Неточные совпадения
Сверх того, издателем руководила и та мысль,
что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и
что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением
для тех из современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.
Ужели во всякой стране найдутся и Нероны преславные, и Калигулы, доблестью сияющие, [Очевидно,
что летописец, определяя качества этих исторических лиц, не имел понятия даже о руководствах, изданных
для средних учебных заведений.
Но сие же самое соответствие, с другой стороны, служит и не малым,
для летописателя, облегчением. Ибо в
чем состоит, собственно, задача его? В том ли, чтобы критиковать или порицать? Нет, не в том. В том ли, чтобы рассуждать? Нет, и не в этом. В
чем же? А в том, легкодумный вольнодумец, чтобы быть лишь изобразителем означенного соответствия и об оном предать потомству в надлежащее назидание.
Между тем измена не дремала. Явились честолюбивые личности, которые задумали воспользоваться дезорганизацией власти
для удовлетворения своим эгоистическим целям. И,
что всего страннее, представительницами анархического элемента явились на сей раз исключительно женщины.
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних событий, как Палеологова, воспользовавшись тем,
что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и, напоив,
для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу, тем более
что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже
для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла,
что все
для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.
Но к полудню слухи сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том,
что и они не раз бывали у градоначальников «
для лакомства». Таким образом, приходилось отражать уже не одну, а разом трех претендентш.
Все единодушно соглашались,
что крамолу следует вырвать с корнем и
для начала прежде всего очистить самих себя.
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя по тому,
что оно соответствовало первым и притом самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать,
что для Глупова это было едва ли не лучшее время в его истории.
Нельзя думать, чтобы «Летописец» добровольно допустил такой важный биографический пропуск в истории родного города; скорее должно предположить,
что преемники Двоекурова с умыслом уничтожили его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма и могущую послужить
для исследователей нашей старины соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
Однако Аленка и на этот раз не унялась, или, как выражается летописец, «от бригадировых шелепов [Ше́леп — плеть, палка.] пользы
для себя не вкусила». Напротив того, она как будто пуще остервенилась,
что и доказала через неделю, когда бригадир опять пришел в кабак и опять поманил Аленку.
Человек приходит к собственному жилищу, видит,
что оно насквозь засветилось,
что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает сознавать,
что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно
для него самого, проходит через всю его жизнь.
Но пастух на все вопросы отвечал мычанием, так
что путешественники вынуждены были,
для дальнейших расспросов, взять его с собою и в таком виде приехали в другой угол выгона.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им,
что это люди какие-то особенные,
что они самой природой созданы
для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям.
Что они спускаются с одной плоской возвышенности
для того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост
для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
В этой крайности Бородавкин понял,
что для политических предприятий время еще не наступило и
что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили,
что он совсем не
для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал,
что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Не лишения страшили его, не тоска о разлуке с милой супругой печалила, а то,
что в течение этих десяти лет может быть замечено его отсутствие из Глупова и притом без особенной
для него выгоды.
Так, например, наверное обнаружилось бы,
что происхождение этой легенды чисто административное и
что Баба-яга была не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая,
для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
В 1798 году уже собраны были скоровоспалительные материалы
для сожжения всего города, как вдруг Бородавкина не стало…"Всех расточил он, — говорит по этому случаю летописец, — так,
что даже попов
для напутствия его не оказалось.
Поэтому почти наверное можно утверждать,
что он любил амуры
для амуров и был ценителем женских атуров [Ату́ры (франц.) — всевозможные украшения женского наряда.] просто, без всяких политических целей; выдумал же эти последние лишь
для ограждения себя перед начальством, которое, несмотря на свой несомненный либерализм, все-таки не упускало от времени до времени спрашивать: не пора ли начать войну?
Когда мы мним,
что счастию нашему нет пределов,
что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим,
что несть на земле дыхания,
для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
В сей мысли еще более меня утверждает то,
что город Глупов по самой природе своей есть, так сказать, область второзакония,
для которой нет даже надобности в законах отяготительных и многосмысленных.
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им
для Глупова, закон. И хотя он понимал,
что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении,
что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Нельзя сказать, чтоб предводитель отличался особенными качествами ума и сердца; но у него был желудок, в котором, как в могиле, исчезали всякие куски. Этот не весьма замысловатый дар природы сделался
для него источником живейших наслаждений. Каждый день с раннего утра он отправлялся в поход по городу и поднюхивал запахи, вылетавшие из обывательских кухонь. В короткое время обоняние его было до такой степени изощрено,
что он мог безошибочно угадать составные части самого сложного фарша.
Претерпеть Бородавкина
для того, чтоб познать пользу употребления некоторых злаков; претерпеть Урус-Кугуш-Кильдибаева
для того, чтобы ознакомиться с настоящею отвагою, — как хотите, а такой удел не может быть назван ни истинно нормальным, ни особенно лестным, хотя, с другой стороны, и нельзя отрицать,
что некоторые злаки действительно полезны, да и отвага, употребленная в свое время и в своем месте, тоже не вредит.
Никто не станет отрицать,
что это картина не лестная, но иною она не может и быть, потому
что материалом
для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления.
…Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением градоначальников, городом управляли квартальные; но так как либерализм еще продолжал давать тон жизни, то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались
для них удачею, потому
что обыватели настолько осмелились,
что охотно дарили только требухой.
Впрочем,
для нас это вопрос второстепенный; важно же то,
что глуповцы и во времена Иванова продолжали быть благополучными и
что, следовательно, изъян, которым он обладал, послужил обывателям не во вред, а на пользу.
Не потому это была дерзость, чтобы от того произошел
для кого-нибудь ущерб, а потому
что люди, подобные Негодяеву, — всегда отчаянные теоретики и предполагают в смерде одну способность: быть твердым в бедствиях.
Однако ж она согласилась, и они удалились в один из тех очаровательных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались
для градоначальников во всех мало-мальски порядочных домах города Глупова.
Что происходило между ними — это
для всех осталось тайною; но он вышел из приюта расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так сильно,
что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправился домой.
Щедрин имеет в виду представителей религиозно-мистического движения в протестантизме.] того времени и
что Лабзин, например, посвящал ей те избраннейшие свои сочинения, которые не предназначались
для печати.
[Реальность этого факта подтверждается тем,
что с тех пор сечение было признано лучшим способом
для взыскания недоимок.
— И будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол,
что человек,
что скотина — все едино? и за
что, мол, вы так нас порочите,
что и места другого, кроме как у чертовой матери,
для нас не нашли?
Но происшествие это было важно в том отношении,
что если прежде у Грустилова еще были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру философии, которую нарочно
для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
Главное препятствие
для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продовольствия, как прямое следствие господствовавшего в то время аскетизма; но, с другой стороны, история Глупова примерами совершенно положительными удостоверяет нас,
что продовольствие совсем не столь необходимо
для счастия народов, как это кажется с первого взгляда.
Когда у глуповцев спрашивали,
что послужило поводом
для такого необычного эпитета, они ничего толком не объясняли, а только дрожали.
Но
что весьма достойно примечания: как ни ужасны пытки и мучения, в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают душу кривлянья и судороги злодеев,
для коих те муки приуготовлены, но каждому зрителю непременно сдается,
что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлинного изверга, который до того всякое естество в себе победил,
что и на сии неслыханные истязания хладным и непонятливым оком взирать может".
Казалось,
что ежели человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично
для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но
для сохранения общественной гармонии это полезно и даже необходимо.
Ни реки, ни ручья, ни оврага, ни пригорка — словом, ничего такого,
что могло бы служить препятствием
для вольной ходьбы, он не предусмотрел.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства
для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства
для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении
чего бы то ни было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном смысле было прочнее его.
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною
для глуповца ловкостью перебегал от одной партии к другой, причем так искусно заметал следы свои,
что законная власть ни минуты не сомневалась,
что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.
За все это он получал деньги по справочным ценам, которые сам же сочинял, а так как
для Мальки, Нельки и прочих время было горячее и считать деньги некогда, то расчеты кончались тем,
что он запускал руку в мешок и таскал оттуда пригоршнями.
Двоекурову Семен Козырь полюбился по многим причинам. Во-первых, за то,
что жена Козыря, Анна, пекла превосходнейшие пироги; во-вторых, за то,
что Семен, сочувствуя просветительным подвигам градоначальника, выстроил в Глупове пивоваренный завод и пожертвовал сто рублей
для основания в городе академии; в-третьих, наконец, за то,
что Козырь не только не забывал ни Симеона-богоприимца, ни Гликерии-девы (дней тезоименитства градоначальника и супруги его), но даже праздновал им дважды в год.
Несмотря на свою расплывчивость, учение Козыря приобрело, однако ж, столько прозелитов [Прозели́т (греч.) — заново уверовавший, новый последователь.] в Глупове,
что градоначальник Бородавкин счел нелишним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе книгу «О водворении на земле добродетели» и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самого автора
для освидетельствования.
Выше я упомянул,
что у градоначальников, кроме прав, имеются еще и обязанности."Обязанности!" — о, сколь горькое это
для многих градоначальников слово!
Голос обязан иметь градоначальник ясный и далеко слышный; он должен помнить,
что градоначальнические легкие созданы
для отдания приказаний. Я знал одного градоначальника, который, приготовляясь к сей должности, нарочно поселился на берегу моря и там во всю мочь кричал. Впоследствии этот градоначальник усмирил одиннадцать больших бунтов, двадцать девять средних возмущений и более полусотни малых недоразумений. И все сие с помощью одного своего далеко слышного голоса.
В сем приятном уединении он под видом ласки или шутливых манер может узнать много такого,
что для самого расторопного сыщика не всегда бывает доступно.