Неточные совпадения
Во всяком случае, в видах предотвращения злонамеренных толкований, издатель считает долгом оговориться, что весь его труд в настоящем случае заключается только в том, что он исправил тяжелый и устарелый слог «Летописца» и имел надлежащий надзор
за орфографией, нимало не касаясь самого содержания летописи. С первой минуты до последней издателя не покидал грозный образ Михаила Петровича Погодина, и это одно уже может служить ручательством, с
каким почтительным трепетом он относился к своей задаче.
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах и имел в голове некоторое особливое устройство,
за что и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней,
как о том будет повествуемо ниже.
10) Маркиз де Санглот, Антон Протасьевич, французский выходец и друг Дидерота. Отличался легкомыслием и любил петь непристойные песни. Летал по воздуху в городском саду и чуть было не улетел совсем,
как зацепился фалдами
за шпиц, и оттуда с превеликим трудом снят.
За эту затею уволен в 1772 году, а в следующем же году, не уныв духом, давал представления у Излера на минеральных водах. [Это очевидная ошибка. — Прим. издателя.]
Проснувшийся обыватель мог видеть,
как градоначальник сидит, согнувшись,
за письменным столом и все что-то скребет пером…
— Смотри, братцы!
как бы нам тово… отвечать бы
за него,
за прохвоста, не пришлось! — присовокупляли другие.
Но
как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность
за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что
за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Сей последний,
как человек обязательный, телеграфировал о происшедшем случае по начальству и по телеграфу же получил известие, что он
за нелепое донесение уволен от службы.
В этом положении он проскакал несколько станций,
как вдруг почувствовал, что кто-то укусил его
за икру.
В то время
как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться,
как из экипажа выскочил Байбаков, а следом
за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник,
как и тот, который
за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли. Видя, что дело ее не выгорело, она под шумок снова переехала в свой заезжий дом,
как будто
за ней никаких пакостей и не водилось, а паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский завели кондитерскую и стали торговать в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так
как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни
за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Конечно, современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели тот, который предполагал им дать Двоекуров, но так
как сила не в названии, а в той сущности, которую преследует проект и которая есть не что иное,
как «рассмотрение наук», то очевидно, что, покуда царствует потребность в «рассмотрении», до тех пор и проект Двоекурова удержит
за собой все значение воспитательного документа.
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну
как, братцы, нас
за это не похвалят!»
Однако упорство старика заставило Аленку призадуматься. Воротившись после этого разговора домой, она некоторое время ни
за какое дело взяться не могла, словно места себе не находила; потом подвалилась к Митьке и горько-горько заплакала.
Как ни велика была «нужа», но всем
как будто полегчало при мысли, что есть где-то какой-то человек, который готов
за всех «стараться».
— Стойте, атаманы-молодцы! — сказали они, —
как бы нас
за этого человека бригадир не взбондировал! [Взбонди́ровать — высечь.] Лучше спросим наперед, каков таков человек?
Оказалось на поверку, что «человечек» — не кто иной,
как отставной приказный Боголепов, выгнанный из службы «
за трясение правой руки», каковому трясению состояла причина в напитках.
На минуту Боголепов призадумался,
как будто ему еще нужно было старый хмель из головы вышибить. Но это было раздумье мгновенное. Вслед
за тем он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, вцепился левой рукою в правую и начал строчить...
Но бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее,
как корни и нити, когда примутся
за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Бригадир понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается,
как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась
за ним, но случаю угодно было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
Услышав требование явиться, она
как бы изумилась, но так
как, в сущности, ей было все равно,"кто ни поп — тот батька", то после минутного колебания она начала приподниматься, чтоб последовать
за посланным.
Не успели отзвонить третий звон,
как небо заволокло сплошь и раздался такой оглушительный раскат грома, что все молящиеся вздрогнули;
за первым ударом последовал второй, третий; затем послышался где-то, не очень близко, набат.
Наконец, однако, сели обедать, но так
как со времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда
за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел
как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец,
за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
Первая война «
за просвещение» имела,
как уже сказано выше, поводом горчицу и началась в 1780 году, то есть почти вслед
за прибытием Бородавкина в Глупов.
"Несмотря на добродушие Менелая, — говорил учитель истории, — никогда спартанцы не были столь счастливы,
как во время осады Трои; ибо хотя многие бумаги оставались неподписанными, но зато многие же спины пребыли невыстеганными, и второе лишение с лихвою вознаградило
за первое…"
Предстояло атаковать на пути гору Свистуху; скомандовали: в атаку! передние ряды отважно бросились вперед, но оловянные солдатики
за ними не последовали. И так
как на лицах их,"ради поспешения", черты были нанесены лишь в виде абриса [Абрис (нем.) — контур, очертание.] и притом в большом беспорядке, то издали казалось, что солдатики иронически улыбаются. А от иронии до крамолы — один шаг.
Раздался треск и грохот; бревна одно
за другим отделялись от сруба, и, по мере того
как они падали на землю, стон возобновлялся и возрастал.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача
за собой множество пленников и заложников. И так
как в числе их оказались некоторые военачальники и другие первых трех классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
Почему он молчал? потому ли, что считал непонимание глуповцев не более
как уловкой, скрывавшей
за собой упорное противодействие, или потому, что хотел сделать обывателям сюрприз, — достоверно определить нельзя.
Но
как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена — это правда, но в то же время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и
как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились
за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
Он пал,
как говорит летописец,
за несогласие с Новосильцевым и Строгоновым насчет конституций.
Конечно, невозможно отрицать, что попытки конституционного свойства существовали; но,
как кажется, эти попытки ограничивались тем, что квартальные настолько усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали
за воротник.
Впрочем, мы не последуем
за летописцем в изображении этой слабости, так
как желающие познакомиться с нею могут почерпнуть все нужное из прилагаемого сочинения:"О благовидной градоначальников наружности", написанного самим высокопоставленным автором.
Но так
как он вслед
за тем умылся, то, разумеется, следов от бесчестья не осталось никаких.
Как бы то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал
за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов,
как произносить их.
Хотя скотских падежей не было, но кож оказалось множество, и так
как глуповцам
за всем тем ловчее было щеголять в лаптях, нежели в сапогах, то и кожи спровадили в Византию полностию и
за все получили чистыми ассигнациями.
Что происходит в тех слоях пучины, которые следуют непосредственно
за верхним слоем и далее, до самого дна? пребывают ли они спокойными, или и на них производит свое давление тревога, обнаружившаяся в верхнем слое? — с полною достоверностью определить это невозможно, так
как вообще у нас еще нет привычки приглядываться к тому, что уходит далеко вглубь.
Это люди,
как и все другие, с тою только оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов,
за которою почти ничего не видно.
…Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время,
за оскудением градоначальников, городом управляли квартальные; но так
как либерализм еще продолжал давать тон жизни, то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что обыватели настолько осмелились, что охотно дарили только требухой.
Все это были, однако ж, одни faз́ons de parler, [Разговоры (франц.).] и, в сущности, виконт готов был стать на сторону
какого угодно убеждения или догмата, если имел в виду, что
за это ему перепадет лишний четвертак.
Дю-Шарио смотрел из окна на всю эту церемонию и, держась
за бока, кричал:"Sont-ils betes! dieux des dieux! sont-ils betes, ces moujiks de Gloupoff!"[
Какие дураки! клянусь богом!
какие дураки эти глуповские мужики! (франц.)]
Другие утверждали, что Пфейферша еще в вольном городе Гамбурге полюбила Грустилова
за его меланхолический вид и вышла замуж
за Пфейфера единственно затем, чтобы соединиться с Грустиловым и сосредоточить на себе ту чувствительность, которую он бесполезно растрачивал на такие пустые зрелища,
как токованье тетеревов и кокоток.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"
Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и
за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме
как у чертовой матери, для нас не нашли?
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю
как!"
За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Она ходила по домам и рассказывала,
как однажды черт водил ее по мытарствам,
как она первоначально приняла его
за странника, но потом догадалась и сразилась с ним.
Но тут встретилось новое затруднение: груды мусора убывали в виду всех, так что скоро нечего было валить в реку. Принялись
за последнюю груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся,
как на каменную гору. Река задумалась, забуровила дно, но через мгновение потекла веселее прежнего.
Некоторое время Угрюм-Бурчеев безмолвствовал. С каким-то странным любопытством следил он,
как волна плывет
за волною, сперва одна, потом другая, и еще, и еще… И все это куда-то стремится и где-то, должно быть, исчезает…
За все это он получал деньги по справочным ценам, которые сам же сочинял, а так
как для Мальки, Нельки и прочих время было горячее и считать деньги некогда, то расчеты кончались тем, что он запускал руку в мешок и таскал оттуда пригоршнями.
— Погоди. И
за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал), с тобой же самим, яко с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить,
как мне, градоначальнику, заблагорассудится.