Неточные совпадения
Под шум всевозможных совещаний, концертов, тостов и других политических сюрпризов прекращается русловое течение жизни, и
вся она уходит внутрь, но
не для работы самоусовершенствования, а
для того, чтобы переполниться внутренними болями.
И нельзя сказать, чтобы
не было делаемо усилий к ограждению масс от давления жизненных мелочей. Конечно,
не мелочей нравственного порядка,
для признания которых еще и теперь
не наступило время, а
для мелочей материальных,
для всех одинаково осязаемых и наглядных. И за то спасибо.
Сколько тогда одних ревизоров было — страшно вспомнить! И
для каждого нужно было делать обеды, устраивать пикники, катанья, танцевальные вечера. А уедет ревизор — смотришь, через месяц записка в три пальца толщиной, и в ней
все неправды изложены, а правды ни одной, словно ее и
не бывало. Почесывают себе затылок губернские властелины и начинают изворачиваться.
Тем
не менее идея новых оснований
для новой жизни, — идея освобождения жизни, исключительно при помощи этих новых оснований, от мелочей, делающих ее постылою, остается пока во
всей своей силе и продолжает волновать мыслящие умы.
И
всю семью он успел на свой лад дисциплинировать; и жена и дети видят в нем главу семьи, которого следует беспрекословно слушаться, но горячее чувство любви заменилось
для них простою формальностью — и
не согревает их сердец.
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме,
не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за
всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она
не имели никаких поползновений к франтовству;
для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой
не решающийся продолжать путь.
Хоть и
не весть какая пища, а
все же годится
для наполнения желудка.
Ни одного дня, который
не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка,
всё ему или чуждо, или на
все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это
не радует: он совсем исчезнет
для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет в люди, и ее он
не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
Но и жена и дети прежде
всего нуждаются в обстановке, в хорошо защищенном доме,
не представляющем риска
для простуды и вообще имеющем вид жилого помещения.
Чтобы достигнуть этого, надобно прежде
всего ослабить до минимума путы, связывающие его деятельность, устроиться так, чтобы стоять в стороне от прочей «гольтепы», чтобы порядки последней
не были
для него обязательны, чтобы за ним обеспечена была личная свобода действий; словом сказать, чтобы имя его пользовалось почетом в мире сельских властей и через посредство их производило давление на голь мирскую.
У него
не было француза-слуги, а выписан был из деревни
для прислуг сын родительской кухарки, мальчик лет четырнадцати, неумелый и неловкий, которого он, однако ж, скоро так вышколил, что в квартире его
все блестело, сапоги были хорошо вычищены и на платье ни соринки.
Он напрягает усилия, чтобы пробудить простеца из равнодушия, взнуздать его и вообще прикрепить к известному стойлу; а
для этого нужно, чтобы прежде
всего газетная пища легко переваривалась и чтоб направление газеты
не возвышалось над обычным низменным уровнем.
Он живет изо дня в день; ничего
не провидит, и только практика может вызвать его из оцепенения. Когда наступит время
для практических применений, когда к нему принесут окладной лист, или сын его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда он вспомнит, что нечто читал, да
не догадался подумать. Но и тут его успокоит соображение: зачем думать?
все равно плетью обуха
не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог послал!"
И
не дальше как через месяц
все семейство Тюрбо познало свет истинной веры, и сам Тюрбо, при материальной помощи русского вельможи, стоял во главе пансиона
для благородных девиц, номинальной директрисой которого значилась его жена.
В полной и на этот раз уже добровольно принятой бездеятельности она бродила по комнатам,
не находя
для себя удовлетворения даже в чтении. В ушах ее раздавались слова:"Нет, вы
не бедная, вы — моя!"Она чувствовала прикосновение его руки к ее талии; поцелуй его горел на ее губах. И вдруг
все пропало… куда? почему?
Прошел еще год. Надежда Федоровна хлопотала об открытии"Общества
для вспоможения чающим движения воды". Старания ее увенчались успехом, но — увы! она изнемогла под бременем ходатайств и суеты. Пришла старость, нужен был покой, а она
не хотела и слышать о нем. В самом разгаре деятельности, когда в голове ее созревали
все новые и новые планы (Семигоров потихоньку называл их"подвохами"), она умерла, завещавши на смертном одре племяннице свое"дело".
Школа помещалась в просторном флигеле, который при крепостном праве занимал управляющий имением и который бывший помещик пожертвовал миру под училище. Места
для учащихся было достаточно, но здание было старое, и крестьяне в продолжение многих лет
не ремонтировали его. Печи дымили, потолки протекали, из
всех щелей дуло.
— Я именно
для того и
не пришел, — ответил батюшка, — чтоб вы с первого же раза узнали настоящую суть дела. Если б сегодня вы
не узнали ее,
все равно пришлось бы узнавать завтра.
Даже никакому благотворительному учреждению она
не была подведома, так что над
всею ее судьбою исключительно господствовала случайность, да и та могла оказывать действие только в неблагоприятном
для нее смысле.
— Кажется, в этом виде можно? — рассуждает сам с собой Ахбедный и, чтобы
не дать сомнениям овладеть им, звонит и передает статью
для отсылки в типографию. На другой день статья появляется, урезанная, умягченная, обезличенная, но
все еще с душком. Ахбедный, прогуливаясь по улице, думает:"Что-то скажет про мои урезки корреспондент?"Но встречающиеся на пути знакомцы отвлекают его мысли от корреспондента.
Фраза эта облетела
всю губернию.
Вся живоглотовская партия, купно с исправниками, восхищалась ею. Один Краснов имел дерзость сослаться на то, что полиция
не принимает никаких мер
для успешного поступления сборов и что вследствие этого управа действительно поставлена в затруднение.
Покуда кругом
все бездействует и безмолвствует, Афанасью Аркадьичу Бодрецову и дела по горло, и наговориться он досыта
не может.
Весь город ему знаком, — с утра до вечера он бегает. То нырнет куда-то, то опять вынырнет. Пока другие корпят за работой в канцеляриях и конторах, он собирает материалы
для ходячей газеты, которая, в его лице, появляется в определенные часы дня на Невском и бесплатно сообщает новости дня.
Таким образом проходит день за днем жизнь Бодрецова, представляя собой самое широкое олицетворение публичности. Сознает ли он это? — наверное сказать
не могу, но думаю, что сознает… бессознательно. По крайней мере, когда я слышу, как он взваливает
все беды настоящего времени на публичность, то мне кажется, что он так и говорит:
для чего нам публичность, коль скоро существует на свете Афанасий Аркадьич Бодрецов?
Я решительно недоумевал. Может ли городничий выпороть совершеннолетнего сына по просьбе отца? Может ли отец выгнать сына из его собственной квартиры? —
все это представлялось
для меня необыкновенным, почти похожим на сказку. — Конечно, ничего подобного
не должно быть, говорил здравый смысл, а внутреннее чувство между тем подсказывало: отчего же и
не быть, ежели в натуре оно есть?..
— Здоровья тебе принес! — сказал он мне, стараясь прибодриться, — еще
не все для тебя кончено.
А
для прародителя даже фактов
не существовало: до такой степени
все в его жизни было естественно, цельно, плавно и невинно.
Метеор промелькнул и исчез. Только очень немногие продолжают видеть в Имяреке человека, более нежели когда-либо нуждающегося в сочувствии. Но и у этих немногих — дела. Дела загромоздили
весь досуг;
не осталось ни одной свободной минуты. Он один, Имярек, совсем свободен;
для него одного предоставлен бесконечный досуг, формулируемый словами: забвенье, скука, тоска.
Такова была среда, которая охватывала Имярека с молодых ногтей. Живя среди массы людей, из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся общему закону разрозненности. Вместе с другими останавливался в недоумении перед задачами жизни и
не без уныния спрашивал себя: ужели дело жизни в том и состоит, что оно
для всех одинаково отсутствует?
Все в этой теории казалось так ясно, удободостижимо и вместе с тем так изобильно непосредственными результатами, что Имярек всецело отдался ей. Провинция опутала его сетями своей практики, которая даже и в наши дни уделяет
не слишком много места
для идеалов иной категории. Идеал вождения за нос был как раз ей по плечу. Он
не требует ни борьбы, ни душевного горения, ни жертв — одной только ловкости.