Неточные совпадения
О науке финской я ничего
не знаю; ей отгорожено место в Гельсингфорсе, а что она
там делает — неизвестно.
Ежели мы спустимся ступенью ниже — в уезд, то увидим, что
там мелочи жизни выражаются еще грубее и еще меньше встречают отпора. Уезд исстари был вместилищем людей одинаковой степени развития и одинакового отсутствия образа мыслей. Теперь, при готовых девизах из губернии, разномыслие исчезло окончательно. Даже жены чиновников
не ссорятся, но единомышленно подвывают: «Ах, какой циркуляр!»
Большинство
не уходило дальше своего же леса и скиталось
там, несмотря на зимний холод, все время, покуда длилась процедура отвоза.
— Вот на этой пустоши бывает трава, мужички даже исполу с охотой берут. Болотце вон
там в уголку, так острец растет, лошади его едят. А вот в Лисьей-Норе —
там и вовсе ничего
не растет: ни травы, ни лесу. Продать бы вам, сударь, эту пустошь!
В деревню он заглядывает недели на две в течение года: больше разживаться некогда. Но жена с детьми проводит
там каникулы, и — упаси бог, ежели что заметит! А впрочем, она
не ошиблась в старосте: хозяйство идет хоть и
не так красиво, как прежде, но стоит дешевле. Дохода очищается триста рублей.
"На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный в нашем светском обществе как милый и неистощимый собеседник. До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и
не подозревал, что ему уж семьдесят лет, до такой степени все привыкли видеть его в урочный час на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его
там видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
— Прытки вы очень! У нас-то уж давно написано и готово, да первый же Петр Николаич по полугоду в наши проекты
не заглядывает. А
там найдутся и другие рассматриватели… целая ведь лестница впереди! А напомнишь Петру Николаичу — он отвечает:"Момент, любезный друг,
не такой! надо момент уловить, — тогда у нас разом все проекты как по маслу пройдут!"
Собеседник меланхолически посматривает в окне, как бы
не желая продолжать разговора о материи, набившей ему оскомину. Вся его фигура выражает одну мысль: наплевать! я, что приказано, сделал, — а
там хоть черт родись… надоело!
В одном месте хлеб
не убран, в другом —
не засеян;
там молотьба прекратилась, тут льют дожди, хлеб гниет на корню — разве это приятно?
Целый месяц после свадьбы они ездили с визитами и принимали у себя, в своем гнездышке. Потом уехали в усадьбу к ней, и
там началась настоящая poeme d'amour. [поэма любви (франц.)] Но даже в деревне, среди изъявлений любви, они успевали повеселиться; ездили по соседям, приглашали к себе, устраивали охоты, пикники, кавалькады. Словом сказать,
не видали, как пролетело время и настала минута возвратиться из деревенского гнездышка в петербургское.
А
там еще одежда, белье — ведь на частную работу или на урок
не пойдешь засуча рукава в ситцевом платье, как ходит в лавочку домовитая хозяйка, которая сама стоит на страже своего очага.
Одним словом, приходилось тратить полтора рубля
там, где у домовитого хозяина выходило
не больше рубля.
— Я уж и то стороной разузнаю,
не наклюнется ли чего-нибудь… Двоюродная сестра у моей ученицы есть, так
там тоже учительнице хотят отказать… вот кабы!
— И я говорю, что мерзавец, да ведь когда зависишь… Что, если он банкиру на меня наговорит? — ведь, пожалуй, и
там… Тут двадцать пять рублей улыбнутся, а
там и целых пятьдесят. Останусь я у тебя на шее, да, кроме того, и делать нечего будет… С утра до вечера все буду думать… Думать да думать, одна да одна… ах,
не дай бог!
Сунулся он было в комитет вспомоществования, но
там ему выдали восемь рублей, а ссуду он попросить
не решился, сробел.
Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он — единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убежденность писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и
там, где этого условия
не существует, литературная деятельность представляет собой
не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, на обнаженном пространстве которого бесцельно раздается голос, вопиющий в пустыне.
— Теперь она все-таки у меня на глазах, а
там… Ведь это такой бессовестный человек, что он и ангелочка
не пожалеет… все состояние на немок спустит!
Во время рождественских праздников приезжал к отцу один из мировых судей. Он говорил, что в городе веселятся, что квартирующий
там батальон доставляет жителям различные удовольствия, что по зимам нанимается зал для собраний и бывают танцевальные вечера. Потом зашел разговор о каких-то пререканиях земства с исправником, о том, что земские недоимки совсем
не взыскиваются, что даже жалованье членам управы и мировым судьям платить
не из чего.
Иногда, проглатывая куски сочного ростбифа, он уносится мыслию в далекое прошлое, припоминается Сундучный ряд в Москве — какая
там продавалась с лотков ветчина! какие были квасы! А потом Московский трактир, куда он изредка захаживал полакомиться селянкой! Чего в этой селянке
не было: и капуста, и обрывки телятины, дичины, ветчины, и маслины — почти то самое волшебное блюдо, о котором он мечтает теперь в апогее своего величия!
Практика, установившаяся на Западе и
не отказывающаяся ни от эмпиреев, ни от низменностей, положила конец колебаниям Перебоева. Он сказал себе:"Ежели так поступают на Западе, где адвокатура имеет за собой исторический опыт, ежели
там общее
не мешает частному, то тем более подобный образ действий может быть применен к нам. У западных адвокатов золотой век недалеко впереди виднеется, а они и его
не боятся; а у нас и этой узды, слава богу, нет. С богом! — только и всего".
Он выскакивает из-за стола и,
не докончив обеда, убегает в кабинет.
Там он выкуривает папироску за папироской и высчитывает в уме, сколько остается работать, чтобы составился капитал в четыреста тысяч.
Он даже вздрогнул при этой мысли. И тут же, кстати, вспомнил об утреннем посещении Ковригина. Зачем, с какой стати он его прогнал? Может быть, это тот самый Ковригин и есть? Иван Афанасьич, Федор Сергеич — разве это
не все равно? Здесь был Иван Афанасьич, приехал в Америку — Федором Сергеичем назвался… разве этого
не бывает? И Анна Ивановна к тому же… и тут Анна Ивановна, и
там Анна Ивановна… А он погорячился, прогнал и даже адреса
не спросил, — ищи теперь, лови его!
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать
не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах говорю. Теперь, покуда дело
не получило огласки, она может похлопотать о себе в другой губернии и
там получить место, тогда как…
Страсть к кочевой жизни пришла к нему очень рано. Уже в детстве он переменил чуть
не три гимназии, покуда наконец попал в кадетский корпус, но и
там кончил неважно и был выпущен, по слабости здоровья, для определения к штатским делам.
— Что ж, я готов. Призовут ли,
не призовут ли — на все воля божья. Одно обидно — темнота эта. Шушукаются по углам, то на тебя взглянут, то на «мартышку»: — ничего
не поймешь… Эй, человек! — подтвердить
там, чтобы через час непременно карета была готова!
Бодрецов воспользовался этим чрезвычайно ловко.
Не принимая лично участия в общем угаре, он благодаря старым связям везде имел руку и сделался как бы средоточием и историографом господствовавшей паники. С утра он уж был начинен самыми свежими новостями. Там-то открыли то-то;
там нашли список имен;
там, наконец… Иногда он многозначительно умолкал, как бы заявляя, что знает и еще кой-что, но дальше рассказывать несвоевременно…
— Ни без причины, ни с причиной колотить
не дозволяется. Городничий может под суд отдать, а
там как уж суд посудит.
И солнышко-то
там не по-здешнему встает!
Ягодные кусты одичали; где гряды с клубникой были — мелкая поросль березовая словно щетка стоит; где ранжерея и теплица были —
там и сейчас головешки
не убраны.
Он дошел до собора;
там служили всенощную, и третий звон еще
не отошел.
Взбирался инстинктивно,
не сознавая, что
там, наверху, ожидает его разрешение загадки жизни.
— Нас, брат,
там не совсем-то долюбливают…
— У меня
там тоже дядя!.. обещал место помощника столоначальника… Тысячу двести рублей (тогда рубль еще был ассигнационный) на полу
не поднимешь, а я…
Там, наоборот, дворяне тесно стоят друг за друга, но
не в смысле джентльменства, а в самых вопиющих злоупотреблениях.
В то время
там еще ничего
не было слышно о новых веяниях, а тем более о каких-то ломках и реформах.
Несмотря на то, что у меня совсем
не было
там знакомых, или же предстояло разыскивать их, я понял, что Москва уже
не прежняя.
Я
не кичился моими преимуществами,
не пользовался ими в ущерб моим доверителям,
не был назойлив, с полною готовностью являлся посредником
там, где чувствовалась в том нужда, входил в положение тех, которые обращались ко мне, отстаивал интересы сословия вообще и интересы достойных членов этого сословия в частности, — вот мое дело!
Говорят, будто и умственный интерес может служить связующим центром дружества; но, вероятно, это водится где-нибудь инде, на"теплых водах".
Там существует общее дело, а стало быть, есть и присущий ему общий умственный интерес. У нас все это в зачаточном виде. У нас умственный интерес, лишенный интереса бакалейного, представляется символом угрюмости, беспокойного нрава и отчужденности. Понятно, что и дружелюбие наше
не может иметь иного характера, кроме бакалейного.