Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это
такие же песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели.
Вот она...
— А ведь граф-то Кальноки… каков!
Вот «наши»
так не умеют… У Троицы, сказывают, немца видели…
Вот где нужно искать действительных космополитов: в среде Баттенбергов, Меренбергов и прочих штаб — и обер-офицеров прусской армии, которых обездолил князь Бисмарк. Рыщут по белу свету, теплых местечек подыскивают. Слушайте! ведь он, этот Баттенберг,
так и говорит: «Болгария — любезное наше отечество!» — и язык у него не заплелся, выговаривая это слово. Отечество. Каким родом очутилось оно для него в Болгарии, о которой он и во сне не видал?
Вот уж именно: не было ни гроша — и вдруг алтын.
А болгары что? «Они с
таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с каким, за несколько дней перед тем, встретили весть об его низложении».
Вот что пишут в газетах. Скажите: ну, чем они плоше древних афинян? Только
вот насчет аттической соли у них плоховато.
— Иван Иванович! кажется, к нам затесался анархист…
Вот этот, черноватый, с длинными волосами… И вид у него
такой, точно съесть хочет…
В
такой обстановке человек поневоле делается жесток. Куда скрыться от домашнего гвалта? на улицу? — но там тоже гвалт: сход собрался — судят, рядят, секут. Со всех сторон, купно с мироедами, обступило сельское и волостное начальство, всякий спрашивает, и перед всяким ответ надо держать… А
вот и кабак! Слышите, как Ванюха Бесчастный на гармонике заливается?
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не
так неблагонадежен, как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить
такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден".
Вот видите ли, как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд… Какая же в том беда, что человек благороден?
—
Вот на этой пустоши бывает трава, мужички даже исполу с охотой берут. Болотце вон там в уголку,
так острец растет, лошади его едят. А
вот в Лисьей-Норе — там и вовсе ничего не растет: ни травы, ни лесу. Продать бы вам, сударь, эту пустошь!
—
Вот, покуда, что в результате получилось, — молвил он, — ну, да ведь мы с Финагеичем не отстанем. Теперь только коровы и выручают нас. Сами молоко не едим,
так Финагеич в неделю раз-другой на сыроварню возит. Но потом…
—
Вот что я тебе скажу, — говорит она однажды, — хозяйство у нас
так поставлено, что и без личного надзора может идти.
— Мне на что деньги, — говорит он, — на свечку богу да на лампадное маслице у меня и своих хватит! А ты
вот что, друг: с тебя за потраву следует рубль,
так ты мне, вместо того, полдесятинки вспаши да сдвой, — ну, и заборони, разумеется, — а уж посею я сам.
Так мы с тобой по-хорошему и разойдемся.
—
Вот на этом спасибо! — благодарит Авдей, — добёр ты, Петр Матвеич! Это
так только вороги твои клеплют, будто ты крестьянское горе сосешь… Ишь ведь! и денежки до копеечки заплатил, и косушку поднес; кто, кроме Петра Матвеича,
так сделает? Ну, а теперь пойти к старосте, хоть пятишницу в недоимку отдать. И то намеднись стегать меня собирался.
— И я тоже не желаю, а потому и стою, покамест, во всеоружии. Следовательно, возвращайтесь каждый к своим обязанностям, исполняйте ваш долг и будьте терпеливы. Tout est a refaire —
вот девиз нашего времени и всех людей порядка; но задача
так обширна и обставлена
такими трудностями, что нельзя думать о выполнении ее, покуда не наступит момент. Момент — это сила, это conditio sine qua non. [необходимое условие (лат.)] Правду ли я говорю?
— А все-таки машина не останавливается! — размышляет про себя Генечка, —
вот что значит раз пустить ее в ход!
вот какую силу представляет собой идея государства! Покуда она не тронута, все функции государства совершаются сами собой!
—
Так вот вы какой, папенька!
— Как из-за чего? Жизнь-то не достается даром.
Вот и теперь мы здесь роскошествуем, а уходя все-таки сорок пять копеек придется отдать. Здесь сорок пять, в другом месте сорок пять, а в третьем и целый рубль… надо же добыть!
— И я один; ни отца, ни матери не помню; воспитывался на какие-то пожертвования. Меня начальник школы и на службу определил. И тоже хоть голодом не сижу, а близко-таки… Когда приходится туго, призываю на помощь терпение, изворачиваюсь, удвоиваю старания, — и
вот, как видите!
— Я уж и то стороной разузнаю, не наклюнется ли чего-нибудь… Двоюродная сестра у моей ученицы есть,
так там тоже учительнице хотят отказать…
вот кабы!
— Что вы всё про смерть да про смерть! — негодовала она, — ежели всё
так будете, я и сидеть с вами не стану. Слушайте-ка, что я вам скажу. Я сама два раза умирала; один раз уж совсем было… Да сказала себе: не хочу я умирать — и
вот, как видите.
Так и вы себе скажите: не хочу умереть!
— Нет, что! мне теперь легко; хотелось бы, однако, признаки знать. Ежели люди вообще тяжело умирают, стало быть, еще я, пожалуй, и продержусь. Но чахоточные, говорят, умирают почти незаметно,
так вот это…
—
Вот пройдет весенняя сумятица — и вам легче будет, — говорил студент, — поедете домой — там совсем другой будете. Только в Петербург уж — шабаш! Ежели хотите учиться,
так отправляйтесь в другое место.
— Смерть никогда не легка, особливо ежели ей предшествует продолжительный болезненный процесс. Бывает, что люди годами выносят сущую пытку, и все-таки боятся умереть. Таков уж инстинкт самосохранения в человеке.
Вот внезапно, сразу умереть — это, говорят, ничего.
Вот почему убежденный писатель, действующий почти исключительно в городских центрах,
так часто встречается с резкими превращениями в читательской среде.
— Э, батюшка! и мы проживем, и дети наши проживут — для всех будет довольно и того, что есть! На насиженном-то месте живется и теплее и уютнее — чего еще искать! Старик Крылов был прав: помните, как голубь полетел странствовать, а воротился с перешибленным крылом? Так-то
вот.
"
Вот, поди-тка! на четырех женах женат! и куда ему
такая прорва баб понадобилась! Мне и одной Арины Ивановны предостаточно…"
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь
вот кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали — и посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила и потом опять домой воротилась, — и ту изобразил!
так живьем всю процедуру и описал!
— А!
так вот оно что!
так это она? То-то я давеча читаю, как будто похоже… — догадывается собеседник, тоже из породы живчиков.
—
Вот твой разговор с немкой
так действительно дурацкий! — говорила мужу Софья Михайловна, когда они оставались наедине.
— А что бы ты думал! жандарм! ведь они охранители нашего спокойствия. И этим можно воспользоваться. Ангелочек почивает, а добрый жандарм бодрствует и охраняет ее спокойствие… Ах, спокойствие!.. Это главное в нашей жизни! Если душа у нас спокойна, то и мы сами спокойны. Ежели мы ничего дурного не сделали, то и жандармы за нас спокойны.
Вот теперь завелись эти… как их… ну, все равно… Оттого мы и неспокойны… спим, а во сне все-таки тревожимся!
Она все чего-то ждала, все думала:
вот пройдет месяц, другой, и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде
так, как мечтала о том, покидая Москву, будет ходить в деревню, наберет учениц и проч.
Вот я, например, приезжая сюда, тоже мечтала о какой-то деятельности, чем-то вроде светлого луча себя представляла, а в конце концов подчинилась-таки.
— У вас наш мальчонко учится,
так вот вам. Тут чаю полфунта, сахару, ветчины и гостинцу, кушайте на здоровье. А сверх того, и деньгами два рубля.
— Знаете, вы лучше
вот что: печи у нас в школе дымят, потолки протекают,
так вы бы помогли.
"
Вот Клеопатра Карловна добрая, — рассуждала она, — и при ней все девицы ведут себя отлично; а Катерина Петровна строгая — ей все стараются назло сделать. С месяц назад новое платье ей испортили, —
так и не догадалась, кто сделал".
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что
такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", —
вот все, что я могу сказать о себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
— Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь. И
вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои, а деньги все-таки счет любят. И
вот, накануне самого Покрова, приходит срок. Является Аггей Семеныч и говорит:"Деньги!"А у мужа на ту пору не случилось. И
вот он говорит:"Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному:"Извольте, братец!"И уж как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
— Ну,
так вот что: когда окончится следствие, тогда и приходите. Может быть, по следствию окажется, что ваш муж прав; тогда и дело само собою кончится. А теперь я ничего не могу.
— С удовольствием. Мы, признаться сказать, и то думали: незачем, мол, ходить, да
так, между делом… Делов ноне мало, публика больше в долг норовит взять…
Вот и думаем: не наш ли, мол, это Ковригин?
— Покаялся. Виноват, говорю, ваше-ство, впредь буду осмотрительнее… И что же вы думаете! Сам же он мне потом открылся:"Положим, говорит, что вы правы; но есть вещи, которые до времени открывать не следует".
Так вот вы теперь и рассудите. Упрекают меня, что я иногда говорю, да не договариваю; а могу ли я?
—
Вот какой это господин! — рассказывал он потом, — слова не сказал, вынул бумажник, вытащил за ушко
вот эту самую синенькую — "
вот тебе, братец, за труд!"Где у нас
таких господ сыщешь!
Кабы вина не пил,
так озолотил бы его —
вот какой это был человек!
—
Так вот видите ли! Я и говорю, что не вы одни…
— Говорить-то по-пустому все можно. Сколько раз я себе говорил: надо, брат Гришка, с колокольни спрыгнуть, чтобы звания, значит, от тебя не осталось.
Так вот не прыгается, да и все тут!
— А что же со мной закон сделает, коли от меня только клочья останутся? Мочи моей, сударь, нет; казнят меня на каждом шагу — пожалуй, ежели в пьяном виде,
так и взаправду спрыгнешь… Да
вот что я давно собираюсь спросить вас: большое это господам удовольствие доставляет, ежели они, например, бьют?..
— Ну, на нет и суда нет. А я
вот еще что хочу вас спросить: может ли меня городничий без причины колотить? Есть у него право
такое?
— Стало быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах!
так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"
Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"
Так вот каким нашего брата судом судят!
— Помилуйте! даже извинился-с!"Извини, говорит, голубчик, за другой раз зачту!"
Вот он добрый какой!
Так меня это обидело,
так обидело! Иду от него и думаю: непременно жаловаться на него надо — только куда?
— Это
так точно-с. Кончите и уедете. И к городничему в гости, между прочим, ездите — это тоже… На днях он именинник будет — целый день по этому случаю пированье у него пойдет. А мне
вот что на ум приходит: где же правду искать? неужто только на гербовом листе она написана?