Неточные совпадения
Всегда я думал, что вся беда наша в том, что мы чересчур много шуму делаем. Чуть что — сейчас шапками закидать норовим,
а не то так и кукиш в кармане покажем.
Ну, разумеется, слушают-слушают нас, да и прихлопнут. Умей ждать,
а не умеешь — нет тебе ничего! Так что, если б мы умели ждать, то, мне кажется, давно бы уж дождались.
И в счастии и в несчастии мы всегда предваряем события. Да и воображение у нас какое-то испорченное: всегда провидит беду,
а не благополучие. Еще и не пахло крестьянской волей,
а мы уж кричали: эмансипация! Еще все по горло сыты были,
а мы уж на всех перекрестках голосили: голод! голод!
Ну, и докричались. И эмансипация и голод действительно пришли. Что ж, легче, что ли, от этого вам, милая тетенька, стало?
Не в словах дело,
а в деле — и это я тоже говорил. Можно ли дело делать, когда кругом гвалт и шум? — нельзя!
Ну, стало быть, молчи и не мешай!
Пришел я на днях в Летний сад обедать. Потребовал карточку, вижу: судак"авабля" [Испорченное от «au vin blanc». Приведено текстуально. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.) Au vin blanc — в белом вине]; спрашиваю: да можно ли? — Нынче все, сударь, можно! —
Ну, давай судака «авабля»! — оказалась мерзость. Но ведь не это, тетенька, дорого,
а то, что вот и мерзость,
а всякому есть ее вольно!
С тем я и ушел, что предстоит дожидаться тридцать лет. Многонько это,
ну, да ведь ежели раньше нельзя, так и на том спасибо. Во всяком случае, теперь для вас ясно, что ваши упреки мной не заслужены,
а для меня не менее ясно, что ежели я желаю переписываться с родственниками, то должен писать так, чтобы мои письма заслуживали вручения.
Ну,
а на это что купить можно? — оказывается, что можно выпить два стакана чаю с лимоном и с булками…
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, —
а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с тобой, Nicolas?
а он в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой,
а между тем в оперу ехать надо — их абонементный день.
Ну, не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем мы из театра,
а он уж и отлетел!
Ну, и я, с своей стороны, не только ничего ему не дал,
а, напротив, сказал: пеняй, братец, сам на себя!
Однако ж, кажется, я увлекся в политико-экономическую сферу, которая в письмах к родственникам неуместна… Что делать! такова уж слабость моя! Сколько раз я сам себе говорил: надо построже за собой смотреть!
Ну, и смотришь, да проку как-то мало из этого самонаблюдения выходит. Стар я и болтлив становлюсь. Да и старинные предания в свежей памяти, так что хоть и знаешь, что нынче свободно,
а все как будто не верится. Вот и стараешься болтовней след замести.
—
А как попала?.. жила я в ту пору у купца у древнего в кухарках,
а Домнушке шестнадцатый годок пошел. Только стал это старик на нее поглядывать, зазовет к себе в комнату да все рукой гладит. Смотрела я, смотрела и говорю:
ну говорю, Домашка, ежели да ты…
А она мне: неужто ж я, маменька, себя не понимаю? И точно, сударь! прошло ли с месяц времени, как уж она это сделала, только он ей разом десять тысяч отвалил.
Ну, мы сейчас от него и отошли.
—
Ну, что его жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему, псу, еще надо? Лежи да полеживай,
а то на-тко что вздумал!
Ну, хорошо; получили мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у барыни полдесятинки за старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в руку и не отдает!
Простите, милая тетенька, что письмо мое вышло несколько пестро: жизнь у нас нынче какая-то пестрая завелась,
а это и на течение мыслей влияние имеет. Живется-то, положим, даже очень хорошо, да вдруг сквозь это хорошее житье что-то сомнительное проскочит —
ну, и задумаешься. И сделается сначала грустно,
а потом опять весело. Весело, грустно; грустно, весело. Но приходить в отчаяние все-таки не следует, покуда на конце стоит: весело.
Пафнутьев — земская косточка,
а нынче правило: во все передние Пафнутьевых допускать. Представятся швейцару, расчеркнутся, шаркнут ножкой — и по домам. Видел? —
ну, и будет с тебя. Ступай в деревню, разъезжай по соседям, хвастайся,
а начальства не утруждай!
И жаловаться на него я не могу, потому что, прежде чем я разину рот, мне уже говорят:
ну, что, старичок! поди, теперь у вас не житье,
а масленица!
—
Ну,
а вы-то сами как… служите? — прервал я его.
Ну, повторили дуэт,
а я опять кричу: bis! bis!
Вы не утешили бы,
а испугали бы нас."Ах, можно ли так говорить!","
а ну, как подслушает Расплюев!" — вот что услышали бы вы от наиболее доброжелательных из нас!
—
Ну,
а ты, либерал, как полагаешь? — обратилась она ко мне.
Покуда происходил этот опрос, я сидел и думал, за что они на меня нападают? Правда, я был либералом…
ну, был! Да ведь я уж прозрел — чего еще нужно? Кажется, пора бы и прост… то бишь позабыть! И притом, надо ведь еще доказать, что я действительно… был?
А что, ежели я совсем"не был"? Что, если все это только казалось?Разве я в чем-нибудь замечен? разве я попался? уличен? Ах, господа, господа!
—
Ну,
а ты, мой друг, давился когда-нибудь?
— Никогда у нас этого в роду не было. Этой гадости.
А теперь, представь себе, в самом семействе… Поверишь ли, даже относительно меня…
Ну, фрондер я — это так.
Ну, может быть, и нехорошо, что в моих летах… допустим и это! Однако какой же я, в сущности, фрондер? Что я такое ужасное проповедую?.. Так что-нибудь…
—
Ну, вот видишь! И он прежде находил, что"только и всего", и даже всегда сам принимал участие.
А намеднись как-то начал я, по обыкновению, фрондировать,
а он вдруг: вы, папенька, на будущее время об известных предметах при мне выражайтесь осторожнее, потому что я, по обязанности, не имею права оставлять подобные превратные суждения без последствий.
— Да, строгонек.
Ну, я сначала было подавился,
а потом подумал-подумал и проглотил.
— Да, нынче, пожалуй, так нельзя… То есть оно и нынче бы можно, да вот тысячи-то душ у вас на закуску нет…
Ну,
а Павлуша как?
— Знаю, что много.
А коли в ревизские сказки заглянешь, так даже удивишься, сколько их там. Да ведь не в ревизских сказках дело. Тамошние люди — сами по себе,
а служащие по судебному ведомству люди — сами по себе. И то уж Семен Григорьич при мне на днях брату отчеканил:"Вам, Павел Григорьич, не в судебном бы ведомстве служить,
а кондуктором на железной дороге!"Да и это ли одно! со мной, мой друг, такая недавно штука случилась, такая штука!..
ну, да, впрочем, уж что!
—
Ну, вот, я так и знала, что любил! Он любил… ха-ха! Вот вы все меня дурой прославили,
а я всегда прежде всех угадаю!
—
Ну, так. Смейся надо мной, смейся!..
А я все-таки твою тайну угадала… да!
— Да… чего бишь? Ах да! так вот ты и описывай про любовь! Как это…
ну, вообще, что обыкновенно с девушками случается… Разумеется, не нужно mettre les points sur les i [ставить точек над i (франц.)],
а так… Вот мои поручики всё Зола читают,
а я, признаться, раз начала и не могла… зачем?
Спрашивается:
ну,
а потом?
Бывает и так: приходят к узнику и спрашивают:
ну, что, раскаялся ли? —
а он молчит. Опять спрашивают: да скажешь ли, дерево, раскаялся ты или нет?
Ну, раз, два, три… Господи благослови! раскаялся? —
а он опять молчит. И этой манеры я одобрить не могу, потому что… да просто потому, что тут даже испрошения прощения нет.
—
Ну, это не резон. Ты встряхнись. Если должнонравиться, так ты и старайся, чтоб оно нравилось. Тебя тошнит,
а ты себя перемоги.
А то «надоело»! да еще «вообще»! За это, брат, не похвалят.
— И Павел сегодня дело о похищении из запертого помещения старых портков округлил. Со всех сторон, брат, вора-то окружил — ни взад, ни вперед!
А теперь сидит запершись у себя и обвинительную речь штудирует… ишь как гремит!
Ну,
а ты, должно быть, знатную рыбину в свои сети уловил?
—
А помните, папенька, как вы рассказывали:"идешь, бывало, по улице, видишь: извозчик спит; сейчас это лошадь ему разнуздаешь, отойдешь шагов на двадцать да и крикнешь: извозчик!
Ну, он, разумеется, как угорелый. Лошадь стегает, летит… тпру! тпру!.. Что тут смеху-то было!"
—
Ну, это будет зависеть… Прежде всего, надо расчистить почву,
а потом уж и средства уврачевания определятся сами собой.
— Это он опять на ловлю… вот жизнь-то анафемская! И каждый день так… Придет:
ну, слава богу, изловил! посидит-посидит, и вдруг окажется, что изловил да не доловил — опять бежать надо!
Ну, и пускай бегает!
А мы с тобой давай будем об чем-нибудь партикулярном разговаривать!
— Тогда бабенька за него замуж бы вышла. Говорят, будто семидесяти лет не позволяют —
ну, да ведь в память Аракчеева… По крайней мере, повеселилась бы на свадьбе,
а то что! Все ходят, словно скованные, по углам, да результатов ждут…
—
Ну, да будет, Nadine, — вступился я, —
а ты, фендрих, с чего это, в самом деле, вешаться вздумал?
—
Ну, вот, теперь прощаю! Теперь — все забыто. И я тебя простила, и ты меня прости. Я тебя простила за то, что ты свою maman обеспокоил,
а ты меня прости за то, что я тебе тогда сгоряча…
Ну, пусть будет над тобой мое благословение!
А чтобы ты не скучал, вот пять рублей — можешь себе удовольствие сделать!
—
Ну, там оставить или повременить — это видно будет.
А только что ежели господа либералы еще продолжают питать надежды, то они глубоко ошибутся в расчетах!
— Одичал, брат, я, — сказал он, — некоторое время думал, что лучше и не надо. Однако, должно быть, еще не созрел. Молчал-молчал, да вдруг сегодня испугался. Давеча начал афишку читать — не понимаю, да и конец!
Ну, нет, думаю, пойду хоть на лицо человеческое погляжу.
Ну,
а тебе как живется?
—
Ну, так вот что. Напиши ты ей, что очень уж она повадлива стала. Либеральничает,
а между тем с Пафнутьевым шепчется."Помои"почитывает. Может быть, благодаря этой повадливости и развелось у нас такое множество гаду, что шагу ступить нельзя, чтоб он не облепил тебя со всех сторон.