Неточные совпадения
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще в поле… понимаешь ли ты это? Приходится, однако же, мириться и не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас и без
того дела до зарезу, — печально продолжает он, — не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас в самом сердце дела, пожалейте нас! Успокойся же! всё в свое время
придет, и когда наступит момент, мы не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
Никогда он не метил высоко, держался средней линии и паче всего заботился о
том, чтоб начальнику даже в голову не
пришло, что он, честный и старый служака Люберцев, кому-нибудь ножку подставить хочет.
Некогда было подумать о
том, зачем
пришла и куда идет эта безрассветная жизнь…
Даже приятели вечером
придут — и для
тех закуска найдется.
Но когда он на другой день вечером явился на урок,
то ему сказал швейцар, что утром
приходил другой студент, взял двадцать рублей и получил предпочтение.
Никому не
приходило на мысль, что ненавистник заключает в себе неистощимый источник всевозможных раздоров, смут и переполохов, что речи его вливают яд в сердца, посрамляют общественную совесть и вообще наносят невознаградимый вред
тем самым основам, на защиту которых они произносятся.
Но и с ангелочком случались приключения, благодаря которым она становилась в тупик. Однажды Essbouquet задал сочинение на
тему:"Que peut dire la couleur bleue?"[«О чем может говорить голубой цвет?» (франц.)] Верочка
пришла домой в большой тревоге.
По временам раздавалось
то в
той,
то в другой передней хлопанье дверьми — это означало, что кто-нибудь из прислуги
пришел и опять уходит.
Но в
то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым
пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению;
тем или другим процессом, а природа берет свое.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего дня. Она одиноко сидела в
той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей
пришло на мысль пойти к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время ходил в волнении по комнате, но потом сел к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
"Простите меня, милая Ольга Васильевна, — писал Семигоров, — я не соразмерил силы охватившего меня чувства с
теми последствиями, которые оно должно повлечь за собою. Обдумав происшедшее вчера, я
пришел к убеждению, что у меня чересчур холодная и черствая натура для тихих радостей семейной жизни. В
ту минуту, когда вы получите это письмо, я уже буду на дороге в Петербург. Простите меня. Надеюсь, что вы и сами не пожалеете обо мне. Не правда ли? Скажите: да, не пожалею. Это меня облегчит".
Отец, по-видимому, уже знал, что от Семигорова
пришло письмо, и когда она
пришла к нему,
то он угадал содержание письма и сердито, почти брезгливо крикнул:"Забудь!"
Ежели вы с любовью
придете,
то я, как пастырь, и
тем паче.
— Я именно для
того и не
пришел, — ответил батюшка, — чтоб вы с первого же раза узнали настоящую суть дела. Если б сегодня вы не узнали ее, все равно пришлось бы узнавать завтра.
Она никогда не думала о
том, красива она или нет. В действительности, она не могла назваться красивою, но молодость и свежесть восполняли
то, чего не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так как он был женат,
то открыто объявлять о своем пламени не решался и от времени до времени
присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже однажды мимоходом намекнул...
Целое после-обеда после этого она была как в чаду, не знала, что с нею делается. И жутко и сладко ей было в одно и
то же время, но ничего ясного. Хаос переполнял все ее существо; она беспокойно ходила по комнате, перебирала платья, вещи, не знала, что делать. Наконец, когда уже смерклось, от него
пришел посланный и сказал, что Андрей Степаныч просит ее на чашку чая.
Подписчик драгоценен еще и в
том смысле, что он приводит за собою объявителя. Никакая кухарка, ни один дворник не пойдут объявлять о себе в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И вот из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое место — это еще вопрос; но газетчик свое дело сделал; он спустил кухаркину лепту в общую пропасть, и затем ему и в голову не
придет, что эта лепта составляет один из элементов его благосостояния.
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в
то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах…
Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
Ежели Непомнящий не может ответить на вопрос, откуда и зачем он появился на арену газетной деятельности,
то он очень хорошо знает, в силу чего существование и процветание его вполне обеспечены. В отношении к Ахбедному
та же задача представляется как раз наоборот: он знает, откуда и зачем он
пришел, и не может ответить на вопрос, насколько обеспечено его существование в будущем.
Придет знакомец и скажет, что в данную минуту нет никакой надежды на сочувствие общественного мнения;
придет другой знакомец и скажет, что теперь самое время провозглашать истину в науке, истину в литературе, истину в искусстве и что общество только
того и ждет, чтобы проникнуться истинами.
Процесс остепенения совершился в нем постепенно, и начало его крылось не столько в недрах адвокатской профессии, сколько в
тех веяниях, которые
приходили извне, обуздывали ретивость и незаметно произвели в нем коренной внутренний переворот.
— Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь. И вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои, а деньги все-таки счет любят. И вот, накануне самого Покрова,
приходит срок. Является Аггей Семеныч и говорит:"Деньги!"А у мужа на
ту пору не случилось. И вот он говорит:"Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному:"Извольте, братец!"И уж как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
Таким образом все объясняется. Никому не
приходит в голову назвать Бодрецова лжецом; напротив, большинство думает:"А ведь и в самом деле, у нас всегда так; сию минуту верно, через пять минут неверно, а через четверть часа — опять верно". Не может же, в самом деле, Афанасий Аркадьич каждые пять минут знать истинное положение вещей. Будет с него и
того, что он хоть на десять минут сумел заинтересовать общественное мнение и наполнить досуг праздных людей.
Хотя Бодрецову было в
то время уже за тридцать, но как-то никому не
приходило в голову, что он перестал быть молодым человеком. Новый баловень фортуны вспомнил об Афанасье Аркадьиче, которого он видел на балах у бывшего начальника края, и пригласил его.
— Это что говорить! Знаю я и помещиков, которые… Позвольте вам доложить, есть у нас здесь в околотке барин, Федор Семеныч Заозерцев прозывается, так
тот еще когда радоваться-то начал! Еще только слухи об воле пошли, а он уже радовался!"Теперь, говорит, вольный труд будет, а при вольном труде земля сам-десят родить станет". И что же, например, случилось: вольный-то труд
пришел, а земля и совсем родить перестала — разом он в каких-нибудь полгода прогорел!
Наконец, уж почти перед самым моим отъездом из города, Гришка
пришел ко мне и как-то таинственно, словно боялся, что его услышат, объявил, что он женится на хозяйской дочери, Феклинье,
той самой, о которой он упоминал не раз и в прежних собеседованиях со мною.
Придет время, когда и прямо рога показывать будут — и
то ничего.
Однажды, поздно ночью, Феклинья
пришла домой пьяная. Гришка еще не спал и до
того рассвирепел, что на этот раз она струсила.
Только
то прочно, что
приходит в свое время; насильственно же взятое или искусственно привитое, рано или поздно, погибает, и даже скорее рано, чем поздно.
Наконец шестилетний срок обязательной службы истек и Валерушка поспешил воспользоваться свободою. За два месяца перед окончанием срока он уже взял отпуск и собрался в"свое место", с
тем чтобы оттуда
прислать просьбу об отставке. В
то время ему минуло двадцать семь лет.