она, неся поясницу на отлете,
не шла, а словно устремлялась по улице, то помпадур,
сам того
не замечая, начинал подпрыгивать.
— Нет! вас хвалят! — промолвила Надежда Петровна, почти
не сознавая
сама, что говорит.
Но помпадур был робок, что, впрочем, отчасти объяснялось уже тем, что в
самом формуляре его было отмечено, что он
не был в походах.
Дело состояло в том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он
не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как все люди робкие и в то же время своевольные, хотел, чтобы Надежда Петровна
сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность к жене, что даже стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом дни проходили за днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
Тем
не менее первое знакомство его с семиозерской публикой произвело на последнюю
самое благоприятное впечатление.
Митенька запнулся, потому что вспомнил, что
сам не заплатил еще своего долга Дюссо.
— В
самый, вашество, раз попал! И представьте, вашество, что говорит в свое оправдание: «Я, говорит, с купчихой Берендеевой хотел свидание иметь!» — «Да разве вам нет, сударь, других мест для свиданий? разве вы простолюдин какой-нибудь, что
не можете благородным манером свидание получить?»
Во время утренних своих слоняний с визитами по Семиозерску Митенька, как знаток по части клубнички,
не мог
не заметить, что город обладает в изобилии
самыми разнообразными, «charmants minois», [Очаровательными мордочками (фр.).] которые, однако ж, вследствие неряшества и домоседства, кажутся заспанными и даже словно беременными.
Не дерзостный и
не гордостный, но благостный и душеприятный пришел ты к нам! дерзнем ли же мы пренебречь тем законом, который
сама природа всещедрая вложила в сердца наши?
То он воображает себе, что стоит перед рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я
сам поведу вас на них?» — и этою речью приводит всех в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных гостей обязательство в том, что они никогда ничего против него злоумышлять
не будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры, влетает во главе эскадрона в залу…
По временам какая-нибудь тройка выезжала из ряда и стремглав неслась по
самой середке улицы, подымая целые облака снежной пыли; за нею вдогонку летело несколько охотницких саней, перегоняя друг друга; слышался смех и визг; нарумяненные морозом молодые женские лица суетливо оборачивались назад и в то же время нетерпеливо понукали кучера; тройка неслась сильнее и сильнее; догоняющие сзади наездники приходили в азарт и ничего
не видели.
И в
самом деле, он ничего подобного представить себе
не мог. Целый букет разом! букет, в котором каждый цветок так и прыщет свежестью, так и обдает ароматом!
Сами губернские дамы понимали это и на все время выборов скромно, хотя и
не без секретного негодования, стушевывались в сторонку.
Козелков остановился и зорко посмотрел на своего собеседника, как бы желая узнать, готов ли он. Но Фавори был готов, так сказать, от
самого рождения, и потому
не удивительно, что Митенька остался доволен своим осмотром.
Не только гостиницы, но и постоялые дворы были битком набиты; владельцы домов и квартиранты очищали лучшие комнаты своих квартир и отдавали их под постой, а
сами на время кой-как размещались на задних половинах, чуть-чуть
не в чуланах.
Разногласие, очевидно,
не весьма глубокое, и дело, конечно, разъяснилось бы
само собой, если б
не мешали те внутренние разветвления, на которые подразделялась каждая партия в особенности и которые значительно затемняли вопрос о шествовании вперед.
«Дикие» толпились в бильярдной; «скворцы» порхали во всех комнатах понемножку, но всего более в «уборной», ибо
не только чувствовали естественное влечение к «маркизам», но даже наверное знали, что
сами со временем ими сделаются.
Он
не кончил и, по привычке,
сам разинул рот, услышавши свое собственное изречение. «Маркизы» тоже выпучили на него глаза, как бы спрашивая, что он вознамерился над ними учинить.
Пять губернаторов сряду порывались «упечь» его, и ни один ничего
не мог сделать, потому что Праведного защищала целая неприступная стена, состоявшая из тех
самых людей, которые, будучи в своем кругу, гадливо пожимались при его имени.
— Следовательно, отчего ж вам
не обратиться ко мне? обратитесь с полною откровенностью, доверьтесь мне… откройтесь, наконец, передо мной! — затолковал Дмитрий Павлыч и в
самом деле ощутил, что в груди его делается как будто прилив родительских чувств.
С одной стороны, он понимал, что
не выполнил ни одной йоты из программы, начертанной правителем канцелярии; с другой стороны, ему казалось, что программа эта должна выполниться
сама собой, без всякого его содействия.
Юные семиозерцы были в большом затруднении, ибо очень хорошо сознавали, что если
не придумают себе каких-нибудь principes, то им в
самом непродолжительном времени носу нельзя будет никуда показать.
С одной стороны, употребление его возбраняется законами нравственности, и, следовательно, ограничение его производства
не противоречит требованиям
самых строгих моралистов; с другой стороны, — это продукт
не только необходимый, но и вполне соответствующий требованиям народного духа.
И длился этот вечер до
самых заутрень, длился весело и шумно. И долго потом
не мог забыть Фуксёнок рассказов Фавори о Козелкове и Марье Петровне и, возвратившись в свой мирный уезд, несколько месяцев сряду с большим успехом изображал, как Гремикин танцует канкан. Великий художник нашел-таки себе достойного подражателя.
Настоящая минута казалась благоприятною. Опасения миновались, затруднений
не предвиделось, и Козелков мог дерзать без риска. До срока уж оставалось только два дня; завтра должны состояться уездные выборы, на послезавтра назначалось
самое настоящее, генеральное сражение.
— Согласитесь
сами, — говорил он, — вот теперь у нас выборы — ну где же бы мне, при моих занятиях, управить таким обширным делом? А так как я знаю, что там у меня верный человек, то я спокоен! Я уверен, что там ничего такого
не сделается, что было бы противно моим интересам!
Но обстоятельство это
не только
не повредило делу, а, напротив того, содействовало его успеху, ибо оно раздражило любопытство мужской половины, сделало сердца их готовыми к восприятию сплетни, но
самую сплетню до поры до времени еще скрыло.
Дело было вечером, и Митенька основательно рассудил, что
самое лучшее, что он может теперь сделать, — это лечь спать. Отходя на сон грядущий, он старался дать себе отчет в том, что он делал и говорил в течение дня, — и
не мог. Во сне тоже ничего
не видал. Тем
не менее дал себе слово и впредь поступать точно таким же образом.
— Au fait, [На
самом деле (фр.).] что такое нигилизм? — продолжает ораторствовать Митенька, — откиньте пожары, откиньте противозаконные волнения, урезоньте стриженых девиц… и, спрашиваю я вас, что вы получите в результате? Вы получите: vanitum vanitatum et omnium vanitatum, [Vanitas vanitatum et omnia vanitas (лат.) — суета сует и всяческая суета.] и больше ничего! Но разве это неправда? разве все мы, начиная с того древнего философа, который в первый раз выразил эту мысль,
не согласны насчет этого?
— Исполнить — это так; но, с другой стороны, нельзя
не принять во внимание и того, что и при
самом исполнении необходимо принять меры к обеспечению некоторой свободы совести…
Ленивый на
самую опасность отечества взирает беззаботно и на защиту его
не спешит.
И вдруг, среди
самого, по-видимому, мирного настроения мысли, он вскочил как озаренный и
не своим голосом закричал...
Что заключается в этих томах, глядящих корешками наружу? Каким слогом написано то, что там заключается? Употребляются ли слова вроде «закатить», «влепить», которые он считал совершенно достаточными для отправления своего несложного правосудия? или, быть может, там стоят совершенно другие слова? И точно ли там заключается это странное слово «нельзя», которое, с
самой минуты своего вступления в помпадуры, он считал упраздненным и о котором так
не в пору напомнил ему правитель канцелярии?
«Из сего изъемлются»… Эти слова он видел
сам, собственными глазами, и чем больше вдумывался в них, тем больше они его поражали. Первая степень изумления формулировалась так: отчего же я этого
не знал? Во второй степени формула уже усложнялась и представлялась в таком виде: отчего же, несмотря на несомненность изъятий, я всегда действовал так, как бы их
не существовало, и никакого ущерба от того для себя
не получал?