Неточные совпадения
За столом все разместились по старшинству без особенных затруднений;
только оператор врачебной управы (несколько уже выпивший) заупрямился сесть на конец стола на том основании, что будто бы ему
будут доставаться плохие куски, но и это недоразумение
было улажено положительным удостоверением, что кушанья наготовлено слишком достаточно, чтобы
могли иметь место подобного рода опасения.
Вице-губернатор умолк; на средину залы вывели под руки «столетнего старца», который заплакал. Отъезжающий
был так тронут, что
мог сказать
только...
Наконец, великодушная уступка, сделанная по вопросу о мостовых, докончила начатое и поразила старика до того, что он тотчас же объелся, и вот в этом (но
только в этом!) смысле
может быть признано справедливым мнение, что неумеренность в пище послужила косвенною причиной тех бедственных происшествий, которые случились впоследствии.
Что происходило на этой второй и последней конференции двух административных светил — осталось тайною. Как ни прикладывали мы с Павлом Трофимычем глаза и уши к замочной скважине, но
могли разобрать
только одно: что старик увещевал «нового»
быть твердым и не взирать. Сверх того, нам показалось, что «молодой человек» стал на колена у изголовья старца и старец его благословил. На этом моменте нас поймала Анна Ивановна и крепко-таки пожурила за нашу нескромность.
Митенька сконфузился; он, конечно,
был в состоянии очень хорошо объяснить, почему он так думает, но такое объяснение
могло бы обидеть прочих дам, из которых каждая, без сомнения, мнила себя царицей общества. Поэтому он
только мял в ответ губами. К счастию, на этой скользкой стезе он
был выручен вошедшим официантом, который провозгласил, что подано кушать. Татьяна Михайловна подала Митеньке руку. Процессия двинулась.
Козелков опять задумался, ибо второй результат решительно не приходил ему в голову. Он знал, что всякая вещь непременно должна иметь два и даже три результата, и сгоряча сболтнул это, но теперь должен
был убедиться, что
есть в мире вещи, которые
могут иметь
только один, а даже, пожалуй, и вовсе не иметь ни одного результата.
— Следственно, вы должны понять и то, что человек, который бы
мог быть готовым во всякое время следовать каждому моему указанию, который
был бы в состоянии не
только понять и уловить мою мысль, но и дать ей приличные формы, что такой человек, повторяю я, мне решительно необходим.
Но,
быть может, в этом шкафу заключался не самый источник «поры» и «времени», а
только тот материал, который давал возможность в удобный, по усмотрению, момент определить «пору» и «время»? Это ли хотел сказать правитель канцелярии?
Он старается замять всякий разговор, он даже избегает всех взоров… И
только,
быть может, через сутки, уже на последних станциях к Петербургу, он разгуляется настолько, чтоб открыть свое действительное положение и поведать печальную историю своей отставки. Тогда с души его спадет бремя, его тяготившее, и из уст его впервые вырвется ропот. Этот ропот начнет новую эпоху его жизни, он наполнит все его будущее и проведет в его существовании черту, которая резко отделит его прошедшее от настоящего и грядущего.
— Благодарю вас, господа! — говорит он, — хотя, признаться, я бы желал, чтобы все здесь происходящее
было сном! Пусть это
был бы приятный, сладкий сон, доставивший вам случай выразить мне сочувствие, а мне — лучшую награду, которой
только может желать честолюбивейший из помпадуров… Но все-таки пусть бы это
был сон!
Повторяю: каждый из нас
был искренно предан своему скромному, среднему делу, и ежели в этой преданности можно
было отыскать что-нибудь предосудительное, то разве
только то, что мы не шутя
были убеждены, что наше «дело»
может развиваться полегоньку, без трубных звуков, без оглушений, а тем более без сквернословия.
Дошло до того, что он даже ее однажды упрекнул в тайном содействии интриге. Ее, которая… Ах! это
была такая несправедливость, что она
могла только заплакать в ответ на обвинение. Но и тут она не упрекнула его, а
только усерднее стала молиться, прося у неба о ниспослании Феденьке фактов.
Почему он назывался Пустынником, этого никто, и всего меньше он сам, не
мог объяснить; известно
было только, что ни у кого не пекутся такие вкусные рыбные пироги, ни у кого не подается такой ядреный квас, такие вкусные наливки, соленья и варенья, как у него.
Я
могу хвалиться
только тем, что ничего не взыскал… потому что у меня никаких недоимок нет и не
может быть!
Нужно ли, чтоб он понимал, что такое внутренняя политика? — на этот счет мнения
могут быть различны; но я, с своей стороны, говорю прямо: берегитесь, господа! потому что как
только мужик поймет, что такое внутренняя политика — n-i-ni, c’est fini!
— Ну вот, видишь ли! Но продолжаю. Во-вторых, среди моря мужиков я вижу небольшую группу дворян и еще меньшую группу купцов. Если я направлю внутреннюю политику против дворян — кто же
будет исправлять должность опоры? с кем
буду я проводить время, играть в ералаш, танцевать на балах? Ежели я расточу купцов — у кого я
буду есть пироги? Остается, стало
быть,
только одно, четвертое сословие, которое
могло бы
быть предметом внутренней политики, — это сословие нигилистов.
— Далее, я поведу войну с семейными разделами и общинным владением. Циркуляры по этим предметам еще не готовы, но они у меня уж здесь (он ткнул себя указательным пальцем в лоб)! Теперь же я
могу сказать тебе
только одно: в моей системе это явления еще более вредные, нежели пьянство; а потому я
буду преследовать их с большею энергией, нежели даже та, о которой ты получил понятие из сейчас прочитанного мной документа.
Этого мало: он даже полагал (и,
быть может, не без основания), что в каждой занумерованной и писанной на бланке бумаге непременно заключается чья-нибудь погибель, а потому принял себе за правило из десяти подаваемых ему к подпису бумаг подписывать
только одну.
— Вы ко мне с бумагами как можно реже ходите, — говорил он письмоводителю, — потому что я не разорять приехал, а созидать-с. Погубить человека не трудно-с. Черкнул: Помпадур 4-й, и нет его.
Только я совсем не того хочу. Я и сам хочу
быть жив и другим того же желаю. Чтоб все
были живы: и я, и вы, и прочие-с! А ежели вам невтерпеж бумаги писать, то
можете для своего удовольствия строчить сколько угодно, я же подписывать не согласен.
Он некоторое время стоял и, видимо, хотел что-то сказать;
быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо того
только разевал рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже молчала и, повернув в сторону рдеющее лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями. Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами стал удаляться назад.
Таким образом наступало время обеда, когда он обыкновенно возвращался домой. К обеду приглашался письмоводитель и тот из квартальных, который, на основании достоверных фактов,
мог доказать, что он в течение всего предшествующего дня подлинно никого не обидел и никому не заезжал. Пища подавалась жирная и сдобная, и он
ел охотно, но вина остерегался и
пил только квас.
Дорогой князь
был очень предупредителен. Он постоянно сажал меня за один стол с собою и кормил
только хорошими кушаньями. Несколько раз он порывался подробно объяснить мне, в чем состоят атрибуты помпадурства; но, признаюсь, этими объяснениями он возбуждал во мне лишь живейшее изумление. Изумление это усугублялось еще тем, что во время объяснений лицо его принимало такое двусмысленное выражение, что я никогда не
мог разобрать, серьезно ли он говорит или лжет.
Только тогда, когда негостеприимная степь уже приняла нас в свои суровые объятия, то
есть по прибытии на место, я
мог хотя отчасти уразуметь, что хотел выразить мой высокопоставленный амфитрион, говоря о своих прерогативах.