Неточные совпадения
— А начальственные
уши, голубчик, такие аттестации крепко запечатлевают. Дойдет как-нибудь
до Павла очередь к награде или к повышению представлять, а он, начальник-то, и вспомнит:"Что бишь я об этом чиновнике слышал? Гм… да! характер у него…"И мимо. Что он слышал?
От кого слышал?
От одного человека или двадцатерых? — все это уж забылось. А вот:"гм… да! характер у него" — это запечатлелось. И останется наш Павел Григорьич вечным товарищем прокурора, вроде как притча во языцех.
С своей стороны и батюшка с матушкой не по разуму усердствовали. С утра
до вечера поповский сын молотил, веял и собирал в житницы, а когда возвращался домой, ему долбили в
уши: опомнись! восчувствуй! А под конец даже высватали ему невесту, у которой одна ноздря залегла
от природы и один глаз вытек
от болезни.
По-видимому, высокого, с английским пробором на затылке, жандармского полковника заинтересовали эти басы, а полицмейстер, у которого был тоже пробор
от уха до уха, что-то отвечал на вопросы жандарма, потом качнул головой: «слушаю, мол», и начал проталкиваться на своих коротеньких ножках к выходу.
Неточные совпадения
Косые лучи солнца были еще жарки; платье, насквозь промокшее
от пота, липло к телу; левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в
ушах неперестающее чмоканье бекасов;
до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись; сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись
от волнения, и усталые ноги спотыкались и переплетались по кочкам и трясине; но он всё ходил и стрелял.
Он бросил фуражку с перчатками на стол и начал обтягивать фалды и поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался на полвершка из-за воротника; ему показалось мало: он вытащил его кверху
до ушей;
от этой трудной работы, — ибо воротник мундира был очень узок и беспокоен, — лицо его налилось кровью.
Почему слышится и раздается немолчно в
ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей,
от моря
до моря, песня?
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла
до последних пределов: я чувствовал, как кровь
от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота.
Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение
от целого… Ну —
до свидания…
Ухо чего-то болит… Прошу…